– Желаете ли вы заявить со всей ответственностью, что вы пришли сюда не по просьбе друзей, не по корыстным мотивам, что вы честно и добровольно предлагаете свою службу этому ордену?
Каждый из нас ответил «да».
– Оденьте и подготовьте их.
На головы нам были надеты кожаные шлемы, которые застегивались под подбородком и оставляли открытыми только рот и нос. Затем нам приказали раздеться. Я быстро терял энтузиазм – ничто так не обезоруживает мужчину, как необходимость снять штаны. Затем я почувствовал укол шприца в предплечье, и сразу, хоть я и не спал, все вокруг мне стало казаться нереальным. Я почувствовал прикосновение чего-то холодного к спине слева и понял, что это виброкинжал. Достаточно кому-то за моей спиной нажать кнопку, и я буду так же мертв, как Снотти Фассет, но это меня не испугало. Затем последовали вопросы, много вопросов, на которые я отвечал автоматически, неспособный ко лжи или увиливанию, даже если бы я хотел этого. Я помню только обрывки из этого разговора:
– …добровольно и в согласии со своей душой?
– …согласно древним устоявшимся обычаям…
– …человек, рожденный свободным, с хорошей репутацией и добрым поручительством.
Затем я долго стоял, дрожа на холодном полу, а вокруг шел горячий спор. Он имел прямое отношение к действительным мотивам моего появления здесь. Я все это слышал и знал, что на кону моя жизнь и достаточно одного слова, чтобы клинок холодной энергии пронзил мое сердце. И чувствовал, что чаша весов склоняется не в мою пользу. Затем в дебаты вступил низкий женский голос, и я узнал сестру Магдалину. Она говорила что-то в мою пользу, но что – я не разобрал. Мне было все равно. Мне просто нравился ее голос – как прикосновение чего-то дружеского. Наконец ощущение холода от прижатого к ребрам виброкинжала исчезло, и я опять почувствовал укол шприца. Он быстро вернул меня из моего полубессознательного состояния к реальности, и я услышал низкий мощный голос, выводящий молитву:
– …удостоить помощи твоей, Отец Всемогущий Вселенныя… любовь, облегчения и правду к чести Святаго Имени Твоего. Аминь.
И хор, ответивший ему:
– Да будет так!
Потом меня провели по комнате, по-прежнему не видящего, и мне задавали новые вопросы. На сей раз они носили символический характер, и за меня отвечал сопровождающий. Потом меня остановили и спросили, готов ли я принести торжественную клятву для принятия в Ложу, будучи уверенным, что она никоим образом не помешает мне исполнить свой долг перед Богом, перед собой, своей семьей, своей страной или ближним своим.
Я ответил: «Да».
Затем мне пришлось преклонить левое колено, взять в левую руку книгу, а правой возложить на нее некие инструменты.
Я думаю, клятвы и ритуала вокруг нее хватило бы, чтобы заморозить кровь в жилах у любого глупца, который попытался бы дать ее притворно. Потом меня спросили, чего я желаю более всего в своем нынешнем состоянии. И я ответил так, как меня учили:
– Света!
И шлем был снят с моей головы.
Не вижу смысла, да и не вправе я описывать оставшуюся часть их наставления меня в качестве новоиспеченного брата. Скажу только, что она была долгой и в ней была какая-то торжественная красота и не было никакого следа богохульства или поклонения дьяволу, в котором их обвиняли распространенные сплетни. Напротив, она была наполнена благоговением перед Богом, братской любовью и непорочностью. А еще она включала в себя обучение принципам древней и благородной профессии и разъясняла смысл и символическое значение ее рабочих инструментов.
Но я должен упомянуть об одной детали, которая меня удивила больше, чем что бы то ни было другое. Когда с меня сняли шлем, первым, кого я увидел, был стоящий передо мной капитан Питер ван Эйк, одетый по форме со всеми знаками различия и с выражением почти сверхчеловеческого достоинства на лице, наш толстый дежурный офицер – и Мастер этой Ложи!
Ритуал был долгим и оставил нам совсем мало времени. После заседания мы собрались на военный совет. Мне сказали, что старшие братья решили не принимать Юдифь в сестринский орден нашей Ложи прямо сейчас, но тем не менее ей окажут нужную помощь. Ее переправят в Мексику, и лучше ей не знать секретов, которые ей знать ни к чему. Но Зеб и я, будучи членами дворцовой стражи, могли принести пользу. И нас приняли.
Юдифь уже получила гипнотическое внушение, которое позволит ей забыть то немногое, что она знала, так что, если она даже попадет на допрос, она ничего не скажет. Мне велели ждать и не волноваться. Старшие братья сделают так, что она будет в безопасности раньше, чем придет ее очередь тянуть жребий. Мне пришлось удовлетвориться этим объяснением.
Три дня подряд мы с Зебом являлись сюда после обеда за инструкциями, и каждый раз нас проводили новым путем с новыми предосторожностями. Совершенно ясно, что архитектор, проектировавший Дворец, был одним из нас. Громадное здание скрывало в себе ловушки, двери и проходы, явно не зарегистрированные ни на одном официальном плане.
Через три дня мы стали полноправными старшими братьями. Такая поспешность объяснялась только серьезностью обстановки. Попытки впитать все, что мне говорили, почти полностью истощили мой мозг. Мне пришлось потрудиться больше, чем когда-либо в школе или училище. Все, чему нас учили, требовалось знать назубок, а запомнить нужно было удивительно многое. Что, пожалуй, было очень кстати – учеба просто не оставила мне времени для беспокойства о других вещах. Потому что до нас не дошло даже слухов об исчезновении Снотти Фассета, и этот факт пугал куда больше, чем обычное официальное расследование.
Офицер безопасности не может пропасть незаметно. Конечно, оставалась слабая надежда на то, что Снотти столкнулся с нами, выполняя поручение, о котором он не должен был каждый день рапортовать своему шефу. Но все-таки, вероятнее всего, он оказался у алькова, потому что кто-то из нас оказался под подозрением и ему велели за ним следить. А если так, тишина и покой означали, что начальник службы безопасности продолжал следить за нами, в то время как психотехники тщательно анализировали наше поведение. В этом случае наши ежедневные отлучки после обеда, несомненно, были занесены в соответствующую графу. И если весь наш полк был под подозрением, то за эти дни мы набрали себе совсем ненужных дополнительных баллов.
Я бы никогда над этим не задумался и чувствовал бы только облегчение оттого, что дни проходят в спокойствии, если бы этот факт не обсуждался с тревогой на заседаниях Ложи. Я даже не знал, как зовут Блюстителя морали и где находится управление безопасности, да мне и не положено было это знать. Я знал, что он существует и что докладывает непосредственно Великому Инквизитору или даже самому Пророку, но и только. Я обнаружил, что мои братья по Ложе, несмотря на почти невероятную осведомленность Каббалы о жизни Дворца и Храма, знали немногим больше, чем я сам, о работе службы безопасности: у нас не было ни одного человека в штате Блюстителя морали. Причина была простая. Каббала была столь же осторожна в оценке характера, личности и психологических особенностей потенциальных братьев, как и служба безопасности в отборе своих сотрудников. Блюститель никогда не примет в свои ряды человека, которого могут привлечь идеалы Каббалы. Мои братья никогда не пропустили бы такого человека, как, скажем, Снотти Фассет.
Я понимал, что в те дни, когда психологические измерения еще не стали математической наукой, налаженная система шпионажа могла рухнуть из-за какого-нибудь душевного потрясения у ключевой фигуры, – что ж, Блюстителя морали подобная угроза не тревожила: его люди никогда не страдали душевными потрясениями. А еще я понимал, что наше братство в первые дни своего становления, когда оно проходило очистку и закалку перед грядущими испытаниями, не раз омывало кровью неофитов полы комнат Ложи, – я не знал конкретных фактов, подобные записи уничтожаются.
Было решено, что на четвертый день мы не пойдем на собрание Ложи, а будем находиться в таких местах, где обязательно будем замечены, чтобы скомпенсировать наши подозрительные отлучки.
