Ничего не сказали только одному обитателю дома – Ники. Предоставив так надолго ему крышу над головой, Адриан счел, что он сделал больше чем достаточно, чтобы реабилитировать раненого. Больше он ничего ему не должен.

Прошло почти два года с того вечера, когда София и Бернар обсудили в саду «Ла Мэзон Бланш» будущее. В ту первую зиму они выработали планы открытия отеля и туристического агентства, а весной Бернар оставил электрическую компанию и со всей душой пустился в новое предприятие. Вскоре стали появляться заказы на номера, и вся семья, кроме Поля, который решил остаться, по крайней мере на время, в королевских авиационных войсках, была занята делом. София возложила на себя заботы, находившиеся раньше в ведении Лолы, Лола понемногу готовила на кухне, а Ники работал неполный рабочий день в конторе агентства. Бернар признавался себе, что это – все, что он может сделать для Ники, который из-за своих изнуряющих ранений быстро утомлялся, если работал долго. Но вся контора размещалась на первом этаже, на единственном откидном столе конторки, и Ники мог вести переговоры, сидя в своем кресле. Вив каждый день возила его на работу через весь город, так что это придавало Ники интерес и уважение к себе, а заодно Бернар экономил на помощнике – каким в свое время он был для Шарля.

Страхи Софии, что вид раненого клерка сможет отпугнуть потенциальных клиентов, оказались беспочвенными – люди в целом по-доброму относились к молодому человеку и называли его «нашим доблестным парнем, раненым солдатом». Но Ники все равно не был счастлив. И если раньше он рассматривал свое инвалидное кресло как вызов судьбе, который он должен преодолеть, то теперь оно стало ловушкой, из которой он не смог убежать, ему ненавистно было находиться в помещении и заниматься только сидячей работой. Но он не видел никакого другого выхода, так что решил принимать жизнь такой, как она есть, и стараться принести больше пользы семейному бизнесу. По крайней мере, думал он, Вив все еще со мной, хотя иногда, в черные минуты, он чувствовал, что она ускользает от него. Он думал, стоит ли ей говорить, что она может чувствовать себя свободной от обязательств по отношению к нему, но почему-то никак не мог собраться с духом и сказать ей об этом. Она была смыслом его жизни. Без нее он не нашел бы в себе силы воли продолжать жизнь.

Так же, как Вив, Ники понимал, что дела Адриана Морана не в порядке, но убеждал себя, что он выпутается. Ведь мужчины, вроде отца Вив, всегда выходят сухими из воды, разве нет? Это только бедные дурачки, вроде него, начинают свой путь с мечты о непобедимости, а заканчивают его жалкими отщепенцами, которых остается только терпеть окружающим. Он не хотел допускать и мысли, что у Адриана серьезные финансовые трудности, так что для него стало полнейшим потрясением, когда одним летним днем в 1947 году Вив обрушила на него новости, что дом, в который он приехал и где за ним ухаживали, должен быть продан, а они с матерью уезжают в Англию.

– Мне очень, очень жаль, – сказала она ясным голосом, – но, боюсь, дела наши плохи. Мы разорены, дорогой, полностью разорены.

– Но почему Англия? – спросил Ники. Он словно оцепенел. – Почему вам надо уехать в Англию?

– Разумеется, чтобы работать. Что мне тут делать? И кроме того, это так ужасно, если все мои старые друзья увидят меня в столь стесненных обстоятельствах. Во время войны все было по-другому, мы все варились в одном котле, но теперь…

– А как же я? – спросил Ники. Но в тот же миг, как у него вырвались эти слова, он подумал, как патетично это прозвучало, и рассердился.

– С тобой все будет в порядке, не так ли? – все тем же ясным голосом сказала Вив. – Ты можешь жить в «Ла Мэзон Бланш». Там ведь теперь есть лифт, достаточно просторный, чтобы тебе поместиться со своим креслом, а дом практически рядом с туристическим агентством.

В какой-то миг Ники не мог ничего сказать. Ярость загудела в его голове, это была черная ярость, кульминация горечи, возмущения и унижения, которые зрели в нем в течение месяцев. В первый раз в жизни ему захотелось ударить Вив, смазать по ее прелестному, с тщательным макияжем личику, стереть улыбочку с ее кроваво-красных губ. Ему хотелось обидеть, ранить ее, как она ранила его, но он не смог этого сделать. Он прикован к инвалидному креслу, а она – вне его досягаемости. Он никак не смог бы сделать это.

– Я буду заходить навещать тебя часто, как только смогу, – говорила Вив. – Это будет здорово. В самом деле, для нас это будет неплохо – побыть немного в разлуке. Мы и так уже жили бок о бок. Ты не слишком возражаешь, дорогой?

Ники тяжело опустил кулаки на подлокотники кресла, и оно затрещало и подпрыгнуло.

– Разве имеет значение, возражаю я или нет? Ты же все равно уезжаешь. Не могу сказать, что я обвиняю тебя. Кто же в здравом уме захочет остаться с получеловеком?

Вив покраснела.

– Ники, ты не…

– А как ты еще можешь меня назвать? Нет, уезжай, Вив, желаю тебе удачи. Мне давно надо было набраться мужества сказать тебе, чтобы ты убиралась и оставила меня в покое.

– Это просто глупо! – вспыхнула Вив, голос ее от осознаваемой вины стал жестким. – Ты все извращаешь. Ты же знаешь, что дорог мне. Я ведь ждала тебя, разве нет? Все эти годы.

– Правда? Ты в этом уверена?

Она покраснела еще больше.

– Конечно, уверена!

– Ну а я нет. И никогда не был. Ты не создана для того, чтобы быть монахиней, Вив. Я не упрекаю тебя. Думаю, у меня нет права. Только не притворяйся чертовой весталкой-девственницей. Это тебе не подходит.

– С меня довольно.

– Ты хочешь сказать, с тебя довольно меня.

– Прекрати, Ники! Я этого не вынесу!

– Ты не вынесешь! – с горечью сказал он. – Что ж, это и в самом деле трагично.

Она проглотила ком.

– Не будь таким, дорогой. Послушай, я ведь сказала, что буду приезжать к тебе так часто, как только смогу. И все будет здорово. У нас будет много тем для разговоров…

– Возможно. А что у меня? О, думаю, я всегда смогу развлекать тебя рассказами о волнующих событиях в туристическом агентстве или давать отчет о том, что происходит в инвалидном кресле.

Вив почувствовала себя нехорошо. Когда Ники в первый раз пришел в их дом, он казался таким смелым и хорошо приспособившимся. Теперь же он был исполнен горечи и находился в постоянной депрессии. Она каким-то образом разочаровалась в нем, а теперь собиралась предать его и бросить. Но, вероятно, это будет лучшим выходом для обоих. Наверное, она слишком сильно напоминала ему прошлое, дни, когда все было по-иному. Сейчас он был огорчен, но позже он встретит кого-то, кто примет его таким, как он есть. С этой женщиной уже не будет отголосков того, что было раньше, с ней он сможет построить новую жизнь, которая будет опираться только на настоящее. Это она сказала себе, пока строила планы на будущее, а чувства эти успокаивали угрызения совести. Но теперь, когда она столкнулась с гневом и огорчением Ники, такое решение показалось ей эгоистичным.

Я все еще люблю его, подумала Вив. Но при таком стечении дел это совершенно невозможно. Я должна построить для себя новую жизнь и позволить Ники сделать то же самое.

– У тебя будет много тем для разговоров, Ники, – сказала она. – Тебе надо смотреть вперед, а не назад, и для тебя будет легче, если меня не будет рядом. – Он не ответил. Она подошла к нему, собираясь поцеловать, но он отвернул голову, и вместо этого она провела пальцами по его шее и слегка взъерошила волосы. Ники сидел неподвижно, не отвечая на ее ласку. Вив прошла к двери и удалилась. Ники не повернулся, чтобы посмотреть, как она уходит.

– Бедный старина Ники, он в таком паршивом состоянии, оттого что Вив уезжает, да? – сказал Поль.

У него был отпуск, и он приехал передохнуть на Джерси. Он, Катрин и София – она снова была беременна – отдыхали в саду перед тем, как начать готовить вечернюю еду для гостей.

– Его можно понять, – сказала София, слегка покачиваясь в своем кресле, чтобы уменьшить чувство дискомфорта, которое она испытывала. По крайней мере на этот раз она не чувствовала постоянную тошноту, как было, когда она ждала Луи, но живот у нее стал намного больше, ребенок лежал очень низко, а жара еще добавила ей неприятных ощущений. – Я так хотела бы ему помочь, но не знаю чем. Никто ничего не сможет для него сделать, кроме как быть с ним рядом, но сейчас, кажется, он этого хочет меньше всего.