– Я не поеду, папа. Она не может заставить меня. Шарль вздохнул.

– Ох, Поль, не усугубляй того, что и так уже плохо, – вяло сказал он. – Неужели тебе не кажется, что нам и так есть о чем переживать. Не надо еще рисковать безопасностью и твоей, и сестер. Мать совершенно права. Если немцы придут – а они наверняка придут, – на Джерси нельзя будет оставаться.

– Но…

– Она знает о таких вещах, не забывай. Она была в России во время революции…

– Я хочу быть здесь! Это будет потрясно!

– Тебе так только сейчас кажется. В этом беда молодости. Война выглядит чем-то романтичным. Но уверяю тебя, реальность совершенно иная. Думаю, твой брат рассказал бы сейчас тебе об этом.

– По крайней мере у него была возможность проявить себя! – с чувством произнес Поль. – Его-то она не остановила, когда он вступил в армию.

– Поль, если остров оккупируют и ты все еще будешь здесь, не мать, а немцы не дадут тебе вступить в армию. Они превратят остров в концлагерь, и ты будешь делать все, что тебе прикажут, можешь не сомневаться в этом. И все мы тоже. – Он уловил мгновенный огонек сомнения в глазах Поля и продолжил: – Ну а если ты будешь в Англии, то, когда станешь достаточно взрослым, будешь волен поступать, как сочтешь нужным. Уверяю тебя, это самое лучшее решение.

Поль потер носком башмака о ножку стола. Он понимал, что в словах отца есть рациональное зерно. Волен поступать, как сочтешь нужным, – перспектива была заманчивой. Не будет больше Лолы, которая что-то запрещает и при этом не терпит возражений, не будет комендантского часа, возможно, даже школы. Но он не хотел, чтобы все подумали, что он так легко сдался.

– Думаю, это не такая уж плохая мысль, – неохотно процедил он.

– Я рад, что ты начинаешь понимать. Но ради Бога, не говори матери, что я сказал тебе – насчет вступления в армию.

Возможно, впервые в жизни Поль почувствовал себя на равных с отцом. Конечно, маленьким он боготворил отца, считал его героем и везде ходил за ним по пятам, но с недавних пор стал считать его чуть ли не безвольным. Он почти не бывал дома, поскольку все дни напролет работал в своем туристическом агентстве, а когда возвращался домой, то становился таким незначительным под возвышающейся над всеми личностью Лолы. Если бы Поль задумался о чувствах отца – он не делал этого, так как не умел всматриваться в людей, – то понял бы что-нибудь, но он замечал лишь явное презрение, пренебрежение, которое испытывают мужчины к тем, кто позволяет женщине командовать ими и всегда настаивать на своем. Это имело особенно важное значение, ибо должен господствовать именно мужчина, а не кто-либо другой. Но сейчас, посмотрев на отца, Поль подумал, что Шарль мог бы быть его зеркальным отражением.

Он непроизвольно подумал, что быть взрослым – еще не значит командовать. Не то чтобы он не испытывал больше тех чувств – он так же хотел, чтобы его любили и хвалили, так же им овладевало чувство вины и вызывало ненужную боль, так же возникало чувство возмущения и протеста. Но, наверное, взрослость состоит в том, чтобы знать, как управлять этими чувствами. Папа тоже не хотел, чтобы мама кричала на него. Конечно, он не боялся ее, но тихая, спокойная жизнь для него была приятнее, чем жизнь, исполненная бурь.

И когда Поль понял, что отцом иногда овладевают такие же, как у него, чувства, то развеселился.

– Не беспокойся – я ничего не скажу, – заговорщицки сказал он. И тут ему в голову пришла еще одна мысль. – Если я поеду в Англию, может, я там увижу Ники.

– Что ж, может, и увидишь.

– Ну, думаю, можно считать, что все в порядке, – заключил он, почувствовав легкое возбуждение в преддверии будущих приключений.

Но не успел Поль свыкнуться с мыслью о своем отъезде в Англию, как Лола вернулась, опять переменив мнение.

– Весь остров сошел с ума! – взорвалась она, с шумом швыряя сумку на стол и снимая шляпку. – Никогда в жизни не видела столько людей – и все они в панике! В банках очереди – все хотят взять деньги, очередь на пирсе – просто невероятно! Мне бы пришлось там стоять всю ночь. Так что я решила: наверное, будет лучше, если мы все останемся здесь.

– Но я хочу поехать в Англию, – захныкала Катрин. – Я уже упаковала чемоданчик!

– Тогда тебе придется просто снова распаковать его, да?

– Я могу пойти и занять очередь, если хочешь, – предложил Поль.

Лола свирепо посмотрела на него.

– Ты сменил настроение, не так ли? Что ж, боюсь, что это слишком поздно. Бог знает, какие несчастья могут случиться с вами тремя, если нас с отцом не будет рядом. Вы, наверное, об этом и говорили, пока меня не было.

Она резко вздернула голову, и Поль подумал, как это получилось, что Лола всегда инстинктивно понимала, о чем думает и что планирует каждый из них. Можно было подумать, что у нее было какое-то шестое чувство, которое помогало ей держать всех в узде. На самом деле это совсем плохо, мрачно подумал он. Теперь ему не удрать. Он не понимал, как старине Ники удалось это сделать.

Тут он вспомнил недавние мгновения, когда они с отцом были заодно, и это воодушевило его. Может, у Шарля есть свои способы управления Лолой. Может, он еще будет ему союзником. Поль решил, что в следующий раз, когда ему что-нибудь захочется, он сначала поговорит с отцом и заручится его поддержкой. И, придумав способ идти своим путем, так, чтобы было как можно меньше суеты в случае провала, Поль еще понял, что ему нравится идея получше узнать своего старика.

В ту первую неделю, когда солдаты ушли, сохранялась странная атмосфера ожидания – чего-то никому не известного. Погода для июня стояла прекрасная, в безоблачном небе светило жаркое солнце, но неуверенность, казалось, повисла во все еще теплом воздухе, который иногда дрожал от низко проносившихся немецких самолетов. Флаг по-прежнему развевался на Форт-Регент, но артиллерия оставила Елизаветинский дворец, а эспланада была все так же запружена фермерами, стоявшими в очереди на весы-платформы со своими лошадьми, тачками, грузовиками, набитыми картошкой, готовой к погрузке на корабли. Вдалеке мужчины разбирали перекрещивающиеся проволочные заграждения, установленные на Сент-Обен-роуд, для того, чтобы воспрепятствовать посадке вражеских самолетов. По всему острову полицейские проверяли покинутые дома в поисках брошенных животных и уничтожали скоропортящиеся продукты, из контор изымались документы, которые могли бы заинтересовать немцев. А все островитяне, решившие остаться, прятали свое самое ценное имущество в тайники.

Шарль помогал Лоле прятать запасы сахара, сушеных фруктов и муки на чердаке, большую часть бутылок со спиртом они, вместе со своими драгоценностями, зарыли в саду, помечая каждый тайник саженцами роз.

– Надеюсь, ты не собираешься зарыть мое обручальное кольцо. Если они захотят отобрать его, то им придется отрезать мне палец! – патетически заявила Лола, а Шарль, в припадке пессимизма, понадеялся, что никогда не наступят времена, когда им придется продавать это кольцо или менять его на жизненно необходимые продукты.

Подобное нехарактерное для него настроение, впрочем, скоро улетучилось, и ему стало чуть легче, хотя он знал, что к моменту, когда придут немцы, а может, и раньше, он, бесспорно, станет банкротом, несмотря на то, что значительно сократил свои расходы. Сейчас, когда на острове не было гостей, он не получал никакого дохода, чтобы платить за аренду офиса туристической фирмы, и, уж конечно, на зарплату сотрудникам тоже ничего не оставалось. И вот в пятницу 28 июня он решил, что лучше сообщить Бернару Лэнглуа, что до окончания войны в его услугах вряд ли возникнет нужда.

Как только пала Франция, Бернар понял, что туристический бизнес на Джерси обречен на гибель, а значит, придет конец и его работе. Он сожалел об этом, однако относился ко всему философски. Война не будет длиться вечно, а когда закончится, он восстановит все, как было. А в это время, подумал он, можно будет до срока использовать свое приписное свидетельство и отправиться добровольцем на фронт.