Даже самые высокие чины и самые нужные стране знания не спасали человека. Расстреляны в Бутово альпинисты, особенно имевшие контакты с иностранными инструкторами. В том числе: участник Памирского похода 1936 года Г. Розенцвейг (врач, альпинист), А. Гланцберг, военный инженер 2-го ранга, начшколы альпинизма РККА, М. Фриновский, командарм 1-го ранга, заместитель наркома внутренних дел – один из организаторов армейского альпинизма…
Пляска смерти
Художник Роман Семашкевич был арестован накануне персональной выставки, и вместе с ним навсегда исчезли подготовленные к развеске одетые в рамы картины. Его жена искала их всю жизнь, но так и не нашла. И сейчас отыскать картину Семашкевича – это большая удача. Но вот кое-какие записи его, в том числе и письма к жене, остались. В одном он пишет: «На дороге деревня-сказка. Миллион ландшафтов! Дом, люди, и у каждого пара чистых, совершенно прозрачных глаз. (…) Нет слов выразить то, что я вижу. Выжал краски на тарелку (нет палитры). Несчастные, они лежат, ждут воплощения и исчезновения. Я живу. (…) Мы же, художники – рыцари».
А вот отрывок из автобиографии его товарища, Александра Древина, тоже расстрелянного в Бутово: «Что может быть для художника более необходимым, как чувствовать, что черпаешь силы из двух великих источников: сильная жизнь и сильная природа…» Даже из пары строк видно, какие рыцари искусства пали под пулями… Но как бы ни жить, что бы ни чувствовать – быть известным художником или оставаться существом совершенно незаметным, – не имело никакого значения. Террор 1937—1938 годов не оставлял вне возможного обвинения ни одного человека, находящегося на территории СССР. Кроме, пожалуй, одного…
Вообще, говоря о терроре 30-х, видимо, пора отказаться от термина «политические репрессии»: он далеко выходил за рамки политики и ему давно нужно подыскать другое определение. Некоторые исследователи говорят о «саморазгоняющейся машине» террора. Действительно, на первых порах в работе НКВД есть и отчасти утешительные даже черты машинности. Все-таки машина слушается человека. У нее есть профиль-задание, есть свои КПД, мощность, нормы выработки, результаты работы. Но когда речь не идет больше ни о кубометрах земли, ни о тоннах золота, а только о количестве подписей – «расстрел», «расстрел», «расстрел», – тут уже дело в зле, как таковом, мировом зле, вырвавшемся из-под контроля. К сожалению, в человеческой истории такие вулканические выбросы случаются…
И если продолжать о Бутовском полигоне – что, мол, там было? То дать ответ сложно, потому что мест, где смерть с таким азартом отплясывала бы свою адскую пляску, немного. А с другой стороны – и «интересного», прошу меня простить, – ничего, потому как зло, оно бесплодно. Творчество, гениальность, самопожертвование – вот загадка. А здесь – что? Барак, куда привозили заключенных. Домик, где ждали своего часа приговоренные. Рвы. Тринадцать рвов, доверху заполненных, как грязью, мертвыми людьми. Экскаватор. В общем, по протяженности – километр рвов. Можно высчитать объем и количество трупов, «необходимых», чтоб этот объем заполнить. Есть еще какие-то ямы в лесу.
Конечно, здесь не 21 тысяча человек лежит. Просто про них нам известно. А про всех остальных – нет. Немота. Прятание документов, оружия, людей, любой правды – всего. А потом все эти «двойки», «тройки», обезьянья имитация правосудия и кропотливейшая сверка личности перед расстрелом: точно ли того привезли? «Автозаки», в которые набивали по 50 человек и по дороге подтравливали выхлопным газом, чтоб не вздумали трепыхнуться (выдумал это, видимо, И.Д. Берг, показания такого рода были в его деле, но сейчас – исчезли). Или попросту били. Существовал такой специально обученный гад, у которого профессия была – избивать людей перед казнью, чтобы не вздумали бежать. А то вдруг приговоренный к расстрелу – убежит? На Севере начальник конвоя на нервной почве 5 дней пил, а потом лично перестрелял весь этап – 1 110 человек.
Расстрельщики – особая дьявольская порода: все были офицеры, проверенные еще с Гражданской. Водка у них была всегда. Выпьют – и вперед – лично из своего нагана в затылок…
В Бутово их работало четверо. Но вот, скажем, 28 февраля 1938 года на полигоне расстреляли 562 человека. Трудно представить, чтобы каждый так вот, «в затылок», убил больше 140 человек. Значит, либо подмога была, либо автоматы. Сейчас выясняется, что постоянных расстрельщиков на всю Москву было всего 12 человек. Все они не дожили, собственно, до старости. В основном спились. Один повесился. Один сошел с ума. И только один – ничего. Отработал, вышел на пенсию. Вид имел сельского учителя, почти добродушный: очки, усики… Говорят, за годы работы лично расстрелял 10 000 человек…
Впрочем, цифры такая вещь – в конечном счете они перестают и убеждать, и даже пугать.
Новомученики и исповедники
С тех пор как первая группа исследователей ступила на землю Бутовского полигона, прошло 10 лет. «Смысловой ландшафт» в Бутово в очередной раз сменился, как во многом сменился и состав группы, работающей над реабилитацией расстрелянных. В ней были молодые люди, причем почти все они – прихожане выстроенного на полигоне, буквально на краю рва, «на рву» храма Новомучеников и исповедников российских, иначе говоря, священнослужителей и мирян, погибших за православную веру. Уже в самом начале работы со списками расстрелянных и с их личными делами выяснилось, что в Бутово расстреляно очень много священников – около 700, а также мирян, приговоренных за исповедание веры. Дела их передавались потом в Патриархию, где была уже создана комиссия по канонизации новомучеников. И в результате получилось, что в земле Бутово покоится прах 255 святых, и земля здесь в таком случае в буквальном смысле святая, ибо такого количества прославленных подвижников веры не погребено даже на территории Киево-Печерской лавры.
Когда я впервые попал на территорию Бутовского полигона 17 мая 2003 года, в день празднования Собора Новомучеников, в Бутово пострадавших, на который съезжаются чуть ли не все свободные от служб священники Москвы и ближайшего Подмосковья, то поразила меня прежде всего радостная атмосфера праздника – по сути пасхального – праздника Воскресения. И когда кто-то из церковных иерархов, мощным шагом войдя в каре «отцов» (под открытым небом образующее как бы стены живого храма), зычно возгласил: «Христос воскресе!» – а сотни сильных, хорошо поставленных голосов отозвались ему: «Воистину воскресе!» – трудно было удержаться от какого-то чистого праздничного восторга. Накрапывал дождик. По всему саду, вернее, по всей территории бывшего расстрельного полигона, священники исповедовали и причащали верующих. Поминальный крест, установленный у обозначенного веревками рва, как алтарь, сиял огнями свечей. Небольшая, ладная, деревянная церковь виднелась в стороне, новая колокольня… Ничего в этом не было ни грустного, ни заупокойного… Напротив, даже списки расстрелянных священников на специальных щитах возле храма как будто призывали не грустить, а радоваться: вот нашлись, не забыты, и вместе с памятью о них, вместе с памятью о тех, кто лежит с ними рядом, вновь обретается то, что было в уничтоженном народе русском, чьими страданиями очищена земля проклятой «зоны».
Позже из разговора с отцом Кириллом, настоятелем храма, я не без удивления узнал, что в 1930-е годы Русская Православная Церковь едва не перестала существовать, утратив апостольскую преемственность. Конечно, самым лютым гонениям церковь подвергалась с первых дней революции. Потом были еще «кампании» – изъятие церковных ценностей, расколы, «обновленчество», сплошные «посадки». Но в конце 30-х речь пошла о полном истреблении священства, как такового. Был правительственный лозунг: к 1 мая 1937-го имя Бога будет забыто на территории СССР. В результате церковь понесла такой урон, что порой на свободе оставалось не более четырех епископов. А чтобы рукоположить нового епископа, нужно не менее трех. Если бы еще двух в этот момент посадили, то угроза утраты апостольской преемственности – передачи особого благословления высшим церковным иерархам, идущая от первых апостолов, – была бы совершенно реальна. И тогда его пришлось бы восстанавливать извне, как в Албанской церкви, где все высшие церковные иерархи были уничтожены. В это трудно поверить, как вообще трудно поверить в то, что творилось в эти годы по всей России и что гулким расстрельным эхом отозвалось в Бутово.
