— И вообще, — вслух зачитал милиционер. — Это как надо понимать?

— А может, у кого-то из них есть алиби? — уклончиво поинтересовалась я.

— Может, и есть, — охотно подтвердил он. — Так что за «вообще»? И чем это они вам угрожали?

Я смутилась. Мои записи оказались совершенно дурацкими. Не надо было их отдавать. Я и не собиралась, просто растерялась очень. Ума нет, считай, калека. Юрий Владимирович был совершенно прав.

— Так что скажете, Татьяна Дмитриевна?

— Они угрожали, что если я расскажу вам про них, то они расскажут вам про меня. В смысле, про бледную поганку.

— Что ж, они свою часть выполнили. Теперь дело за вами. Ну, давайте конкретизируем, коли сами вы не можете. Крылова Маргарита. С Сергеем Угловым у нее были весьма тесные взаимоотношения. Что заставило вас предположить, что ей захочется от него избавиться?

А мне в голову тут же полезли сцены из какого-то детектива, где глава мафии собирается зверски убить жену, поведавшую о нем что-то почти невинное одному из знакомых. Правда, детектив не наш, американский, но вдруг у нас еще хуже?

— Рита замужем, — осторожно заметила я. — Ей не хотелось бы, чтобы муж узнал. А Сережа любил хвастаться своими победами.

— Ну, тогда следовало отравить пол-института, — резонно возразил следователь, и я вдруг поняла, что он знает куда больше, чем я предполагала. — Вы ведь все в курсе.

— Да, но мы не стали бы сообщать мужу. Впрочем, я предупреждала вас, что я не очень умная.

— Или не очень откровенная, а?

Я молчала и чувствовала, как все больше краснею. Через какое-то время Дмитрий Васильевич сжалился.

— Ладно. Еще вам явно не внушает доверия начальство. Это еще почему?

— Карьеристы они, — охотно ушла от неприятной темы я. — Оба. Карьера и деньги, а люди для них ничего не значат.

— Оба — это как? Зубков и… как там его? Германн?

Я вздрогнула:

— Нет, что вы! Зубков и Марченко. А Германн другой. Он нормальный.

Милиционер в очередной раз засмеялся:

— С вами, Татьяна Дмитриевна, не соскучишься. Нормальный, значит? Это хорошо. Это, так надо понимать, ему от вас комплимент. А что там у вас про Глуховских? Что это он после смерти друга выгадал?

— Должность, — разъяснила я. — И…

— Что — «и»?

— Все.

У меня язык не повернулся сказать про Риту. У обоих семьи, а будет ли Дмитрий Васильевич молчать?

— И любовницу, — неодобрительно докончил он. — Вы за дурака-та меня не считайте. До вас нашлись, поделились. Не все ж милиции врут. Вы бы уж решили — или все от нас скрываете, или правду говорите. А то позиция ваша получается довольно странная. Уязвимая позиция, я бы сказал. Даже, откровенно говоря, преступная.

Сердце мое замерло. Он совершенно прав. Я вела себя, как последняя дура. Вместо того, чтобы попытаться развеять естественные подозрения милиции, направленные против меня и поддержанные моими сослуживцами, я несла какую-то ахинею, то болтала, о чем не спрашивают, то, наоборот, отказывалась отвечать. И эти отпечатки на орудии убийства… Вот и зря бедный Германн взял грех на душу, соврав, будто меня видел.

— Можете идти, — довольно раздраженно сообщил мне вдруг следователь.

— Куда? — изумилась я.

— Домой, наверное. А вы куда предполагали?

Видимо, я смотрела, как баран на новые ворота. По крайней мере, он смягчился и не без ехидства добавил:

— А тюрьмы у нас, уважаемая Татьяна Дмитриевна, переполнены. И камеры предварительного заключения тоже. Так что придется вам пожить все-таки на домашних харчах. Только уж вы больше по эскалаторам в часы пик не скачите. Вот, Середа Владимир Владимирович, серьезный, достойный доверия человек. Опять же, подруги вашей жених. Вот пусть вас и проводит. Проследит, как вы через дорогу переходите. На всякий случай. Не думаю, что теперь что-нибудь случится, но береженого бог бережет.

— Да, — вырвалось у меня, — а то говорят, я и до дому сама добраться не сумею, а умудрюсь попасть под машину.

— Кто ж это такое говорит?

Я опустила голову и пожала плечами.

— Понятно. Правильно человек говорит. Он-то как раз человек нормальный. Надеюсь еще увидеться с вами, Татьяна Дмитриевна. Очень интересно было пообщаться. До свидания.

И я ушла. Без наручников.

Очутившись в коридоре, я немного приободрилась. Никто меня не арестовывает, никто в камеру не сажает. Кроме того, я вдруг с опозданием поняла, что половину времени собеседник откровенно надо мной издевался. Только это совершенно меня не обидело, скорее наоборот. Он издевался не зло, а я и впрямь утратила последнее чувство юмора. Это не годится. От этого портится характер.

Я заставила себя улыбнуться и выпрямить спину. Вот так. Я сделала то, что должна, самое неприятное позади, и мне стало легче. Я сняла с себя груз ответственности, переложив его на плечи милиции. Лишь теперь я осознала, насколько он меня тяготил. Честное слово, я почти счастлива! Разумеется, не очень приятно узнать, что твои коллеги плохо о тебе думают, однако я ведь узнала не только это. Юрий Владимирович, например, попытался мне помочь. Даже соврал. Какое ему, казалось бы, дело до такой глупой девчонки, как я? Он сегодня и зайти-то к нам не захотел, вот насколько я его не интересую. А ведь пожалел меня все-таки. Пусть он не станет больше со мной общаться, все равно приятно, что он такой хороший.

В этих размышлениях я завернула за угол и практически наткнулась на Галю Углову. Она стояла у окна, мрачно глядя куда-то в бесконечно удаленную точку. Мое смутное настроение распирало душу изнутри, чего-то от меня требовало, заставляло просто, и я с неожиданной легкостью сказала:

— Галя, извини меня, если я сделала что-то плохое тебе или Сереже. Я это не нарочно, честное слово.

Галя вздрогнула и повернулась ко мне.

— А я знаю, — с той же легкостью ответила она. — Это ты извини, что я на тебя кидалась. Это нервы. Мне казалось, его все, кроме тебя, любили. А теперь я вижу, что нет.

— Что — нет? — не поняла я.

— Не все. Ты что-то подозреваешь о его смерти, Таня? Иначе ты бы так себя не вела. Что? Мне надо знать, я его сестра. Я люблю его.

— Ты тоже что-то подозреваешь, — решилась я. — Помнишь, на поминках? Ты говорила, что я его отравила, помнишь? Откуда у тебя взялась такая мысль? Это неправда, разумеется, но откуда она у тебя взялась? Это очень важно.

— Погоди, — прервала она, — так ты тоже… ты тоже думаешь, что что-то здесь не так? Ты тоже так считаешь?

— Считаю.

Она нервно засмеялась и смеялась очень долго, так, что мне стало неуютно и страшновато. Когда ей удалось взять себя в руки, она заметила:

— Видишь, как все элементарно. Меня жутко раздражало, что ты, никогда его по-настоящему не любившая, вдруг так заинтересовалась им после смерти. Я не могла понять, зачем тебе это надо.

— Я, конечно, не любила его по-настоящему, — подтвердила я, — но я относилась к нему хорошо, и его смерть…

— Его смерть была очень мучительна, — горько усмехнулась Галя. — Врагу не пожелаешь. Ты не видела, ты не можешь понять. Я не представляла, что человек может так мучиться. Особенно он. Он ведь был баловнем судьбы, он не привык. Он так недоумевал перед смертью, Таня. Он не верил, не понимал, что с ним. А мы с мамой, две взрослые дуры, мы тоже надеялись на лучшее. Слабительное, марганцовка… Детский сад, доморощенные средства, а ведь надо было сразу вызывать скорую! Возможно, тогда бы его спасли.

— Вряд ли, Галя. От этого яда не лечат.

— Мы все вместе разбирали грибы. С Андреем. Там не могло быть поганки. Не могло, понимаешь? Сколько бы меня ни уверяли, не могло. Я перерыла кучу справочной литературы. Яд действует не сразу. Возможно, Сережу накормили раньше… в пятницу, например. Разумеется, не ты. На тебя я всерьез не думала. Ты еще маленькая, ты способна убить только словами. А вот молчальница Рита… Привела в гости, нажарила грибов. Совсем несложно. Я сказала это милиционеру. Не знаю, обратил ли он внимание. Он странный.