— И, несмотря на это, они швыряют друг в друга те маленькие предметы?
— Вот именно, — подтвердило Двадцатьпять. Вибрации его силового поля усилились. Сорок восприняло это как состояние радости. — Это сравнительно редкая разновидность космической жизни. Настолько своеобразная, что я потратило на ее изучение целый Великий Оборот. Некоторые рефлексы заставляют их бояться неизвестного, в первую очередь такого, которое их эстетические и эмоциональные чувства полагают отрицательным. На этом я и сыграю. А теперь — назад во времени.,
Силовые поля пронзили своими вибрациями пространственно-временной континуум, и существа с Альфы Дракона двинулись против потока времени, все быстрее и быстрее. Вскоре вибрации прекратились.
Они очутились над Белой горой, во вчерашнем вечере. Грохотали орудия пражских редутов. Доскакавшие почти до самых стен редкие кучки всадников Букуя торопливо поворачивали коней и мчались — в безопасное место. Страховские ворота заперли на тяжелый дубовый засов, возвели позади них вал из заранее припасенных камней и глины.
— Отправимся в город двуногих, — распорядилось Двадцатьпять. — Там, на горе, их главное гнездовье. Примем наш обычный облик жителей Альфы Дракона и пройдем по лестницам открыто, чтобы углеродные двуногие нас увидели.
— А потом? — спросило Сорок.
— А потом можем возвращаться домой. Задание будет выполнено.
— Вы хотите сказать, что наш облик производит отрицательное эстетически-эмоциональное впечатление? — спросило Сорок. Не находись оно в форме силового поля, обязательно испытало бы огорчение.
— Не исключено, — уклонилось Двадцатьпять от прямого ответа. Слегка переместившись в пространстве, они опустились на подворье Пражского Града, забитом офицерами, солдатами и перепуганными горожанами. После каждого пушечного залпа со стен галдеж ненадолго стихал, но вскоре вновь гомонили, кричали и бранились на всех европейских языках.
— Господи боже! — прошептал пфальцский алебардщик из королевской стражи, закрыл лицо руками и сполз по стене на землю. Его остро отточенная алебарда с грохотом рухнула на паркет в прихожей. Взлетели щепки. Под потолком в прихожей висели в воздухе два кошмарных чудовища, похожих на гигантских пауков из полупрозрачного стекла; их многочисленные мохнатые лапы грозно шевелились. В огромных брюхах страшилищ струился, переливался черно-фиолетовый туман; из длинных полупрозрачных выростов на обоих концах тела, похожих на клубки червей, что ни миг выскакивали сине-фиолетовые щупальца. Пронзительно пища, они шарили по огромному залу, забираясь в самые дальние уголки, куда не проникал свет восковых свечей.
Именно таков был настоящий облик Сорок и Двадцатьпять (должны отметить, что на своей родной планете Сорок числилось среди писаных красавцев). Обитатели Альфы Дракона давно овладели секретами гравитации, и ноги служили им не средством передвижения, а рецепторами электростатического поля, индуцируемого сине-фиолетовыми щупальцами. Черно-фиолетовый туман в брюхах был органом мышления из паракристаллической массы, способной вовлекать в процесс переработки информации даже единичные молекулы, благодаря чему объем памяти увеличивался безмерно
Алебардщик украдкой глянул меж пальцев. — Двадцатьпять почти касалось его щупальцем — и обомлел. Черно-фиолетовые стеклянные пауки без единого звука прошли коридорами королевского дворца, внимательно следя, чтобы не зацепить ненароком электрическим разрядом которого-нибудь из забавных углеродных двуножек — множество их и так сегодня дезинтегрировало.
Навстречу попалась делегация пражан и старшина еврейской общины Соломон бен Рейхен — бледный, как стена, к которой прижался, он шептал каббалистические заклинания. По полу в передней раскатились свитки долговых обязательств, выпавшие из рук перепуганных купцов, с одного оторвалась гербовая печать банкирского дома Фуггеров. Потом Двадцатьпять и Сорок увидел король и остальные участники только что начавшегося военного совета. Вокруг обитателей Альфы Дракона с треском сыпались электрические искры; на спинах они несли папские кресты, а сочащиеся ядом скрещенные лапы и пасти были точь-в-точь как у василисков, висевший на стене пфальцский королевский герб с треском разломился пополам Зрелище было жуткое и зловещее, все молчали, как громом пораженные, боясь пошевелить и пальцем.
Наутро, обуреваемые печалью, город покинули король с семейством, генералы Ангальт, Тюрн и Гогенлоэ, высшие офицеры и советники пражской управы. Венгерская конница Габора Бетлена, встретив спасающихся бегством соотечественников, повернула прочь от Праги. Остатки войска, как ни уговаривал их Тюрн-младший, требовали выплаты задержанного жалованья, а потом принялись грабить город, который должны были защищать.
Утром девятого ноября над Прагой сквозь мглистую дымку ярко светило солнце, озарявшее удивительное зрелище: генералы Букуй и Максимилиан, не встретив сопротивления, вошли в униженную, покоренную Прагу и отправлялись теперь отслужить благодарственную мессу в церкви ордена капуцинов на Лютеранской площади. Участь Чехии была предрешена.
Но к тому времени Двадцатьпять и Сорок давно уже не было здесь. Торжественно прошествовав по Пражскому Граду и смертельно испугав короля, они вновь превратились в силовые поля, исчезнув с глаз присутствующих. Затем вибрации пронизали пространственно-временной континуум и отправили Двадцатьпять и Сорок в невообразимо длинную дорогу к звезде Альфа Дракона. Сорок сказало:
— Блестяще проведенная операция. Собственно, ничего особенного так и не произошло.
— Абсолютно ничего, — подтвердило Двадцатьпять. — Разве что судьба того малого участка планеты довольно существенно изменилась — примерно на триста местных оборотов. Похоже, что для тамошних двуногих изменения эти к лучшему — я имею в виду сферы эмоций и метаболизма.
— Триста оборотов той планеты — сколько это в переводе на наши меры?
— Едва-едва одна двухтысячная доля Великого Оборота, — сказало Двадцатьпять. — Ничтожно малый срок. Но и углеродистым двуногим отведено для индивидуального существования невообразимо короткое время. Так что с точки зрения двуногих это весьма долгий срок…
Сорок медленно повышало колебания транспортных вибраций, готовясь к пространственному скачку. Оно сказало:
— На первом месте, понятно, стоят интересы Галактики, верно ведь?
Двадцатьпятъ даже не стало подтверждать столь неоспоримое утверждение. Разумеется, интересы Галактики всегда и везде стоят на первом месте, и все это знают.
Была ночь восьмого ноября под стенами города, куда скрылись разбитые полки Фридриха; пылали раздуваемые ледяным ветром костры императорских войск.
У одного из них дрожал — больше от нервного напряжения, чем от холода — молодой французский офицер. Он снова и снова бессмысленно оттирал ладонью давно уже засохшее кровавое пятно на рукаве. Это Засохла кровь его солдата, которому пушечное ядро оторвало голову на бегу. Безголовое тело, прежде чем рухнуть, сделало еще несколько шагов. Словно часы, словно неразумные часы, твердил про себя офицер и смотрел себе в ладонь. На ладони у него лежал редкостный механизм в золотом яйцеобразном футляре — часы работы Прославленного мастера Хагена из Нюргера, На двойной крышке часов была вмятина. Часы спасли ему жизнь, задержав пистолетную пулю. С минуту еще тикали… Как человек. Совсем как человек.
Как жаль, подумал молодой офицер, слишком поздно это пришло в голову. Человек и часы. Шестеренки, которыми человек, живое существо, соединен со всеми остальными живыми существами; он рождается, растет, ощущает, желает, действует, созревает, размножается, стареет, и все это — предопределенное, механическое, не зависящее от души движение, которым наверняка можно научиться управлять. Какие это сулит перспективы! Можно отыскать способы управлять своим разумом, сделать его совершеннейшим инструментом познания, Как жаль, что мысль эта пришла в голову только сейчас. Завтра Он наверняка будет мертв, застреленный чешскими солдатами или растоптанный копытами конницы Габора Бетлена. Белая гора, Несомненно — Пиррова победа. Сколько ему осталось жить? Неужели только до той поры, когда откроются городские ворота, и оттуда выбегут атакующие?
