Андрей, конечно, понятия не имел ни про какие группы «У». Лайма решила, что вполне может забыть о своем прошлом – от Тагирова уже почти два года не было никаких вестей. А вдруг про их существование вообще забыли? Или правильнее сказать – отправили в отставку? Вот это был бы праздник!

Тут Лайма тряхнула головой и попыталась сосредоточиться на главном. Итак, с восьми до одиннадцати она должна побывать попеременно в руках парикмахера, стилиста, визажиста и еще каких-то специалистов, которых нагнал ей Травин. А затем, надев умопомрачительный свадебный наряд, купленный – ни больше ни меньше! – в Лондоне, она сядет в лимузин и – вперед, навстречу супружеской жизни и новым небывалым ощущениям.

До вожделенного душа Лайма не дошла – зазвонил телефон. Три звонка подряд – рекорд для семи утра. Первой была тетя Люда, едва ли не единственная и самая близкая ее родственница. Она и бабушка Роза составляли на сегодняшний день все семейство Лаймы.

– Дорогая, ты как себя чувствуешь? Волнуешься? Нервничаешь?

– Нет, – пробурчала Лайма, – я не нервничаю. Я еще сплю! То есть сплю на пути к ванне. Нервничать начну перед алтарем.

– Перед каким алтарем? Вы разве еще и венчаетесь? Где? И почему я не знаю? – заволновалась тетя Люда, которая не любила, когда что-то проходило без ее участия.

– Это просто так говорится. Мы только расписываемся. Целую, конец связи, а то я ничего не успею, даже почистить зубы. Жених будет приятно удивлен.

– Тебе надо помочь?

– Почистить зубы? Нет, думаю справиться сама.

– Не дерзи тетке! Я серьезно.

– Да что ты, спасибо. Тут сейчас столько помощников понаедет – только успевай дверь открывать. Вера скоро явится, ей по должности положено мне помогать, она же рвалась стать подружкой невесты, так что пусть теперь мучается вместе со мной. Все, до встречи на мраморной лестнице.

– На какой еще лестнице? – снова взволновалась тетя Люда.

– Ну, такой, огромной, по которой мы будем подниматься к счастливой жизни. Мне кажется, во всех Дворцах бракосочетаний есть такие лестницы. Или должны быть.

– А бабушка сможет подняться по этой лестнице? В ее годы это тяжкий труд, – опять всполошилась тетка.

– Ничего, втащим на руках. Андрей, знаешь ли, здоровый, да и бабушке будет приятно – сколько десятилетий ее на руках не носили?

– Хватит болтать всякую ерунду – рассердилась тетя Люда. – Проснись наконец, ты же сегодня выходишь замуж.

– Это-то я помню, – вздохнула Лайма.

Тут же раздался следующий звонок – Андрей интересовался самочувствием и боеготовностью невесты.

– Ты мог еще целый час спать, – заметила невеста. – Волнуешься, что опоздаю?

– Твое опоздание на минуту – минус десять лег моей жизни, – скорбно вздохнул Травин. – Останешься вдовой раньше времени.

– Не забудь – богатой вдовой, – фыркнула Лайма. – Слушай, я не могу в душ попасть: сначала тетка, теперь ты.

– Ну, прости-прости. Я должен был услышать твой голос. Чтобы удостовериться, что все идет по плану. В конце концов, мы не можем сорвать столь грандиозное мероприятие…

При этих его словах у Лаймы неприятно засосало под ложечкой. Действительно – столько гостей, такая тщательная подготовка… И почему он вдруг подумал о том, что свадьба может сорваться?

Еще один абонент, который домогался Лайму – ее институтская подруга Инна, – был безжалостно отправлен подальше, с пожеланием не опоздать на бракосочетание и позвонить в более подходящее время. Наконец Лайма достигла желанной ванны и, включив душ на максимум, нырнула под прохладные струи. Но даже холодная вода не сразу вернула ее к полноценной жизни. И дело совсем не в том, что Лайма была классической «совой», чья жизненная активность приходится на вторую половину суток. Утренний подъем давался ей легко. Дело было в Беседкине – этом кретине недоделанном, зануде и слезливом хлюпике, ее давнем воздыхателе.

Афиноген Беседкин по специальности был архитектором. Причем потомственным, в четвертом поколении. Еще его прадед возводил какие-то купеческие особняки в Сибири, дед приложил руку к стройкам социализма, а вот папенька с маменькой, вместе закончившие архитектурный институт, удачно вписались в современную действительность: без устали ваяли для российских нуворишей виллы, коттеджи и охотничьи домики. Преимущественно вдоль побережья теплых морей, в живописных заграничных предгорьях и на островах.

Экстравагантное имя мальчику выбрала своенравная мамаша, посчитав, что так ребенок будет выгодно отличаться от заурядных Андрюш и Сереж. Сын, которого и в школе, и во дворе иначе как Офигеном не звали, так и не смог по достоинству оценить своеобразную материнскую заботу.

Как ни старались родители, Афиноген не стал достойным представителем династии – природа по полной программе отдохнула на младшем из рода Беседкиных. С трудом закончив все тот же архитектурный вуз, Афиноген некоторое время старался применять свои скудные знания в родительском бизнесе. Но пользы не принес, а навредить успел порядком. Тогда дед-академик с помощью своих связей пристроил внука в одну солидную организацию, которая занималась, помимо всего прочего, архитектурной экспертизой для нужд города. Теперь Афиноген в составе различных комиссий исследовал жилой и нежилой фонд, давая рекомендации и составляя экспертные заключения. И кажется, был этим вполне доволен.

Независимый культурный центр, где трудилась Лайма, располагался в небольшом старинном особнячке почти в центре города. Последние годы его сотрудники жили практически на осадном положении, ежемесячно доказывая разным проверочным комиссиям, что на законных основаниях занимают столь завидное помещение. Однако проверки не прекращались – слишком лакомый кусочек находился в ведении какого-то там очага культуры. Лайме, которая по поручению своего руководства ходила ругаться и жаловаться, чиновники прозрачно намекали, что они со своими культурными программами вполне могли бы отвалить куда-нибудь за МКАД. Культура, мол, от этого не пострадает. Тем не менее коллективу центра удавалось сдерживать натиск алчных бизнесменов, желающих захватить их любимое здание.

Афиноген Беседкин впервые предстал пред Лаймиными очами года два назад в составе очередной проверочной комиссии. Комиссия осуществляла контроль за сохранением исторического облика здания и бесценных интерьеров. Лайма, как всегда во всеоружии, сопровождала гостей. К неудовольствию проверяющих, все оказалось в норме, и они благополучно убрались из центра и из жизни Лаймы. Но не все. На самого юного члена комиссии Афиногена Беседкина сильнейшее впечатление произвел не исторический облик здания, а весьма эротический облик Лаймы Скалбе.

С тех самых пор и начались ее мучения. Не сильно занятый на службе, подкрепленный финансами небедных родителей, Беседкин последовательно добивался от Лаймы сначала внимания, потом любви, потом – сострадания. При этом наличие у Лаймы других мужчин и даже жениха его не останавливало. Лайма решительно отвергала домогательства Беседкина, но тот был неутомим.

Его ухаживания и приставания, по счастью, не носили криминального или экстремального характера. Это была долгая и нудная осада с эпизодическими вкраплениями внезапных истерик и неискренними попытками совершить самоубийство на глазах у любимой. Последняя подобная сцена случилась три дня назад.

– Беседкин, возьми себя в руки! – взывала Лайма, оттаскивая красного и встрепанного, как воробей, Афиногена от проезжей части.

– Ты меня не любишь! – кричал он в ответ. – Ты специально меня обзываешь Беседкиным. Меня так в школе дразнили! И в детском саду. Я не хочу жить без тебя!

Он бился в руках Лаймы, как пойманный за лапу петух, и постоянно норовил рвануть обратно на дорогу.

– Я не обзываю, – стонала уставшая после работы Лайма. – Я не виновата, что это твоя фамилия. Ты куда опять собрался?

– Под автобус! – гордо заявил Беседкин, шмыгнув носом.

– Под какой еще автобус? – топнула ногой Лайма.

– Двадцать восьмой. Вон, видишь, подходит. – Афиноген близоруко прищурился. Затем неуверенно спросил: – Слушай, а это точно двадцать восьмой? Я без очков плохо вижу…