— Психологию к делу не подошьешь, — заметил Сергей Михайлович. — Вот что, Маша. Отправляйтесь-ка вы к себе. Там уже наверняка свободно. Выпейте валерианочки и ложитесь поспать. Самое милое дело.

Меня откровенно выпроваживали, но я делала вид, будто не понимаю.

— Маша! — с легким раздражением обратился милиционер. — А как вы объясните предсмертную записку?

Я вздрогнула. Это действительно был камень преткновения! По версии властей, получалось так. Светка поняла, что ей не отвертеться от тюрьмы, и при получении повестки в прокуратуру в панике отравилась, предварительно объяснив свои поступки в письме. Оно действительно написано ею. Не только почерк, но и стиль — все соответствует. Разве что… нет подписи и вообще впечатление какой-то незавершенности…

— Естественно, — подтвердила Ирина Станиславовна. — Подействовало снотворное, вот Ивченко и была вынуждена отложить письмо.

И она, взяв меня за плечи, решительно вывела за порог.

Наша комната и впрямь оказалась свободна, но валерианку я пить не стала. У меня ее и не было. Сердце пронзила жгучая боль. Пока я с пеной у рта доказывала, что Светка не убийца и не самоубийца, я забывала главное. Она мертва. А теперь я почувствовала это до самой глубины души — и зарыдала, уткнувшись в подушку. Гибель Марго задела меня скорее внешне, чем внутренне. Я не любила Марго и, хотя не желала ей зла, однако и не ощущала ее страдания своими. Со Светкой было иначе. Я помнила ее веселой, жизнелюбивой, доброй. Да, у нее были недостатки — у кого их нет? Но в целом она была хорошая, я это твердо знала, хоть и не сумела сегодня вразумительно объяснить. Она умерла. Никогда она больше не обрадуется, не засмеется. Никогда. Никогда. Никогда. Отвратительное, бесповоротное, жестокое слово!

— Слушай, хватит, — услышала я над ухом. — Слишком много плакать тоже вредно. Ты уже почти час тут рыдаешь.

— Хочу и рыдаю, — всхлипывая, ответила Сашке я.

— Голова заболит.

— И пускай!

— Упиваешься своей тонкой душевной организацией? — хмыкнул он. — Мол, насколько я вас всех выше, насколько сильнее переживаю…

От неожиданности слезы перестали литься из моих глаз.

— Ты что? — удивилась я. — Нашел время смеяться.

— Боже, ну, у тебя и вид, — продолжал издеваться Сашка. — Страшнее атомной войны. Если кто посторонний зайдет, убежит в ужасе, это точно.

«Макс убежит», — испугалась я и, вскочив, рванула в ванную мыть холодной водой лицо. Когда вернулась, Сашка все еще был тут, но вредничать почему-то перестал, наоборот, взгляд его выражал явное беспокойство.

— Может, тебе выпить водки? Сразу заснешь.

— Нет уж. Я не собираюсь становиться алкоголичкой. Ты знаешь, что случилось, Сашка?

— Светка покончила с собой. Отравилась клофелином. Мерзкая история.

— Господи, и ты туда же! Она не отравилась. Ее отравили, понимаешь? Отравили! Это-то и есть самое мерзкое!

— Погоди… ты уверена? Все болтают в один голос, что она убила этого твоего шведа, потом Марго, а теперь вот отравилась сама. Разве не так?

— Не так! — горячо воскликнула я. — Ты же знаешь Светку! Ты знаешь, что она на это не способна!

— Ну… я знаю о ней кое-что, и оно как раз убеждает в обратном. О мертвых ничего, кроме хорошего, но она была самая настоящая…

— А почему она не имела на это права? — разъярилась я.

— Машка, ты чего? — изумился Сашка. — Это ты-то защищаешь право на… гмм… на…

— А почему, если я не хочу спать с каждым встречным, я должна осуждать ту, которая этого хочет? Объясни мне это! Она же не насильно вас в постель укладывает, ведь так? Вы только радуетесь, и она тоже радуется. Чего здесь плохого?

— Может, и ничего, но не хотел бы я, чтобы моя девушка… гмм… чтобы она была…

— Так она же не твоя девушка! Она своя собственная!

— Да не кипятись ты, — попросил Сашка. — Я ничего против нее не имею, раз тебе она нравится. Я только сказал, что не знаю о ней ничего, что противоречило бы версии о том, что она убийца. Если т ы знаешь, так расскажи.

Я сбивчиво повторила ему свои недавние рассуждения.

— И все? — разочарованно уточнил он. — Да, ментов можно понять. Тут никаких аргументов, сплошная психология. А у них все выстроено мастерски. И, глядишь ты, даже мои предположения в ход пошли! Машка, а ты стопроцентно в ней уверена или просто пытаешься зарыть голову в песок, чтобы не думать о неприятном?

— Уверена, как в тебе, — честно ответила я.

Сашка улыбнулся, очень похорошев.

— Ладно. Будем считать, Светка невиновна. Раз так, значит, она убита, правильно?

— Да. И мы должны найти убийцу.

— А ты, Машка, убеждена, что должны? Ее уже не воскресишь, а кому-то испортим жизнь.

— Убийце, на совести которого три жертвы, — холодно произнесла я. — Ты его жалеешь? Ирина Станиславовна утверждает, встав однажды на преступный путь, покинуть его практически невозможно. Кто станет следующей жертвой? Ты? Я? Милиция мне не верит, ты не веришь. Хорошо. Обойдусь без вас.

— Да верю, верю! Просто задал вопрос, а ты сразу… Но тут возникает масса проблем. Во-первых, записка. Подделка?

— Убеждена, что нет. Светкина рука и Светкин стиль. Может, она хотела меня разыграть?

— Сомнительно. Ладно, теперь второе. Кто, кроме нее самой, мог подлить в ваш гриб клофелин?

— Кто угодно. У нас вчера за день все перебывали.

— Нет, — возразил Сашка. — Ты забываешь, что яд был в чашке, а гриб в чашке никто не держит. Его наливают и сразу пьют.

— Яд налили в чашку, потом Светка долила туда гриба и выпила.

— То есть некто днем налил в чашку клофелин в надежде, что он простоит там до ночи? А если бы эту чашку взял кто-нибудь другой?

— У нас у каждой собственная чашка. Никто бы ее не взял.

— А я, когда у вас пью чай, хватаю первую попавшуюся, — сообщил Сашка. — И вообще, Светка запросто могла бы вымыть свою чашку, увидев, что туда что-то налито. По крайней мере, выплеснуть постороннюю жидкость. Еще в темноте — куда ни шло, выпила бы, но днем… Кстати, вы запираетесь на ночь?

— А когда как. Часто забываем.

— Ну, а эту ночь?

— Не помню.

— А ты напрягись. Кто первый вышел из комнаты?

— Нелька. Она побежала за Ольгой Николаевной.

— Отпирала ли она дверь?

— Ох, — вздохнула я. — Мы обе были в таком состоянии… Я не помню, чтобы отпирала, но не поручусь. Может, она помнит?

— Спросим, когда вернется. Ее повезли в прокуратуру.

Я возмутилась:

— А меня нет! Почему такая дискриминация?

— Только тебя им там не хватало с твоими фантазиями! Кстати, ты пока еще несовершеннолетняя.

— Завтра мне восемнадцать.

— Вот завтра, может, тебя и вызовут. Тем более, Нелька была Светке куда ближе, чем ты. Короче, если вы не заперли дверь, кто-нибудь мог прокрасться к вам ночью и налить этот самый клофелин. Ты ведь говоришь, Светка часто пила и ночью? В темноте она бы ничего не заметила.

— Да, но… откуда кому знать, пьет ли она ночью?

— Разумно. И тут же напрашивается естественная мысль… Вот ты все время повторяешь, что Нельку знаешь хуже, чем Светку. А в ее непричастности ты уверена или нет?

Я задумалась.

— Психологически — нет. Хотя это не значит, что я знаю о ней что-нибудь плохое. Скорее — не знаю ничего по-настоящему хорошего. Понимаешь, вот ты, или я, или Светка… мы время от времени выходим из себя и несемся вперед без тормозов. В эти моменты я убеждена, что вижу истинную сущность человека.

— Это точно, — согласился мой собеседник.

— А Нельку я без тормозов ни разу не видела. Она всегда ведет себя рационально. Правда, позавчера вечером и у нее сдали нервы. Она плакала, порвав новые брюки.

— Она вообще увлекается тряпками, но ведь это свойственно большинству женщин.

— Ну, брюки — только повод. Она как-то вдруг стала мне ближе, заплакав. Впрочем, это ведь неважно. У нее алиби. Вспомни! Седьмого числа свет отключили без пятнадцати одиннадцать. До этого момента Нелька сидела на виду в кафе, потом без пяти одиннадцать вернулась домой, успев по пути заглянуть к Илье за конспектом. Ей физически не успеть подняться в солярий!