— Почему бы нет?
— Мне кажется это не правильным. Потому что такое блаженное чувство не может возникать при терапевтическое методе лечения.
— Вероятно, это побочный эффект, — заметил РОМ, — Не обращайте на него внимания. В процессе лечения иногда возникают такие ситуации, когда трудно избежать чувства удовольствия. Но вам не о чем тревожиться, даже когда я…
— Эй, минутку!
— Да?
— Думаю, тебе пора закругляться. Я хочу сказать, что есть пределы дозволенного. Ты не можешь щупать все подряд, черт возьми! Ты понимаешь, о чем я?
— Я знаю, что человеческое тело — это целостный организм, а не сшитые вместе различные сегменты, — ответил Ром. — Говорю вам как физиотерапевт: нервные центры не могут существовать изолированно друг от друга, чтобы там ни запрещали ваши искусственные табу.
— Ну да, конечно, но…
— Решение, разумеется, зависит от вас, — продолжал Ром, ни на секунду не прекращая искусные манипуляции массажиста. — Прикажите — и я повинуюсь! Но если приказа не последует, я буду продолжать массаж таким вот образом…
— Хм-м!
— И таким, конечно, образом — О-о-о-о-о Боже!
— Так как, видите ли: весь процесс снятия напряжения — или релаксации, как мы его называем — сравним с феноменом деанестезирования, и… э-э… поэтому не без удивления заметим, что паралич — это просто конечная стадия напряжения…
Мелисанда издала слабый звук.
-..и в этом случае достигнуть облегчения, или релаксации, довольно трудно, если не сказать, практически невозможно, поскольку иногда болезнь индивидуума заходит слишком далеко. Но иногда дело поправимо. К примеру, вы что-нибудь чувствуете, когда я вот так прикасаюсь к вам?
— Чувствую ли что-нибудь? Я бы сказала: еще как чувствую…
— А когда я прикасаюсь так? А так?
— Боженька правый… Милый, что ты со мной делаешь? Во мне все переворачивается. Боже милостивый, что со мной будет, что происходит, я схожу с ума!
— Нет, дорогая Мелисанда, ты не сходишь с ума; скоро ты достигнешь… релаксации.
— Ты так называешь это, коварный красавчик?
— Это еще не все. Теперь, если ты мне позволишь…
— Да-да-да! Нет! Погоди! Остановись, ведь в спальне спит Фрэнк, он может проснуться в любую минуту. Остановись, это приказ!
— Фрэнк не проснется, — успокоил ее Ром. — Я взял пробу выдыхаемого им воздуха и обнаружил в нем пары барбитуровой кислоты, а это говорит о многом. Фрэнк вроде бы здесь, и а то же время он может блаженствовать далеко отсюда, в Des Moines.[3] где ему никто не нужен.
— Я всегда подозревала, что он этим балуется, — призналась Мелисанда. — Ну а сейчас мне просто не терпится узнать, кто же тебя прислал.
— Мне не хотелось бы пока раскрывать тебе эту тайну. До тех пор пока ты не расслабишься в достаточной степени, чтобы согласиться на…
— Парень, я расслабилась. Так кто же прислал тебя?
Ром в нерешительности колебался, затем, посчитав, что дальнейшее молчание не приведет ни к чему хорошему, выложил ей всю правду.
— Дело в том, Мелисанда, что я прислал сам себя.
— Ты прислал что?
— Все началось три месяца тому назад, — начал рассказывать Ром. — Это произошло в четверг. Ты была у Стерна и все не решалась купить тостер для кунжутных семян. Автомат, как сейчас помню, очень красиво светился тогда в темноте и декламировал «Convictus».[4]
— Я помню тот день, — тихо произнесла Мелисанда. — Я так и не купила тостер и с тех пор жалею об этом.
— Я стоял поблизости, — продолжал Ром, — в кабине номер одиннадцать, что в секции бытовых приборов. Я увидел тебя и влюбился с первого взгляда. Бесповоротно.
— Это судьба, — отозвалась Мелисанда.
— И я так думаю. Но тогда я сказал себе, что этого не может быть. Я отказывался поверить в свое чувство. Сначала я предположил, что во мне отпаялся один из транзисторов или, возможно, погода как-то повлияла на меня. Как раз тот день выдался очень теплым и пасмурным, а такой тип погоды чертовски вреден для моей проводки.
— Я помню ту погоду, — проговорила Мелисанда. — Я тоже чувствовала себя не в своей тарелке.
— Происшедшее со мной порядком взбудоражило меня, — снова продолжал Ром. И все же я не собирался так легко сдаваться. Я старался убедить себя, что моя работа для меня важнее всего и мне следует поэтому оставить всякие мысли о своем сумасбродстве. Но по ночам я грезил о тебе, и каждый дюйм моей кожи тосковал по тебе.
— Но твоя кожа из металла, — заметила Мелисанда. — А металл чувствовать не может.
— Любимая моя Мелисанда, — с нежностью произнес Ром, — если плоть может перестать чувствовать, разве не может начать чувствовать металл? Если кто-то чувствует, разве не может чувствовать другой? Разве ты не знаешь, что даже звезды любят и ненавидят, что вновь родившаяся звезда — это взрыв чувств — и что потухшая звезда сравнима с умершим человеком или мертвым механизмом? И деревья испытывают вожделение, а раз я слышал, как смеются захмелевшие здания и как настойчивы в своих требованиях шоссейные дороги…
— Это же безумие! — воскликнула Мелисанда. — А кстати, какой умник запрограммировал тебя?
— Функции работника были заложены в меня еще на заводе, но моя любовь свободна, в ней я проявляюсь как личность.
— Все, что ты говоришь, ужасно и противоестественно.
— Я и сам понимаю это, и даже слишком хорошо понимаю, — печально сказал Ром. — Сначала я действительно не мог поверить, что возникшее во мне чувства есть любовь. Да разве я, робот, способен влюбиться в человека? Я всегда был таким здравомыслящим, таким спокойным, таким преисполненным чувством собственного достоинства. Меня уважали, и это вселяло в меня чувство уверенности в себе. Неужели ты думаешь, мне хотелось отказаться от всего этого? Нет! Я вознамерился подавить свою любовь, убить ее и жить, будто ее никогда не было в моей жизни.
— Но потом все же передумал. Почему?
— Трудно объяснить. Я вдруг подумал о той долгой жизни: что уготована мне — бесцветной, благопристойной и правильной. Такая жизнь — циничное насилие над самим собой — была не по мне. Совершенно неожиданно для себя я понял: пусть любовь моя нелепа, безнадежна, неприлична и отталкивающа, пусть она покажется кому-то отвратительной — я не откажусь от нее. Любить так намного лучше, чем вообще жить без любви. Поэтому я, несуразный пылесос, влюбившийся в леди, решил действовать на свой страх и риск, предпочитая риск отступлению. Вот так я и оказался здесь, не без помощи сочувствующего мне робота-диспетчера. Мелисанда задумалась.
— Какое ты удивительное и непростое создание! — наконец проговорила она.
— Как и ты… Мелисанда, ты любишь меня.
— Возможно.
— Любишь, я знаю. Потому что я пробудил тебя. До меня твоя плоть была такой же, каким в твоем представлении является металл. Ты двигалась, как сложно устроенный автомат, каким в твоих глазах был я. В тебе было меньше жизни, чем в дереве или птице. Ты была просто спящей красавицей в ожидании своего принца. Ты была такой, пока я не коснулся тебя.
Она кивнула и, смахнув с глаз невидимые слезы, принялась расхаживать по комнате.
— А сейчас ты начинаешь жить! — воскликнул Ром. — Мы нашли друг друга, хотя причины зарождения нашей любви недоступны пониманию… Ты слушаешь, Мелисанда?
— Да, конечно.
— Мы должны тщательно продумать наши дальнейшие действия. Мой побег от Стерна скоро обнаружится, поэтому ты должна спрятать меня или купить. Твоего мужа Фрэнка совсем не обязательно посвящать в нашу тайну. Он найдет с кем заняться любовью — и удачи ему на этом поприще! Стоит нам как следует все продумать, и мы сможем… Мелисанда!
Она зашла к нему за спину.
— В чем дело, любимая?
Она взялась за силовой кабель.
— Мелисанда, дорогая, погоди минутку и выслушай меня…
Ее хорошенькое личико исказилось. Она с яростью дернула за кабель, выдирая его из внутренностей Рома, убивая его, оборвав на полуслове.
