Ляг на койку, спрячь голову в подушку, представь себе, что сейчас ночь. Постарайся уснуть.

В этот момент последовал глухой удар, и фундамент дома содрогнулся. Грейс бросилась к койке, больно ударившись лбом о деревянный край.

– Ма-ма!

Грейс крепко прижала к груди ребенка. Неожиданно она услышала новый звук – хриплый вой падающего самолета. Он казался таким близким, что Грейс втянула голову в плечи. Через несколько секунд, показавшихся ей долгими, долгими минутами, раздался удар машины о землю. В лесу? Нет, он упал где-то ближе. Скоро туда побегут люди – она начнет кричать, и они откроют дверь убежища.

Потом наступила тишина. Не было слышно ни воя бомб, ни шума моторов, ни звука шагов. Ничего. Грейс оторвала голову от подушки и посмотрела в потолок. Черная, густая тьма. Грейс слышала о темноте, еще более черной, чем тьма кромешная. С ней знакомы шахтеры: такая бывает в забоях, когда там отключается освещение. О, Боже! Хоть бы кто-нибудь пришел. Все должны быть в деревне. Убили ли кого-нибудь во время налета? Убит ли Дональд? Грейс надеялась, что убит. Да, именно так. Он запер ее в подвале и унес спички. Успокойся, сказала она себе, не надо желать такого, подобные мысли злы и безнравственны. Да? А он разве не злой и безнравственный тип? Ходячий лицемер. Она надеялась… Спокойно! Спокойно!

– Ма-ма! Ма-ма!

– Не плачь, моя любовь.

Но ребенок начал громко плакать. Неожиданно Грейс показалось, что она слышит шум мотора легкового автомобиля. Она поднялась с койки и на ощупь поднялась по ступенькам к двери. Она подождала несколько мгновений, но все было тихо.

– Эй! Эй! Есть там кто-нибудь? – позвала она. Воцарившаяся тишина была такой же густой, как и темнота, окружавшая Грейс. Она начала бить кулаками в дверь и громко кричать:

– Откройте! Откройте! Помогите! На помощь!

Она барабанила в дверь до тех пор, пока ее руки не заболели, потом, обессиленная, опустилась на колени.

Ребенок затих и лежал, будто тоже прислушиваясь. Но страх Грейс, наверное, каким-то образом передался и ему, потому что, когда она, спотыкаясь, спустилась по ступенькам, до предела охваченная паникой, малыш вдруг издал пронзительный крик.

Грейс лихорадочно подхватила его на руки. Кто-то должен скоро прийти. Дональд поймет, как страшно ей сидеть запертой в подвале, и поспешит назад. Он должен скоро прийти, должен. Эта неестественная тишина, эта кромешная тьма доведет ее до… Она не закончила мысль, а только крепче прижала ребенка и начала укачивать его.

Немного погодя Стивен снова уснул.

По-прежнему стояла тишина.

Некоторое время Грейс вглядывалась в темноту, потом ощупью добралась до кресла и осторожно перенесла его туда, где сбоку от лестницы находилось окно. Встав на кресло, она начала царапать ногтями и дергать уплотнение между щелями досок, стараясь вытащить его. Но мисс Шокросс поработала на совесть: Грейс решила, что та, наверное, пропитала газеты в цементном растворе. Она понимала, что выбраться наружу этим способом будет невозможно, она просто хотела, чтобы в эту кромешную преисподнюю проникло через щели хоть немного света.

Когда Грейс осознала, что все ее усилия бесполезны, она медленно слезла с кресла и отнесла его назад к столу. Постепенно спокойствие, что теперь окружало Грейс, воцарилось и внутри ее. Оно было наполнено каким-то благоговейным трепетом, и Грейс почувствовала, как в этой атмосфере ее ум сбрасывает свои оковы и извлекает из глубин сдерживаемые ею в течение трех с половиной лет отрицательные эмоции. Грейс формулировала из них негромкие, отрывистые фразы. «Я ненавижу его! Он вызывает у меня отвращение! Он жесток. Бен назвал его паршивым педиком – так оно и есть. Христианин, Божий человек. Ха! Божий человек. Лицемер чертов! Проклятый… проклятый… проклятый…»

Ее ругань была неожиданно прервана знакомым звуком часов, доносившимся из холла. Они пробили восемь. Грейс подняла голову – только восемь? Ей казалось, что она пробыла в этой кромешной тьме уже много часов. Но почему на поверхности не слышно ни звука? Что случилось в деревне? Пострадали ли какие-то дома? О, хоть бы кто-нибудь пришел сюда поскорее. Грейс надеялась, что это будет не ее супруг. Она молилась, чтобы это был не он, потому что она может что-нибудь сделать. Она может даже убить его. «Молодая жена убивает священника ножом. Она свихнулась в темноте… без спичек… без спичек…»

Она сидела за столом, когда часы пробили половину девятого, и в тот же самый миг прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Опять воцарилась тишина.

Следующим звуком, долетевшим до нее, снова был бой часов – девять вечера. Грейс по-прежнему сидела неподвижно.

Ругательства звучали теперь лишь в ее мозгу – как музыка грампластинки, проигрываемой в дальней комнате, хоть и еле различима, но не исчезает совсем. Она провела в полной темноте полтора часа. Наверное, все в деревне погибли. Наверное, и Дональд погиб. Когда-нибудь, возможно, завтра утром, кто-то все равно придет. Только завтра утром? Грейс повернула голову, как будто хотела избавиться от этой мысли Она знала, что после случившегося уже никогда не будет прежней Грейс – доброй и приятной женщиной (несмотря на то, что она вынуждена была вести двойную жизнь, она все равно ощущала себя добрым и приятным человеком). Но когда мысли твои переполнены страшными проклятиями, ты не можешь быть милым и добрым, а если она проведет здесь ночь, то ее ненависть только усилится. Если ей придется остаться в подвале до утра, пока не придут военные и не начнут восстановительные работы… при этой мысли Грейс содрогнулась с головы до ног.

Когда она услышала звук шагов, то медленно подняла голову и посмотрела в направлении двери; после того, как в замочной скважине повернулся ключ, она не встала и не бросилась по ступенькам к выходу, а закрыла от боли глаза – свет фонаря ударил прямо в лицо.

Она не знала, что говорить, и когда раздался голос Дональда, продолжала сидеть молча. Медленнее, чем обычно, и каким-то странным тоном он спросил:

– Почему ты сидишь в темноте?

В следующий момент Грейс вскочила. Вцепившись в край стола, она пригнулась и подалась вперед, напоминая дикое животное, готовое к прыжку. С губ ее сорвались хриплые, гортанные слова:

– Ты… ты жестокая с-скотина… свинья. Ты… ты запер меня… запер меня на ключ!

– Грейс! – негромко, но повелительно сказал Дональд – Грейс, успокойся. Не говори со мной таким тоном. Почему ты не зажгла свечи?

– Ты… ты забрал спички.

– О, Боже мой! – он приложил руку ко лбу.

– Ты, проклятый…

– Грейс! Послушай меня, Грейс! – он схватил ее за плечи. – Успокойся! Не смей говорить таких слов, слышишь – не смей! Послушай. Случилось что-то ужасное…

– Да… да… – она сбросила его руки и шагнула назад, споткнувшись обо что-то. – Я знаю. Ты хотел, чтобы я сошла с ума, так ведь?

– С ней все в порядке? – послышался голос сверху, и Грейс различила неясный силуэт Кейт Шокросс. Ее голос тоже был каким-то непривычным. Почему они оба говорили таким странным тоном?

Кейт Шокросс… Кейт Шокросс. Вот ее бы он не закрыл на замок, конечно, нет.

– Меня заперли в подвале, – заплакала она.

– Грейс!

Резким, безумным движением она подхватила ребенка, как пьяная, поднялась по ступенькам и окунулась в великолепную звездную ночь – ночь по сравнению с чернотой, в которой она провела целую вечность, показалась ей яркой, как солнечный свет.

Когда Грейс поравнялась с Кейт Шокросс, та спросила все тем же непонятным тоном:

– Почему вы сидели в темноте?

Голосом, полным раскаяния, Дональд ответил:

– Это из-за меня. Я унес спички.

– Нет, викарий, это невозможно!

Кейт Шокросс обогнала Грейс и вошла в кухню первой. Через несколько секунд там горели три свечи. Грейс обратила свой безумный и одновременно яростный взгляд на них обоих и уже открыла рот, чтобы заговорить, но передумала.

Они стояли перед ней в перепачканной и изорванной одежде, а лица их под слоем грязи были побелевшими, как полотно. Мисс Шокросс неожиданно вытянула руку и, повернув к себе кресло, села. Дональд быстро шагнул к ней и проговорил: