– Ладно, – согласился Иоанн. – Я скажу, что тебе делать. Ложитесь на циновку у окна. Немая пусть ляжет ближе к стенке, а ты – рядом. Она пусть спит. А ты не спи. Жди. Как немая заснет, подними ей рубаху и постарайся раздвинуть ей ноги.

Праведник колченогий едва не грохнулся на пол от изумления. Он вытаращил глаза, а хозяин лачуги – одноглазый Гай – радостно заулыбался. Такое лечение было ему по душе. Такое он признавал. Если б он знал, что лечить глухонемую – молодую еще, грудастую девку – надо таким лекарством, о, он куда как сумел бы. Уж во всяком случае, лучше колченогого калеки. Он даже хотел предложить себя в качестве лекаря, но степенный вид старца смутил одноглазого Гая, и он промолчал.

– Побойся своего Бога, старец, – с беспокойством глядя на немую: вдруг она слышит, какой сговор против нее намечается, запротестовал праведный колченогий. – Разве я блудник какой, чтобы раз-двигать женщине во время сна ноги. Окстись, гре-ховодник!

– Хочешь исцелиться, делай, как я сказал, – устало повторил Иоанн.

– Да не смеешься ли ты над нами, старче? Не бес ли тебя, старого, попутал? – поддержал сомнения хромого пригревший странника и болезных пилигримов одноглазый хозяин дома, печалясь, что не ему выпало лечить немую. Он даже осудил нашего старца. – Где это видано, чтобы лечить немоту бессловесную через раздвигание женщине ног. Никогда не слышал! Клянусь Зевсом!

– И я не слышал, – поддакнул колченогий.

– А ты слышала? – обратился Гай к глухонемой.

Та неопределенно пожала плечами, как это она делала всякий раз, когда к ней обращались с вопросом или за советом, не ведая о ее безъязыкости.

– Дерзай, брате, – сказал Иоанн хромому. – Не сделаешь – пожалеешь.

Колченогий вздохнул, покачал маломудрой своей головой простолюдина и улегся на циновку рядом с засыпающей немой. И стал ждать, когда та заснет. Немая, уже не раз ночевавшая в придорожных канавах со своим безгрешным колченогим спутником, доверчивая, как овечка, спокойно отвернулась к стене. И сон тотчас слетел на нее.

Поверив словам старца, колченогий, едва немая заснула, с некоторым сомнением запустил ей под рубаху обе руки, коснулся ее теплого голого живого тела и замер. Он почувствовал, как у него поднимается настроение и, говоря современным языком, повышается тонус. Ай, какой мудрый этот старик, подумал он! И пожалел, почему он никогда не делал этого раньше, когда спал с этой немой в различных вертепах и в домах, где им давали приют. Ай да старик!

А что немая? Немой же в этот момент снился обольститель-бес, предосудительно хватающий ее за набедренную повязку. Немая замерла: чего этот бес надумал? А тем временем колченогий, подивившись новым, непривычно сладостным ощущениям, начал тихонько продвигать свою руку выше и раздвигать ноги немой, не переставая удивляться тому, как поднимается у него настроение. И тут немая поняла, что бес, ухвативший ее набедренную повязку, хочет овладеть ей. Познать ее! Мерзкое отродье! Не бывать этому! Она с криком вскочила и, ругаясь грязными словами, – да-да! именно так – накинулась с кулаками на хромого, принимая его за беса, потому что это именно его руки были у нее под рубашкой. Она ведь не ведала, что руки он распускал исключительно с лечебной целью. Получив удар по лицу, колченогий ахнул и метнулся к двери. Немая же орала на весь дом благим матом. У одноглазого Гая от радости из его единственного глаза выкатилась слеза. И тут они все, кроме праведного, изумленные, пришли в себя. Ибо у нее прорезалась речь, а колченогий скакал, как заяц. Одноглазый Гай вытер слезу и стоял, открыв рот, притопывая босой ногой. Чудо!

Ночью никто, кроме праведника, не спал. Немая без остановки что-то говорила и говорила, видно, хотела высказать все, что накопилось у нее за годы немоты. Колченогий кругами ходил по комнате, изредка подскакивая, как козел Азазел, а хозяин, одноглазый Гай, все думал и думал о том, что вот как повернулась судьба, наконец-то он стал обладателем тайного лекарского знания и теперь сам сможет врачевать убогих, которыми полна округа. И будет у него хлеб на старость.

Да, читатель. Каких только приключений не случалось с праведным Иоанном во время его хождений по Малоазийским языческим землям. И смех был, и были слезы…

Утром, когда Иоанн собрался покинуть кров гостеприимного одноглазого Гая, по-христиански приютившего поздним вечером одинокого старца, к нему, как репей, прилепились излечившиеся с его помощью ночлежники и стали просить взять их с собой. Лишившись своих хворей, они не знали, что им дальше делать. Как жить дальше? Как строить жизнь? Они не были готовы к новой прекрасной жизни. Колченогий все подпрыгивал, проверяя надежность своего излечения, а вчерашняя немая, не переставая, несла всякую околесицу, осваивая членораздельную речь. Иоанн с чисто научным интересом прислушивался к ее говору: ему было интересно, на каком же языке она будет теперь изъясняться, ибо он помнил, что ночью она обличала колченогого в посягательстве на ее честь и достоинство на древнееврейском языке с примесью греческого, изредка используя латынь.

Пока Иоанн так размышлял, с улицы донеслись грохот барабана и звук военной трубы. По дороге мимо дома Гая двигался отряд стражников во главе с восседавшим на белом коне командиром. На плечи его был накинут пурпурный плащ, а грудь украшала увесистая золотая бляха с выбитой на ней большой головой льва. Это, видимо, и был тот самый посланец кесаря – трибун Антоний Марцелл, о котором вчера говорил Гай и который прибыл в поселения для расправы с местными христианами. Иоанн бывал здесь несколько лет назад, и ему тогда удалось создать небольшую христианскую общину. Но потом до него дошли слухи, что приходской старшина умер и община дышит на ладан. Вот он и прибыл сюда, чтобы вдохнуть в здешних христиан новую жизнь. Но римляне, видимо, решили опередить его и уничтожить даже то, что еще оставалось от общины. Сменивший на римском троне умеренного Тита Веспасиана новый кесарь Домициан, видно, взялся за христиан всерьез.

В конце двигавшейся колоны, окруженные стражниками, шли женщины с детьми, старухи, несколько молодых мужчин; тащились старики с посохами – всего человек пятьдесят. Марцелл проехал мимо стоявшего у разбитой лачуги Гая Иоанна и приставших к нему двоих ночлежников. Римлянин даже не повернул в их сторону головы. Однако от отряда отделились двое стражников и, слегка покалывая старца и его компаньонов пиками, загнали их в общую толпу задержанных.

Люди шли молча, обреченно опустив головы. Многие плакали. Какая-то женщина пробилась сквозь толпу к Иоанну и поцеловала ему руку. Иоанн узнал ее. Это была жена приходского старшины. Бывшая немая, которая держалась с ним рядом, увидев это, тоже поцеловала Иоанну руку.

Женщина сказала:

– О, авва, зачем ты пришел сюда? Разве тебя не предупредили?

– О чем, сестра моя?

– Есть указ Домициана – уничтожать христианские общины. Сейчас нас загонят в склад, в котором раньше хранились кожи и который мы превратили в дом молений, и подожгут.

– И Распятый не поможет нам, – сказал бредущий рядом старик в рваном плаще.

– Авва вам поможет, – вдруг встрял в разговор вчерашний колченогий. – Клянусь, авва поможет!

– Да, да… Авва поможет, – поддержала его заговорившая теперь немая.

Эти двое никак не могли успокоиться, они все радовались, что излечились от своих недугов, и на радостях никак не могли сообразить, что тут, собственно, происходит, на каком празднике жизни они оказались, куда попали и зачем их куда-то гонят. Но раз их всесильный избавитель здесь, то нечего бояться. Колченогий, тот вообще чувствовал себя молодцом. Он периодически подпрыгивал, все проверяя и перепроверяя успешность своего излечения, а немая все говорила и говорила ему в ухо свои вдохновенные малопонятные речи. Колченогий хоть и не понимал, что она там бормочет, но согласно кивал. Иногда, взявшись за руки, они, как малые дети, начинали кружиться в середине движущейся толпы христиан, не обращая никакого внимания на изумленно взиравших на них подавленных людей. Одним словом, эти двое не думали о своей участи, продолжая радостно переживать свое чудодейственное излечение.