Пушкину не повезло и в той кофейне «Вольфа и Беранже», где, прежде чем отправиться на Черную речку, он выпил какого-то напитка – секундант Данзас через полвека уже не мог вспомнить, какого. При недавней реконструкции тротуара рабочие выкопали две гранитные ступени, скрытые дотоле под вековым слоем. Теперь они, как две плоские раки, лежат в плексигласовом коробе с соответствующей надписью прямо у входа в «Литературное кафе» (д. № 18), а для полноты ощущения посетителя пугает коричнево-зеленое кудрявое чучело в бакенбардах, выглядывающее из окна над плитами.

Впрочем, официозный «литературный культ», насаждаемый таким образом, не мешает исконной питерской приверженности чтению. По моим наблюдениям, во всяком случае. «Пролетая» одним махом от площади Восстания до Дворцовой, один лишь раз спустившись по дороге в подземный переход под Литейным проспектом, не замечая ни расстояния, ни преград, замечаешь, однако: за окнами всех этих кофеен с самого утра сидит над книжками симпатичная молодежь. Где еще читают так, как в Питере, где еще столько книжных магазинов на километр? Где еще они работают до полуночи в воскресенье (в Москве примерно так же работает только «Москва» на Тверской)? Литературная страна, петербургская Россия, где даже Владимир Ульянов называл себя «литератором», – сообщаю всем, жива. И ее «тени» на солнечной стороне Невского создают причудливую толчею. Роскошный фронтон дома Юсуповых, где сейчас Дом актера (д. № 84—86), был возведен откупщиком-греком Бенардаки, с которого Гоголь писал образ Костанжогло из второго тома «Мертвых душ». В 60-м номере Вяземскому явился собственный двойник, пишущий в его кабинете его же пером, – образ, предвещающий «Двойника» Достоевского, тоже невского разлива. В 54-м, в Демидовской гостинице, певице Полине Виардо представили «русского помещика, славного охотника, интересного собеседника и плохого поэта» Ивана Тургенева. В здании Пассажа, напротив Гостиного Двора, снимал квартиру Жорж Дантес. А в доме на углу с каналом Грибоедова, где сейчас вестибюль метро «Невский проспект», проходили веселые балы четы Энгельгардтов, на которые съезжался весь Петербург, включая (инкогнито) членов царской семьи, и куда Лермонтов поместил действие своего «Маскарада».

Словно вырвавшись на свободу, здесь демократично расцвели все те атрибуты «гражданского общества», которым было бы не по себе во дворцах и резиденциях теневой стороны: типографии, салоны, редакции. Даже церкви, возведенные раньше кафедрального Казанского, кажутся более естественными здесь, мирно стоя рядом: голландская, армянская, католическая Святой Екатерины… Александр Дюма восторгался веротерпимостью, которая царит на Невском проспекте: друзья, попрощавшись, расходятся на службу каждый в свой храм, а отстояв ее, встречаются вновь. Скажем, в «Доминике», который и сам расположился в здании лютеранской церкви. Между прочим, это было первое кафе (а не трактир) в России. Дом Екатерининской церкви дал сейчас приют трактиру нового типа – заходите в избу-читальню нового столетия, интернет-кафе «Quo Vadis?», с мониторами, бутербродами и фотографиями новых кумиров на стене: бородатым Псоем Короленко, похожим на обезумевшего Льва Толстого, и задумчивым Б. Акуниным верхом на мотоцикле. Адрес: Невский, 24, – известен всему городу Санкт-Петербургу, который, в свою очередь, известен своей высокой компьютерной грамотностью.

Между прочим, в 1834 году, когда на проспекте впервые появилась возрастающая нумерация домов, она была обратной: «имперская» сторона оказалась четной, «прогулочная» – наоборот. А 12 лет спустя, без малейшего объяснения причин, власти передумали. Не пришло ли им в голову увековечить под первым, то есть нечетным, номером память о Зимнем дворце, разобранном при Екатерине II?

Нет, не о том, конечно, который ныне замыкает Дворцовую площадь и помещает в себе Эрмитаж. А о том, который еще Растрелли воздвиг для императрицы Елизаветы, – огромном, еще деревянном. На этом месте располагается целая череда зданий, открывающих теневую половину Невского. Центр бывшей дворцовой перспективы приходился на современный дом кинотеатра «Баррикада» (№ 15), который с самого 1923 года, несмотря на крайне изменчивый репертуар, пользуется неизменным успехом у взрослых и детей.

До кинозала нужно подниматься извилистой лестницей, мимо входа в коммунальную квартиру. Над верхним звонком общего подъезда новое поколение иронически начертало непонятное старому: «Симпсоны». Малочисленная публика состоит в основном из девочек-школьниц. В крайнем случае, студенток. Когда вечереет, они появляются на Невском – непременно по двое, по трое, сцепившись в милые связки под руку. Летят по поребрику так, как летают северянки, – придерживая у горла лацканы пальтеца, подобравшись и быстренько, со сдержанной самоуверенностью. Возле «Баррикады» некоторых из них ждут молодые, молчащие, симпатичные мужские лица. Они здесь живут, и им, конечно, дикими показались бы все эти лирические ощущения пришлеца.

Сегодня дают картину под названием «Чужой против Хищника: Кто бы ни победил – человечество проиграет». «Паны бьются, у холопов чубы трещат» – автоматически перевел я и зашагал по проспекту в обратном направлении. К Гостиному Двору, к Московскому вокзалу. Мимо дорожных указателей – белых стрелок на синем фоне, всегда указывающих «только прямо». Мимо пустых крюков на фонарях, к которым до реставрации 2003 года крепились рекламные растяжки (сейчас их нет на Невском). Мимо мрачной стеклянной будки у пересечения с Малой Морской, где пожилая сотрудница службы общественного транспорта шевелит губами, прочитывая номера троллейбусов.

Здесь проспект становится шире, вырываясь из теснины петровских времен на простор екатерининских – пышный Строгановский дворец (дом №17) салютует эпохе при входе. Его первый хозяин, владевший к тому же половиной Сибири, был человеком беспечным и эгоистичным («Все хлопочет, чтоб разориться, но никак не может», – шутила Екатерина II), но для Невского он сделал так много, что его именем мог бы называться весь этот участок между Мойкой и Фонтанкой. Граф Строганов вложил собственные деньги в строительство Публичной библиотеки, Казанского собора и нескольких церквей, которые до наших дней не дожили, но главное – он вырастил Воронихина.

Крепостной, не ждавший от жизни ничего особенного, вдруг получил деньги на учебу за границей, а вернулся первым русским архитектором мировой величины. Вчерашний раб выиграл конкурс на проект Казанского собора и 10 лет руководил его строительством. Он вникал во все детали. Сам проектировал баржи, на которых из-под Выборга привозились гранитные глыбы. Все это время казна честно вносила половину платы за его квартиру, снятую тут же, на Невском. Впрочем, Воронихин редко в ней бывал. Скорее, жил на стройке… Православный император Павел хотел успеть при жизни протянуть руку примирения католическому Риму, но так и не успел.

Казанский был закончен после его смерти, только в 1811 году, и годом спустя очень «кстати» стал храмом победы над Наполеоном. Здесь похоронен и сам победитель – Кутузов, причем вместе со своим сердцем. Неправду говорят иностранцы – Кутузов не оставил его в Силезии. Бутафорская могила, выкопанная там, – ошибка или блеф. В 1933 году ОГПУ вскрыло склеп Казанского собора и составило акт о том, что в головах гроба имеется серебряная банка с забальзамированным сердцем. Не зря бронзовый фельдмаршал целится теперь со своего постамента точно в стеклянный шар «Зингера» через дорогу, словно гневаясь на немцев за подлог.

Более чем логично, что памятники и Кутузову, и его товарищу по оружию Михаилу Барклаюде-Толли стоят на нечетной стороне Невского проспекта. На солнечной, среди толпы беспечной, они были бы немыслимы.