Но давайте опустим детали.

Сколько это длилось? Должно быть, я не один раз терял сознание, потому что самые ясные мои воспоминания – о том, как поток ледяной воды снова и снова лился мне на лицо, приводя меня в чувство, а затем следовал новый кошмар. Не думаю, что я сказал им что-то важное, пока был в сознании, а когда терял его, меня предохраняла гипнотическая защита. Помню, как я старался выдумать грехи, которых никогда не совершал, но не могу вспомнить, что из этого вышло.

А однажды, очнувшись в полубреду, я услышал голос:

– Он может выдержать больше. У него сильное сердце.

…Я был мертв какое-то время. И это было приятно. Но наконец очнулся, как будто после очень долгого сна. Я попытался повернуться в постели, но внезапная боль меня остановила. Я открыл глаза и огляделся: я лежал на постели в маленькой комнате без окон, но она не выглядела мрачной. Круглолицая молодая женщина в халате медсестры быстро подошла ко мне и пощупала пульс.

– Доброе утро.

– Доброе утро, – ответила она. – Как мы себя чувствуем? Лучше?

– Что случилось? – спросил я. – Все кончилось? Или это только перерыв?

– Тихо, – сказала она. – Вы еще слишком слабы, чтобы разговаривать. Но все кончилось, и вы в безопасности среди братьев.

– Меня спасли?

– Да. Но теперь молчите.

Она подняла мне голову и дала напиться. Я снова заснул.

Прошло несколько дней, пока я оправился и узнал обо всем.

Лазарет, в котором я очнулся, был частью подвальных помещений второго уровня под фундаментом универмага в Новом Иерусалиме. Отсюда к комнате Ложи под Дворцом вел подземный ход, но где он проходил и как в него попасть – я не знал. Я никогда в нем не был – в сознательном состоянии, я имею в виду.

Зеб пришел навестить меня, как только мне разрешили принимать гостей. Я постарался приподняться в постели.

– Зеб! Зеб, дружище, а я думал, что ты мертв!

– Кто? Я? – Он наклонился надо мной и похлопал меня по руке. – С чего ты это решил?

Я рассказал ему о словах Инквизитора. Он покачал головой:

– Меня даже не успели арестовать. Спасибо тебе, дружище. Никогда в жизни больше не назову тебя дураком. Если бы не твоя гениальная догадка разложить на полу свитер в виде знака, они сцапали бы нас обоих и никто из нас не выпутался бы из этого живым. А так, поняв в чем дело, я прямиком направился в комнату ван Эйка. Он приказал мне спрятаться в комнате Ложи и затем занялся твоим спасением.

Я хотел спросить его, как им это удалось сделать, но мои мысли уже переключились на более важный предмет.

– Зеб, где Юдифь? Ты можешь ее найти и привести сюда? А то моя медсестра только улыбается и велит не волноваться.

Он удивился:

– Разве тебе не сказали?

– Не сказали что? Я никого не видел, кроме сестры и врача, а они обращаются со мной как с идиотом. Да перестань темнить, Зеб. Что-нибудь случилось? С ней все в порядке? Или нет?

– О, все в порядке! Она сейчас в Мексике, мы получили об этом сообщение два дня назад.

Я чуть не расплакался:

– Уехала? Это нечестно! Почему она не подождала пару дней, пока я приду в себя?

Зеб ответил быстро:

– Послушай, дурачок! Нет, извини, я обещал не употреблять этого слова: ты не дурачок. Послушай, старина, у тебя нелады с календарем. Она уехала до того, как тебя спасли, еще когда мы не были уверены, что спасем тебя. Не думаешь ли ты, что братья ее вернут только для того, чтобы вы могли поворковать?

Я подумал и успокоился. Он говорил дело, хоть я и был глубоко разочарован. Он переменил тему:

– Как ты себя чувствуешь?

– Замечательно.

– Они сказали, что завтра снимут гипс с ноги.

– А мне об этом ни слова.

Я постарался устроиться поудобнее.

– Больше всего на свете мечтаю выбраться из этого корсета, а доктор говорит, что придется пожить в нем еще несколько недель.

– Как рука? Можешь согнуть пальцы?

Я попытался.

– Более или менее. Пока стану писать левой рукой.

– Во всяком случае, мне кажется, что ты не собираешься умирать, старина. Кстати, если это послужит тебе некоторым облегчением, могу сообщить, что подручных дел мастеришко, который пытал Юдифь, немножко умер во время операции по твоему спасению.

– В самом деле? Жалко. Я хотел бы оставить его для себя…

– Не сомневаюсь. Но в таком случае тебе пришлось бы стать в длинную очередь. Таких, как ты, немало. Я в том числе.

– Но я-то придумал для него кое-что оригинальное. Я заставил бы его грызть ногти.

– Грызть ногти? – Зеб удивился.

– Пока он не отгрыз бы их до локтей. Понимаешь?

– Да, – усмехнулся Зеб криво. – Нельзя сказать, что ты страдаешь избытком воображения. Но он мертв, и нам до него не добраться.

– Ну тогда ему дьявольски повезло. А почему ты, Зеб, сам до него не добрался? Или вы все слишком торопились, чтобы отвлекаться на менее важные вещи?

– Я? Да я даже не участвовал в твоем спасении. Меня к тому времени уже не было во Дворце.

– Как так?

– Не думаешь ли ты, что я все еще исполняю обязанности Ангела?

– Об этом я как-то не подумал.

– Естественно, я не мог вернуться после того, как скрылся от ареста. Пришлось покончить со службой. Да, мой дорогой друг, теперь мы оба дезертиры из армии Соединенных Штатов – и каждый полицейский, каждый почтальон в стране мечтает получить награду за нашу поимку.

Я тихо присвистнул, когда до меня дошло все значение его слов.

Я присоединился к Каббале под влиянием момента. Конечно, из-за влюбленности в Юдифь и внезапных событий, которые обрушились на меня вследствие нашей встречи, у меня не было времени спокойно все обдумать. Нельзя сказать, что я порвал с Церковью в результате философского умозаключения.

Конечно, умом я понимал, что вступить в Каббалу значило порвать все старые связи, но эмоциональных последствий этого я пока не ощущал. А что значило для меня навсегда отказаться от офицерского мундира? Я гордился им, я любил идти по улице, заходить в кафе, магазины и сознавать, что все глаза обращены на меня.

Наконец я выбросил эти мысли из головы. Руки мои оперлись уже на плуг, и лемех вонзился в землю. Пути назад не было. Я выбрал себе дорогу и останусь на ней, пока мы не победим или пока меня не сожгут за измену.

Я поднял голову. Зеб смотрел на меня испытующе:

– Коленки не дрожат?

– Нет. Просто… пока не привык. Все слишком быстро закрутилось.

– Понимаю. Нам придется забыть о пенсии, и теперь не важно, какими по счету мы были в Вест-Пойнте.

Он снял с пальца кольцо Академии, подкинул его в воздух, поймал, а потом сунул в карман.

– Надо работать, дружище. Ты, кстати, обнаружишь, что здесь тоже есть военные подразделения. И совсем настоящие. Что касается меня, то мне эта фанаберия надоела, и я рад бы никогда больше не слышать весь этот компост: «Стройся! Равнение на середину!» или «Часовой, доложите обстановку!» Как бы то ни было, братья пошлют нас туда, где мы лучше всех, а умение сражаться тут действительно имеет значение.

Питер ван Эйк пришел навестить меня дня через два. Он присел на краешек кровати, сложил руки на брюшке и посмотрел на меня:

– Тебе лучше, сынок?

– Я мог бы подняться, но доктор не разрешает.

– Хорошо, а то у нас людей не хватает. И чем меньше образованный офицер пролежит в госпитале, тем лучше. – Он помолчал, пожевал губами и добавил: – Но, сынок, я ума не приложу, что мне с тобой делать.

– Что, сэр?

– Честно говоря, тебя с самого начала не следовало принимать в орден: военное командование не должно заниматься сердечными делами. Такие дела нарушают привычные связи и могут привести к скоропалительным и неверным решениям. А уж после того, как мы тебя приняли, нам дважды пришлось впутаться в такие авантюры, которых с чисто военной точки зрения и быть не должно.

Я ничего не ответил. Нечего было отвечать: капитан был прав. Я почувствовал, что краснею.