25. Стрелы неслись до того густо одна за другой, что своим множеством закрыли все небо, как будто бы связанные между собою, так что их можно было сравнить с великим снегопадом или сильным градом, обрушившимся при сильнейшем ветре. Другие тащили осадные орудия и метали огненосные снаряды. Некоторые, прикрываясь так называемыми черепахами, топорами рубили стену. Так как она была деревянной, то могла быть легко разрушена. Иные пытались подкопать почву и добраться до основания стены и таким образом потрясти и опрокинуть то, что было сплочено и соединено. Но и римляне, стоя на башнях и брустверах, сражались с ожесточением и воодушевлением, как бы желая самим делом показать, что нет никакой нужды им в помощи новых войск. На деле ясно обнаружилось, насколько полезна и действенна была хитрость Мартина. Ибо все действовали неутомимо, ничего не упуская из того, что было необходимо для отражения врага. Ибо и множество копий и дротиков, бросаемых с высоты, поражало врагов, так как они попадали в неприкрытую укреплениями массу, которая не могла идти в другом направлении. Камни, [подвозимые] повозками, бросали на черепахи, разрушая их до основания. Кроме того, и меньшие камни, метаемые пращами, пробивали шлемы и щиты мидян и не позволяли приближаться к стенам, поражая здесь еще сильнее. Из тех же, которые, как я сказал, были расставлены в верхних лодках, одни стрелами, бросаемыми с высоты, поражали многих, другие искусно пользовались военными орудиями. Губительные дротики, которые римляне метали с большой силой, неслись на очень далеко находившихся варваров, внезапно пронзали их вместе с лошадьми и повергали на землю. Поднялся величайший крик и трубы с каждой стороны издавали воинственные звуки. Персы гремели тимпанами и издавали громкие вопли для возбуждения страха. Ржание лошадей, стук щитов, разрывы кольчуг производили смешанный, но сильный грохот. Между тем Юстин, возвращаясь из храма, разведав, что происходит, по беспорядочному крику и шуму, тотчас повернул конницу и, построив в боевой порядок, приказал поднять знамена и всем взяться за дело, уяснив себе, что не без воздействия божества они вышли из города, чтобы внезапным нападением навести на врага панику и заставить прекратить осаду. Тотчас же, продвинувшись вперед, они увидели персов, нападающих на стены, и немедленно, издав громкий крик, в тесном строю бросились на ту часть врагов, которая в боевом порядке была расположена около моря. Отсюда они и вышли. Длинными копьями (сариссами), некоторые же действуя мечами, сокрушали все, что им попадалось на пути. Произведя сильнейший натиск на тесные ряды врагов, ударяя их по щитам, они прорвали их густой и сомкнутый строй.
26. Персы же, думая, что это то самое войско, которое, как они слышали, приближалось, уже пришло, незамеченное теми, кто был послан против них, и, будучи отделены от остальной армии [персов], были исполнены смятения и страха и приведены в беспорядочное состояние. Они начали медленно пятиться и отступать. Когда это издали увидали дилимниты (они сражались под средней частью стены), то оставили там немногих, а прочие направились к той части войска, которая находилась в особом затруднении. Ангила же и Феодор, римские командиры, о которых я упоминал раньше, заметив малочисленность оставшихся (дилимнитов] тотчас же с достаточно сильным отрядом произвели вылазку из города и некоторых из них убили. Остальные обратились в бегство, причем римляне проследовали их безостановочно. Тогда дилимниты, шедшие на помощь теснимым персам, тотчас повернули обратно, чтобы идти навстречу римлянам. Считая лучшим и более разумным как можно скорее оказать помощь своим землякам, они неслись в чрезмерном усердии и неумеренной скачке, так что более уподоблялись постыдно бегущим, чем нападающим. Скакали они, чтобы помочь своим, но распространяли вокруг себя больше смятения, чем боевого духа. Персидское же войско, стоявшее ближе всего к ним в боевом строю, увидев, что дилимниты несутся такой беспорядочной толпой, считая, что это не что иное, как бегство, и решив, что они никак не навлекали бы на себя этого позора, если бы не подверглись какой-то чрезвычайной неустранимой опасности, само также рассыпалось, обратившись в постыдное бегство. Таким образом, уже замышляемое и подготовляемое бегство сделалось явным. Дилимниты, то же думая о персах, последовали за ними, и бежали одновременно обманщики и обманутые. Когда это происходило, множество римлян, выйдя из укрепления, сделали бегство персов еще более стремительным, преследуя их и уничтожая отстающих. Обрушиваясь с разных сторон на тех, кто еще сопротивлялся и сохранял строй, они ожесточенно сражались. В то время как левое крыло варваров уже явственно слабело и распадалось, стоявшие на другом крыле продолжали сражаться с величайшей храбростью. Слоны, поставленные перед укреплениями, нападая на римлян, тотчас же приводили в смятение даже их сомкнутый строй, если где-нибудь он им противостоял. Кроме того, восседающие на них стрелки наносили большой урон нападающим римлянам и стреляли в них без промаха. Точно так же и разъезжающие [повсюду] отряды всадников удачно нападали и приводили в смятение пехотинцев и тяжело вооруженных. И уже с этой стороны римляне отступали, собираясь бежать.
27. В это время один из оруженосцев Мартина, по имени Огнарис, находясь в крайне стесненном положении, так что ему не представлялось никакой возможности бегства и уже отчаиваясь в своем спасении и как бы испытывая жребий судьбы, с большой силой поразил копьем в бровь набросившегося на него самого свирепого из слонов, причем острие копья проникло так глубоко, что конец его повис вниз. Страдая от полученной раны и сверх того напуганный болтающимся у глаза дротиком, слон тотчас попятился назад и начал метаться в разные стороны. То, болтая хоботом наподобие бича, он поражал многих персов и бросал их вверх, то, протягивая его в длину, издавал какой-то страшный и сильный крик. Сидящих на нем воинов он сильным толчком сбросил вниз и умертвил, растоптав ногами, наконец привел в беспорядок все персидское войско, а лошадей, к которым он приближался, приводил в бешенство. С поднятой гривой они противились всадникам. А тех, кого хватали зубами, раздирали и разрывали. Все наполнилось воплями и смятением. Лошади, испуганные бешенством зверя, совершенно не слушались повода и, поднимая вверх передние копыта, сбрасывали седоков, бешено скача, носились между рядами и, тяжело дыша, выпускали из ноздрей пар, Люди отступали, натыкаясь друг на друга, внезапно толкали один другого. Каждый старался опередить своего соседа. Многие были убиты своими, натыкаясь на мечи своих друзей и товарищей. Когда суматоха и смятение усилились, римляне, вышедшие из стен, и те, кто еще оставался внутри, сплотившись в единый боевой порядок, бросились на приведенных в замешательство врагов, прикрыв передний край боевого строя щитами. Те, уже истомленные, не могли выдержать этого натиска и обратились в быстрое беспорядочное бегство, разрозненные, распыленные, кто куда мог, не оказывая сопротивления преследователям. Сам Нахогаран, изумленный неожиданным исходом дела, быстро убегал, грозя всем бичом и приказывая бежать как можно скорее, что они и сами делали. Так его кичливость обратилась в свою противоположность. Римляне же только тогда прекратили преследование и избиение варваров, когда Мартин отозвал их трубою, считая сделанное достаточным, и не смягчил их души, объятые гневом. Таким образом, персы, оставшиеся в живых, с трудом ускользнули в лагерь, потеряв в этом бою не меньше 10 тысяч воинов.
Римляне, возвратившись после преследования, сожгли черепахи и прочие военные орудия персов, оставленные около стен. Когда были зажжены большие костры, злосчастные носильщики и прислуга, посланные для рубки леса, увидев издали поднимающийся высоко и расстилающийся в воздухе дым, тотчас устремились к городу, думая, что горят стены, как это кичливо раньше обещал Нахогаран. Итак, они устремились усиленным бегом, боясь, как говорят, чтобы не опоздать к празднику и чтобы все не было обращено до их прихода в пепел и золу. Они состязались друг с другом в скорости, не зная, что тот, кто придет первым, первый и умрет. Ибо все они, поочередно захваченные римлянами, были перебиты, как будто для этого они и появились. И так погибло немногим менее двух тысяч. Виновником гибели стольких рабов, совершенно неопытных в военном деле, которые никогда не вступали в строй, был Нахогаран, давший необдуманные приказания. Так заносчивость губит не только своих носителей, но и тех, кто их обслуживает и им подчиняется. После этого римляне, естественно, были исполнены лучшими надеждами, что в будущем они легко окажутся победителями, если варвары попробуют возобновить сражение. С большими почестями они похоронили своих, сколько их погибло в сражении, а их было не меньше двухсот, восхваляя их мужество и то, что они, как мужи, доказали свою храбрость. Трупы же врагов ограбили и захватили большое количество оружия и других вещей. Некоторые из убитых носили не только щиты, панцири, луки и колчаны, но и золотые цепи, ожерелья, серьги и другие того же рода женские украшения, которыми имеют привычку украшаться виднейшие и знатнейшие мидяне, и этим отличаются от толпы. Нахогаран же, хотя ему недоставало предметов необходимости и угрожала зима, по-видимому, желал продолжать военные действия и готовился к этому, но его желание и намерение не осуществилось на деле. Выслав на следующий день отряд дилимнитов на расстояние стадии и приказав им стоять против римлян в боевом порядке, тем самым демонстрируя предстоящую битву, он сам незаметно с остальными войсками двинулся по направлению в Котаисию и Мухиризису. Когда он уже прошел большую часть пути, тогда и дилимниты, свернув боевой строй, весьма легко отступили, как это всегда удается легко вооруженным, сильным и быстрым на ходу. Присоединился и другой отряд персидского войска, который раньше вследствие хитрости Мартина был послан к реке Неогну, как об этом выше рассказано мною. Как только они узнали, что персы побеждены и римляне овладели всей страной, тотчас скрытными путями, удаленными от горных дорог, они достигли Мухиризия, являясь участниками не сражений, но позора, более постыдного, чем бегство. Итак, когда все войско соединилось, оставив там большую часть конницы и назначив Вафриза, знаменитейшего мужа среди персов, их начальником, он сам с немногими возвратился в Иверию, чтобы там перезимовать.
