Решительность и военная хитрость помогли Спартаку улизнуть из западни, пойманным в которую его считали римляне. Однако повстанцы не удовлетворились бегством, но незаметно подобрались к вражеским палаткам, охранявшимся лишь несколькими часовыми, ибо Клавдий, уверенный в том, что с вершины ведет всего один спуск, лишь возле него и выставил усиленные посты.
Тем более опустошительной была паника, охватившая солдат, в основном неопытных новобранцев, когда повстанцы с ужасающим шумом ворвались в лагерь. Лишь только раскрыв глаза, разбуженные и напуганные шумом боя, эхом отражавшимся от окружающих скал и казавшимся потому еще более страшным, римляне высовывались из палаток. Ужасное пробуждение! Минуту назад их убаюкивала тишина ночи — и вдруг обрушились яростные удары мечей. Страх и неожиданность нападения парализовали их волю. Вместо того чтобы схватить оружие и обороняться, они, не разбирая дороги, бросая убитых и раненых, обратились в бегство. А весь лагерь со съестными припасами, снаряжением и оружием достался победителям.
Для такой военной державы, как Рим, потеря эта едва ли была велика, но тем больнее был удар по авторитету армии и ее командования. Как мог военачальник столь беспечно пренебречь элементарными правилами ведения боевых действий, а солдаты позорно и трусливо бежать именно от гладиаторов, людей, на которых римлянин взирал лишь с презрением!
С последствиями неудавшейся карательной экспедиции Рим столкнулся очень скоро, причем в таких масштабах, какие никто не мог ожидать. Спартак — имя, до сей поры никому не известное, — был теперь у всех на устах, а слава его вскоре гремела по всей Италии.
Не желая поддаваться ненавистным римлянам и умирать ради их удовольствия на арене, Спартак и его товарищи предприняли смелый шаг — они бежали из позорного плена. Они хотели жить на свободе, пусть даже разбойниками в горах, потому что свободными гражданами они стать не могли. Бесправные, они никогда не смогли бы обрести права и, попади они в руки римлян, обязательно кончили бы жизнь на кресте.
До сих пор Спартак боролся лишь за выживание, теперь же он становился все более опасным врагом Рима: ибо к нему толпами стекались рабы и обнищавшие крестьяне, и не прошло и месяца, как гладиатор, являвшийся, по словам своих противников, всего лишь главарем жалкой шайки разбойников, оказался во главе нескольких тысяч мужчин, считавших, что пришло время рассчитаться за годы унижений и нищеты.
Постепенно и сенат осознал серьезность положения. Разыскивать козлов отпущения, на которых можно было бы возложить вину за позорную промашку, было уже недостаточно. Восстание гладиаторов и рабов у самых стен Рима предстало теперь в совершенно ином свете. Над Великим городом разгоралось зарево новой и очень опасной войны.
Блеск и нищета
Каким же образом кучка гладиаторов под предводительством Спартака смогла невероятно быстро превратиться в могучую и опасную армию? Могли бы события принять столь серьезный оборот в других областях Римской державы?
Кампания, область вокруг Капуи, Неаполя, Помпей, являлась в полном смысле благословенной землей из лучших не только в Италии, но и во всей известной тогда ойкумене. Подтверждение тому — похвалы античных писателей благодатное™ почвы, мягкому климату, богатству городов и их восхищение волшебством природы.
Но и у этой страны, в которой текли молочные реки в кисельных берегах, были свои теневые стороны. Лишь немногим выпало счастье по-настоящему жить там, все прочие же влачили жалкое существование. Родиться в Кампании еще не значило родиться счастливым, да и вообще положение этих людей было бы лучшим, если бы их родина не обладала столькими достоинствами. Привлеченные прелестями земного рая, богатые римские патриции приобретали в Кампании огромные поместья и сооружали роскошные виллы. Армии рабов, привезенных со всех концов света, обрабатывали поля, корчевали леса и воздвигали постройки, единственной целью которых нам сегодня кажется их невероятная роскошь.
Так, например, римский полководец и большой гурман Лукулл (ок. 114-57 гг. до н. э.) использовал значительную часть своих огромных военных трофеев для того, чтобы на морском побережье у Неаполя и Байи выстроить мол, а на нем — дворцы и разного рода «потешные» сооружения, срыть на берегу холмы и выкопать о^ера, а также соорудить длинные дамбы для того, чтобы через шлюзы и каналы пускать в пруды и жилые здания свежую морскую воду.
Неимоверные богатства, стекавшиеся в Италию из всех покоренных государств, превратили власть денег почти во всевластие. И без того огромные поместья становились все больше, а их хозяева, округляя свои владения, скрытым давлением либо откровенным насилием сгоняли крестьян с их клочков земли. Изгнанные алчностью чужаков из родных мест, они толпами слонялись по стране. Ибо вместо того, чтобы использовать обнищавших и отвергнутых обществом людей хотя бы в качестве поденщиков, новоявленные господа предпочитали покупать сотни и тысячи иноземных рабов, обрабатывавших их поля, возделывавших их сады и парки и возводивших дворцы. Таким образом, под давлением невыносимой конкуренции со стороны помещиков быстро исчезало среднее крестьянство, необходимое для нормального развития любого государства в качестве противовеса аристократии. «Латифундии погубили Италию», — жаловался римский писатель.
Таким образом, к сотням тысяч бесправных рабов, страдавших под игом своих господ, прибавились тысячи согнанных со своей земли крестьян, ремесленников и поденщиков, лишенных хлеба насущного. Все они люто ненавидели господство Рима и желали его падения. Так же как и рабы, отбиравшие у них работу и хлеб, ради своей свободы они готовы были рискнуть даже жизнью.
Еще более, чем в Кампании, толчка ко всеобщему восстанию ждали жители соседних с ней провинций — Самния, Лукании и Апулии. И толчок этот был дан теперь Спартаком и его товарищами. Но и прежде они не раз уже давали понять Риму, что друзьями его не являются.
Более 70 лет самниты ожесточенно сопротивлялись римлянам. И хотя побеждены они были несколько столетий назад, разыгравшаяся недавно гражданская война между Суллой и Марием[69] вновь напомнила об опасности, исходившей от них. Тогда самнитская армия подошла к самым воротам Рима. Как сообщает Плутарх, «самниту Понтию Телезину, который напал на Суллу, как запасной борец на утомленного атлета, едва не удалось разбить и уничтожить его у ворот Рима. Собрав большой отряд, Телезин вместе с луканцем Лампонием спешил к Пренесте, чтобы освободить от осады Мария, но тут узнал, что навстречу ему уже движется Сулла, а с тыла подходит Помпей. Ни вперед, ни назад пути не было, и Телезин, опытный воин, испытанный в тяжелых боях, снявшись ночью с лагеря, тронулся со всеми войсками прямо к Риму. Еще немного — и он ворвался бы в беззащитный город. Но, не доходя десяти стадиев до Коллинских ворот, Телезин, высоко занесясь в своих надеждах и гордясь тем, что столько полководцев (и каких!) стали жертвами его хитрости, сделал привал.
С рассветом против него выступил отряд, составленный из знатнейших юношей города. Многие из них были убиты В городе началось обычное в таких случаях смятение — крики женщин, беспорядочная беготня, как будто он уже был взят приступом, и тут римляне увидели Бальба: гоня во весь опор, он прискакал от Суллы с семьюстами всадниками. Остановившись ненадолго, чтобы дать передышку взмыленным коням, он приказал поскорее взнуздать их снова и напал на противника. Тем временем появился и сам Сулла. Он велел своим передовым, не теряя времени, завтракать и принялся строить боевую линию. Долабелла и Торкват упрашивали его подождать, не идти с усталыми солдатами на крайне рискованное дело (ведь не с Карбоном и Марием предстояло им сражаться, а с самнитами и луканцами, самыми лютыми врагами Рима и самыми воинственными племенами), но он не внял их просьбам».
Тем не менее Сулла вступил в битву, «каких дотоле не бывало». Несмотря на тяжелые потери его левого крыла, Крассу — будущему главному противнику Спартака — удалось наконец одержать верх на правом фланге, что принесло победу Сулле. Вскоре после этого Сулла приказал запереть в цирке Фламиния около 6000 пленных, «а сам созвал сенаторов на заседание в храме Беллоны. И в то самое время, когда Сулла начал говорить, отряженные им люди принялись за избиение этих шести тысяч. Жертвы, которых было так много и которых резали в страшной тесноте, разумеется, подняли отчаянный крик. Сенаторы были потрясены, но уже державший речь Сулла, нисколько не изменившись в лице, сказал им, что требует внимания к своим словам, а то, что происходит снаружи, их не касается: там-де по его повелению вразумляют кое-кого из негодяев».
