— Эй, есть тут кто-нибудь? — спросил он севшим голосом.

Ответа не было.

Он вернулся в кабину, лег навзничь на постель и закинул руки за голову. Ничего интересного для глаза на потолке не имелось. Когда руки затекли, он встал и занялся гимнастикой. Командовал себе: руки вытянуть! опустить! присесть! руки вытянуть! присесть!

После нескольких приседаний лег вновь, вниз лицом. Почувствовал грудью что-то твердое, перекатился на бок и достал из нагрудного кармана рубашки куколку в скафандре. Полюбовался на нее, и в памяти тут же всплыли картины недавнего прошлого; вспомнил, как они с дочкой долго выбирали куклу, долго рылись в каталогах, пока не отыскали эту, понравившуюся обоим. Он вновь видел свою маленькую Еву в последний перед стартом день; она сразу стала упрашивать его взять ее с собой, а он ей не прекословил. Знал: если твердо откажет, она долго еще будет приставать. Поэтому сказал так: неужели мы вдвоем улетим в далекое, долгое путешествие, а мамочку оставим одну? Ева не нашла, что на это сказать. Заявила, что будет помогать мамочке, пока он летает, и не только потому, что он обещал привезти красивые камешки, каких ни у одной девочки на свете нет. И поставила ему условие: когда станет грустно в дороге, пусть он обязательно смотрит видеокассеты, те фильмы, в которых она выступает единственной актрисой. Он обещал — и Ева за это подарила ему свои новые игрушки, чтобы обязательно взял их с собой в ракету. Слезы навернулись ему на глаза при этих воспоминаниях. Он механически стряхнул с куколки несуществующую пыль и спрятал ее.

Боль в мозжечке, сначала не дававшая знать о себе, стала сейчас невыносимой. А ведь он думал, что на корабле избавится от этой проклятой хворобы, последствий мелких деформаций шейных позвонков — если долго лежать, они сдавливают нервы, и те протестуют единственным доступным им способом, посылая сигналы боли. Позвонки он повредил в молодости, в арктической экспедиции. Тогда он подумал поначалу, что боль — всего лишь реакция организма на изменение климата, атмосферного давления и радиации. Врачи, правда, быстро привели его в порядок понижавшими кровяное давление лекарствами. Неужели тело вспомнило ту давнюю болезнь? Шею, глаза, голову пронизывала характерная боль.

Итак, что будем делать? — спросил он себя. Встал, чтобы достать лекарство. Прижался разгоряченным телом к холодной поверхности шкафчика. Это принесло облегчение. Отворил аптечку, порылся в ней. Названия лекарств и инструкции по применению — он бурчал себе под нос сложные названия. Больше всего психотропов. Одни он знал, другие видел впервые и приходилось вчитываться в инструкции. Но того, что он искал, тут не было. Да и откуда им взяться в аптечке? Только корабельный врач ими распоряжается.

Впрочем, он не верил в классические лекарства, все эти разноцветные таблетки и капсулки. С малых лет родители внушали ему, что пользоваться лекарствами стоит лишь в самых крайних случаях. Организм очень быстро свыкается с лекарствами. Поэтому он позволял себе лишь витаминизированные напитки. Саркастически улыбался при мысли, что ему когда-нибудь крайне могут понадобиться химические “костыли”.

В жизни с ним не случалось, чтобы при взгляде на лекарства возникала мысль, только что пришедшая в голову: если насыпать их полную горсть, то… все кончится быстро. Не он первый, не он последний. В столь безвыходном положении он, честное слово, имеет право так поступить, это неизбежно…

Тот, второй в нем, вечный оппонент и подстрекатель, тут же вмешался: с чего ты взял, что положение безвыходное? Кто так сказал? Ты всегда презирал самоубийц, считал их безумцами, жалкими эгоистами. Нынче не те времена, когда их оправдывали и окружали романтическим ореолом известные философы и люди искусства. История Ромео и Джульетты, Вертера, Мадам Бовари и Анны Карениной вымышлены жаждавшими успеха писателями.

Но почему же он встает, берет в руки длинную трубочку, полную золотистых таблеток? Зачем высыпает их в горсть?

Он колебался.

Решил наконец, что это не выход, пересыпал таблетки назад.

Сел к рабочему столику, но не знал, с чего начать. Посмотрел, сколько времени осталось до назначенного часа. Чисто механически понизил температуру в кабине на пять градусов. Когда проходил мимо зеркала, показалось, что оттуда кто-то подмигивает. Медленно вернулся и увидел свое отражение. Смотрел не веря. Неужели это лицо принадлежит ему — старческое, иссохшее, с запавшими глазами, восковыми щеками, глубокими морщинами на лбу? А откуда эта седая прядь? Хмуро глядел на свое отражение, чуя неодолимое, прямо-таки детское желание высунуть язык, и тут вспомнил, как еще подростком долго торчал перед зеркалом в ванной. Выдумывал все новые и новые гримасы. Растягивал рот пальцами, оттопыривал уши, ерошил волосы, скалил зубы, и все для того, чтобы убедить себя, будто лицо у него необычайно выразительное. Считал, что его подлинное призвание — стать актером, комиком.

Он пошел к дверям, отметив, что выходит на пятнадцать минут раньше. Когда двери послушно распахнулись перед ним, решительно вышел в коридор. Коридор был пуст. Михал стоял, не зная толком, что собирается делать. Опершись на стену, подумал невесело: ну, и чего я добьюсь, удостоверившись, что корабль покинут, что я остался один? Нет, покинуть корабль на модуле они не могли, это не орбита Юпитера или Марса, до Земли на модуле отсюда не добраться. Массовое самоубийство? А может они, испугавшись взрыва реактора, натянули скафандры и катапультировались в межпланетное пространство? И кончилось это тем, что шесть алых раздутых скафандров отправятся в бесконечное блужданье по Вселенной, пока страдания людей не оборвет милосердный метеоритный рой…

О боже, голова раскалывается! Включить электроанестезию?

Но прежде чем он успел претворить в жизнь это намерение, вновь нахлынула апатия, и он передумал.

Идиотское изобретение. Какое-то время человеку и в самом деле легче, но при новых приступах, как честно предупреждают врачи, голова лопается от боли. Что же он собирался делать? Ага, спросить врача: что там с этими голосами и призраками, посещавшими при пробуждении? Был ли он уже тогда болен? И что с ним было, в конце концов?

Как он ни старался, не мог восстановить в памяти время после пробуждения. Ну и ладно. Он надеялся, что выпадет еще возможность поговорить обо всем с врачом.

“Выходит, ты не то чтобы допускаешь, а совершенно уверен, что Барбара на борту спит сном праведников, как говаривали наши предки?” — вмешался “тот, другой”. — “И когда придет время вы встретитесь в рубке так, славно расстались лишь, вчера? Так тебя прикажешь понимать?”

Временами я начинаю верить “второму”, Барбара. Но ты не бойся, “второй”, ничего я ей не расскажу. Иначе что она обо мне подумает?

“Что, если те создания были все же реальностью?”

Нет, немыслимо. Они бы снова пришли.

Он оглядывал коридор и ждал, чем на сей раз заявит о себе болезнь. Шестым чувством знал: она вернется, она готовится, она угнездилась в теле.

Как он и предполагал, боль в затылке взяла верх над прочими хворями. Он намочил под краном найденный в аптечке бинт, приложил к затылку, потом ко лбу. При этом заметил: приходится напрягать глаза, чтобы прочесть мелкий шрифт надписей на приборах кабины, и все равно не удается, такое впечатление, будто они исчезают и вновь появляются. Неужели вправду?

Слава богу, время миновало зачарованный рубеж — одиннадцать тридцать. И ничего не произошло. Хорошо, что он не разбудил остальных, не устроил переполоха. Над ним хохотали бы до самого возвращения домой: “Ну и чудак наш Мишко, проснулся первым и такое выкинул!”, он слышал язвительный бас биолога и голос Барбары: “Люди шалеют, когда просыпаются и обнаруживают, что они живы. Вот и он!”; и их пренебрежительные жесты…

Нет, не стоит поднимать шума. Не буду вас беспокоить, друзья мои, спите спокойно!

У него перехватило горло, и последние слова он не произнес вслух. “Друзья мои, спите спокойно”. Он только сейчас вспомнил: ведь этими словами живые обычно прощаются с мертвыми, высекают их на камне, на мраморе, чтобы никакая сила их не стерла