...После войны Надар продолжал заниматься воздухоплаванием, совершая небольшие путешествия на своем огромном шаре до тех пор пока он, его жена и другие пассажиры случайно не повредили знаменитый «Гигант».
Незаурядность личности Надара привлекала к себе множество выдающихся людей, особенно же близкие отношения связывали его с художниками, писателями и музыкантами — людьми, составлявшими цвет парижской богемы. А надо сказать, что в Париже XIX века богема была едва ли не всем. Она определяла художественные вкусы, зачастую в корне отличавшиеся от официально признанных норм, она же создавала стили и направления того времени.
Мир богемы был жесток к новичкам. Одного едкого замечания какого-нибудь властителя дум было достаточно, чтобы на корню погубить карьеру начинающего художника. И в то же время ничто не ценилось в ней столь высоко, как личная одаренность. Именно она открывала путь к успеху, славе и богатству. Бальзак, трезво, хотя и несколько скептически, оценивавший этот мир людей искусства, писал: «... лица, отмеченные печатью оригинальности, поражают своим усталым, замученным, хотя и благородным видом. Редко эти люди, столь одухотворенные в юности, сохраняют былое свое обаяние. Да и непонятой остается пламенная красота их лица. Облик художника нарушает все каноны: общепринятое у глупцов понятие идеальной красоты неприменимо к ним. Какая же сила их разрушает? Страсть. А всякую страсть в Париже характеризуют два слова: золото и наслаждение». Это была жестокая правда, и именно в соответствии с ней лишь единицы способны были устоять перед властью золота и наслаждения, становясь властителями дум. И трудиться, и неистово веселиться умели лишь настоящие короли богемы. Особой экзальтированностью отличались композитор Гектор Берлиоз и писатель Александр Дюма. Вечеринки, проводимые в доме у Дюма, были настоящими кутежами — писатель заказывал для них не менее 900 бутылок вина: 300 из них — шампанского, 300 — белого и 300 — бордо. За всю свою жизнь Дюма промотал миллионы франков, оставшись в конце жизненного пути с двумя луидорами в кармане на иждивении сына. И тем не менее своей жизнью он был доволен, считая, что Бог не дал ему возможности растерять свой дар.
Надар также был непременным участником подобных кутежей. Братья Гонкур, рассказывая историю создания своего журнала «Молния», выходившего в 1852 году, вспоминали, что, готовясь к балу для подписчиков, они закупили у ростовщика 200 бутылок шампанского. Но поскольку подписчики появляться не спешили, то решено было устроить «семейный» праздник, на который были приглашены несколько близких друзей, пара веселых девиц и Надар, который публиковал в «Молнии» серию своих карикатур. В конце вечера он, поняв, что силы друзей на исходе, а шампанского еще более чем достаточно, предложил присутствующим открыть окна и зазывать с улицы прохожих, дабы те помогли в распитии шампанского...
Еще одной характерной чертой богемы, помимо кутежей с обильными возлияниями, были куртизанки, дарившие свою любовь не только самым богатым, но и самым талантливым.
В XIX веке Франция сумела добиться невиданного материального благосостояния — биржевая «игра» перенасытила рынок деньгами, и практически чуть ли не все они в конечном итоге оказались в руках куртизанок и кокоток. И тон здесь задавал сам император Наполеон III, в апартаментах которого преспокойно жила его любовница — Элизабет Говард, и происходило это как раз в то время, когда он готовился к свадьбе с графиней Евгенией Монтихо. Женщины во Франции тех времен оказывали на политику, искусство и культуру в целом огромное влияние. Сама Франко-прусская война, как считают многие исследователи, стала не только результатом тонкой политической игры Бисмарка, но и следствием капризов графини Монтихо.
Впрочем, веселая жизнь Парижа имела и свою оборотную сторону — множество распадавшихся браков, постоянные измены и как следствие — приютные дома, переполненные брошенными детьми, мешавшими их матерям вести эту веселую жизнь, — вот каков был Париж того времени.
Вот в этом-то мире, где перемешались золото, искусство и отчаянная борьба за признание, любимец бульваров и известный остроумец Надар сделался одним из королей, принимая все законы окружавшего его мира, в том числе и Закон личной свободы, при котором буржуазная мораль просто не действовала.
А потому он просто не мог жить согласно установившимся нормам поведения. При этом нельзя сказать, чтобы это было ему в тягость — его любовницы менялись как перчатки, поскольку Надар, как ни странно, часто влюблялся. И подобное отношение к женщинам волей-неволей отражалось и на его искусстве — никто не мог показать красоту женского тела так, как это делал мастер. А потому именно Надар явился основоположником жанра ню. И при всем при том он, совершенно очевидно, обладал определенными (пусть и весьма своеобразными) представлениями о нравственности. Однажды в разговоре с Гонкурами он с некоторой даже надменностью выразил сожаление, что не может прочесть «Госпожу Бовари», так как ему сказали, что роман этот безнравствен, впрочем, не менее безнравственными он считал и книги Бальзака.
Столь категорично отрицательно относившийся к книгам Бальзака и Флобера, Надар считал для себя абсолютно естественным делом содержание сразу нескольких любовниц. И в этом не было ничего удивительного — подобное «поведение» не считалось аморальным, оно было как бы вненравственным, поскольку вообще не входило ни в какую систему моральных категорий. Это был естественный способ жизни в условиях богемы, являвшийся той основой, на которой так или иначе зарождались великая литература, великая музыка и великая живопись, иначе говоря, все французское искусство XIX века.
Надар в то же время был весьма заботливым сыном — мать жила именно у него, а не у младшего брата. Сын — Поль Надар унаследовал дело отца, став под его руководством блестящим фотографом-портретистом, правда, гораздо более успешным в коммерческом смысле, а не в художественном.
...Официальным историком богемы считается Анри Мюрже, написавший «Этюды богемной жизни», которые легли в основу либретто оперы Пуччини «Богема» (1896 год). В 1863-м чахотка свела его в могилу, а умер он в буквальном смысле слова на руках у своего ближайшего друга — Надара. Надар же, будучи к тому времени, помимо всего прочего, блестящим писателем, естественным образом занял его место, став хроникером и бытописателем парижской богемы.
Благодаря Надару фотография, считавшаяся прежде занятием едва ли не презренным, получила признание у самых строгих ревнителей классического искусства. Так, знаменитый художник-академист Жан Огюст Доминик Энгр, не терпевший ни малейшего посягательства на каноны классической живописи, человек, который чуть не умер от горя, узнав, что ненавидимый им за вольности в творчестве романтик Эжен Делакруа был избран в почетнейший Институт Франции, заказывал Надару портреты всех моделей, которые он хотел иметь в своей коллекции. С них он и писал свои картины. Впрочем, абсолютно так же поступали и романтики, и реалисты. Видимо, поэтому художники называли Надара не иначе, как Тицианом фотографии.
Надар считал, что фотография является прямым следствием взаимодействия автора и модели, а потому, общаясь с персонажами своей портретной галереи, он старался запечатлеть их в самые яркие моменты, когда в процессе общения в них приоткрывались закрытые доселе черты характера. Именно поэтому портреты Надара ценились художниками за глубокую психологическую достоверность образов.
Квинтэссенцией художественной жизни Франции и ее «официального искусства» являлась ежегодная экспозиция современных произведений искусства, которая называлась Салоном, поскольку в начале XVII века она проводилась в Квадратном Салоне Лувра. Именно на этих выставках демонстрировалось то, что и называлось «салонным искусством», то есть искусством официально признанным, отвечающим строгим нормам академической живописи и скульптуры. Строжайшее жюри, состоящее из членов Французской Академии, проводило для Салона ежегодный отбор произведений. Так вот, Надару удалось добиться невероятного — в Салон 1859-го была включена и фотография.
