Наиболее выгодным является развертывание наших главных сил к югу от р. Припять с тем, чтобы мощными ударами на Люблин, Радом и на Краковском направлении разбить главные силы немцев и в первом же этапе войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важных экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне против нас.» [22]
Наступление на Люблин – Радом – Краков неизменно называлось лишь «первой стратегической задачей». Мартовский (1941 г.) план уже в явном виде устанавливает направления последующих ударов:
«Дальнейшей стратегической целью для главных сил Красной Армии в зависимости от обстановки может быть поставлено: развить операцию через Познань на Берлин, или действовать на юго-запад на Прагу и Вену, или удар на севере на Торунь и Данциг с целью обхода Восточной Пруссии». [23]
Если сам замысел операции понятен, и дискуссия возможна лишь в плане уточнения отдельных деталей, то даже ориентировочную дату начала «освободительного похода» установить на основании рассекреченных документов невозможно. Государство российское продолжает успешно играть с независимыми историками в прятки. Помнится, в годы моего детства была такая радиопередача: «Угадайка, угадайка – интересная игра…»
Высказанная В.Суворовым и И.Буничем гипотеза о том, что вторжение в Европу Сталин намеревался начать в тот момент, когда немецкие войска высадятся на Британских островах, не находит подтверждения в известных документах. Нет слов, гипотеза красивая и логичная, но, увы, одной только «красоты замысла» для историка мало.
В ходе упомянутых выше январских (1941 г.) оперативно-стратегических игр, проведенных высшим командным составом РККА, разыгрывалось наступление от Львова на Краков и далее через Словакию на Будапешт, которое по сценарию игры происходит в августе 1941 г. Это – указание конкретного года – выглядит довольно странно; указание месяца (август) необходимо для того, чтобы командиры могли правильно учесть природно-климатические условия, продолжительность светового дня и прочее, но для чего же потребовался год?
Самые большие вопросы вызывает Докладная записка от 11 марта 1941 г., где на оборотной стороне 27-й страницы тонким карандашом, аккуратным «бисерным» почерком (предположительно рукой начальника Оперативного управления Генштаба Ватутина) вписана фраза: «Наступление начать 12.6». [24] Фраза эта никак не связана с контекстом (она появляется после описания задачи, поставленной перед «левым крылом главной группировки Юго-Западного фронта») и вообще кажется неуместной в документе, где все хронологические отметки выражены в условных величинах, «привязанных» к первому дню операции («на 3-й день операции подвижными частями овладеть Седлец и на 5-й день переправами на р. Висла… силами подвижных групп на 8-й день операции овладеть Краков…»).
Внимательный анализ документа дает некоторое основание предположить, что фраза «наступление начать 12 июня» никак не могла быть связана с 12 июня 1941 года. Скорее всего, речь шла о лете 1942 года. Логика здесь очень простая – большая часть механизированных (танковых) соединений, упомянутых в мартовском (1941 года) плане стратегического развертывания, просто не существовала в реальности. Так, в состав 4-й армии Западного фронта (именно ей и предстояло «на 3-й день операции подвижными частями овладеть Седлец и на 5-й день переправами на р. Висла…») по плану включались три мехкорпуса. Тем же тонким карандашом вписаны и их номера: 13-й, 14-й и 17-й. На тот момент о решительном наступлении силами этих соединений не могло быть и речи. 14-й мехкорпус по утвержденным в феврале 1941 г. планам заканчивал формирование лишь в начале 1942 года. Что же касается 13 МК и 17 МК, то они и вовсе находились на самой ранней стадии формирования, и даже к концу 1941 г. их плановая укомплектованность танками должна была составить порядка 25–30 %.
В целом, развернутая в феврале 1941 г. программа формирования гигантских бронетанковых сил в составе тридцати мехкорпусов по тысяче танков в каждом, перевооружение этой чудовищной бронированной орды «танками новых типов», т. е. КВ и Т-34, не могла быть завершена ранее конца 1942 года (если не позже). Ни один разумный человек – а Сталин, без сомнения, был человеком трезвомыслящим и чрезвычайно осторожным – не стал бы затевать такой грандиозный «капитальный ремонт» за несколько месяцев до Большой войны. Очень может быть, что в бесконечных заклинаниях советской исторической пропаганды («Сталин надеялся оттянуть нападение Германии до лета 1942 года»), есть изрядная доля истины. Правда, истины причудливо искаженной. Сталин не для того создавал крупнейшую армию мира, чтобы с замиранием сердца гадать: «нападет – не нападет…» Сталин вел свою собственную, активную и наступательную политику; он вовсе не ждал нападения Гитлера, а выбирал оптимальный момент для нанесения сокрушительного первого удара. В марте 1941 г. этот момент, скорее всего, был отнесен им к началу лета («12 июня») 1942 или даже 1943 года.
«В поле две воли» – говорит старинная русская поговорка. Драматичное развитие событий мировой войны не позволило Сталину подготовиться к вторжению в Европу основательно, «с чувством, с толком, с расстановкой». В какой-то момент весны 1941 г. Сталин понял, что «оттянуть» до лета следующего года не удастся, и нанести удар первым возможно лишь в том случае, если Красная Армия начнет наступление не позднее сентября 1941 года. Так умер, не успев реализоваться, «план № 2», и высшему военно-политическому руководству Советского Союза пришлось спешно разрабатывать «план № 3».
Когда произошел этот резкий поворот в планах Сталина? Как ни странно, но мы можем определить этот момент времени с точностью до одного-двух месяцев (что в отсутствии прямых документальных свидетельств может считаться высокой точностью). Не раньше 6 апреля – и не позже 24 мая 1941 г.
6 апреля 1941 г. – один из наиболее загадочных дней в истории Второй мировой войны. Напомним основную канву событий. В ночь с 26 на 27 марта в Белграде произошел военный переворот, инспирированный то ли английской, то ли советской спецслужбами. Новое правительство генерала Симовича заявило о своем намерении дать твердый отпор германским притязаниям и обратилось с просьбой о помощи к Советскому Союзу.
3 апреля (т. е. всего лишь через неделю после переворота) югославская делегация уже вела в Москве переговоры о заключении договора о дружбе и сотрудничестве с самим Сталиным. Несмотря на то, что Германия через посла Шуленбурга довела до сведения Молотова свое мнение о том, что «момент для заключения договора с Югославией выбран неудачно и вызывает нежелательное впечатление», в 2.30 ночи 6 апреля 1941 г. советско-югославский договор был подписан.
Через несколько часов после его подписания самолеты люфтваффе подвергли ожесточенной бомбардировке Белград, а немецкие войска вторглись на территорию Югославии. Советский Союз никак и ничем не помог своему новому другу. 6 апреля, примерно в 16 часов по московскому времени Молотов принял Шуленбурга и, выслушав официальное сообщение о вторжении вермахта в Югославию, ограничился лишь меланхолическим замечанием: «Крайне печально, что, несмотря на все усилия, расширение войны, таким образом, оказалось неизбежным…» [25]
Что это было? Для какой надобности Сталин демонстративно «дразнил» Гитлера, не имея желания (да и практической возможности) оказать Югославии действенную военную помощь? Доподлинно известно, что в Берлине этот странный дипломатический демарш восприняли с крайним раздражением. Позднее (22 июня 1941 г.) именно события 5–6 апреля были использованы в германском меморандуме об объявлении войны Советскому Союзу как главное свидетельство враждебной политики, которую Советский Союз проводил в отношении Германии («С заключением советско-югославского договора о дружбе, укрепившем тыл белградских заговорщиков, СССР присоединился к общему англо-югославо-греческому фронту, направленному против Германии»).
