К подруге меня не пропустили.

— Говорят вам, неприемный день. И передач мы сейчас не берем. Да и не ест она их.

— А что, сегодня приносили?

— Ну, да. Тот же мужик скандальный. Так мы его тоже не пустили, а апельсины его взяли. Ладно, давайте и вы ваши яблоки!

Я вышла на порог и глупо подумала: «Сейчас подпрыгнула бы и полетела». Во всем теле была необычайная, неправдоподобная легкость.

— Не пустили? — посочувствовал Юрий Владимирович. — Я почему-то так и думал. А как вы отнесетесь к мысли попробовать до самого вашего дома дойти пешком?

Я согласилась. В конце концов, вот если бы мой папа захотел проводить какую-нибудь девочку до дому, увидела б я в этом что-нибудь плохое или нет? Разумеется, нет. Лильку, например, он всегда провожает. Так почему Юрий Владимирович не имеет того же права?

К сожалению, и до дома мы умудрились добраться за полминуты. Я легла и моментально уснула. Нормальная девушка ворочалась бы целую ночь в горячей постели, а я уснула, как убитая, и даже не услышала будильник. Меня разбудила мама.

Наутро на работе я имела удовольствие наблюдать, как Андрей Глуховских приступил к своим новым должностным обязанностям. Он стал давать распоряжения Владимиру Владимировичу, причем делал это с нескрываемым упоением. Тот, по обыкновению, спокойно соглашался. Да, в конечном итоге Андрею крупно повезло. Он в одночасье сделал карьеру, да еще и заполучил красивую женщину. И тут меня вдруг словно током дернуло. Во всех классических детективах сыщик, расследующий убийство, в первую очередь ищет, кто от этого убийства выиграл. В данном случае ответ однозначен. Выиграл Андрей. Он, если так можно выразиться, стал наследником. Унаследовал Сережкино место и Сережкину любовницу. Так неужели…

«Ерунда! — оборвала себя я. — Он — лучший Сережкин друг». Только в детективах друзей убивают довольно часто, особенно когда двое претендуют на одну даму. Но ведь Андрей на Риту вовсе не претендовал. Или я просто слепа? Я почему-то убеждена, что в пятницу он говорил со мною искренне и искренне же собирался помочь. Потом Рита протянула бархатную лапку с острыми коготками и сцапала бедного дурака. Пусть не особо бедного — сам виноват! — однако я верю, что изначально он предавать не собирался. Впрочем, вера — не аргумент. Пусть Юрий Владимирович и шутит по поводу моей интуиции, я-то знаю, что вполне способна ошибаться. Господи, как не хочется, чтобы это был Андрей! Вчера мне казалось, он упал в моих глазах так низко, что дальше некуда, а сегодня я осознала, что ему еще падать и падать. Нет, не надо, пожалуйста!

Я перевела взгляд на Середу. Он что-то писал с видом полной безмятежности. Но этот безмятежный накануне пытался повидать Лильку и передал ей апельсины. Если хотел что-то у нее выведать, то зачем апельсины, правда? Чтобы меня ввести в заблуждение? Так я узнала о них совершенно случайно. Неужели он ее любит? Господи, сделай, чтобы это была правда! Пожалуйста, сделай! Ты не представляешь, насколько ей это необходимо! Ей надо, чтобы ее полюбили, и сказали ей о своей любви, и повторили это снова. Она удивится, не поверит, но выйдет из своего заторможенного состояния. Потом ей надо сказать о любви еще и еще, и она поверит, и почувствует благодарность, и ей станет неловко, и она попытается человека утешить, и я не берусь предсказывать, какой потребуется срок, но она его полюбит. Только нельзя рассчитывать, что она заметит чужое чувство по неловким жестам, случайным оговоркам, странным поступкам. Ей нужны слова. И не потому вовсе, что она так уж ненаблюдательна, просто она не уверена в себе, она боится ошибиться, она совсем недавно была обманута, наконец! Как там у Гамлета? «Слова, слова, слова…» Произнесет ли их этот странный человек? Хочет ли он их произнести? И, если да, успеет ли до той поры, пока разум несчастной Лильки совсем не уплывет в неведомые дали с помощью мудрых врачей и хитрых лекарств?

На днях я решилась быть откровенной с Андреем и жестоко за это поплатилась. Неразумно второй раз наступать на ту же швабру. Но очень уж хотелось. Умные люди учатся на ошибках, а такие, как я, повторяют их снова и снова.

— Владимир Владимирович, — обратилась я, — можно с вами поговорить?

— Да, Таня?

— Давайте выйдем под лестницу.

Он неохотно подчинился.

— Вы были вчера у Лильки?

— Ну… ну, я просто… я ее даже не видел, — залепетал он.

— Но заходили в больницу?

— Ну… просто передал… витамины нужны всем, а в апельсинах их масса.

— Правда, Лилька хорошая, да?

Я смотрела ему в глаза. Он с трудом выдавил:

— Да, — и тут же добавил:

— Я не хочу об этом говорить, — и повернулся к двери.

— А что вы хотите — чтобы она сошла с ума? — поинтересовалась вдогонку я.

Он вздрогнул:

— Так говорить нельзя. У нее просто сдали нервы. Она подлечит их и вернется.

Что-то в его тоне тронуло меня неизмеримо.

— Только в случае, если те, кто ее любит, ей помогут, — ответила я.

— Но что мы можем сделать, Таня?

Он произнес это горько и устало.

— Можно сделать многое, — твердо возразила я. — Главное — ее любить. Я ведь знаю Лильку много лет, и я знаю, что говорю.

— Вы, наверное, действительно можете ей помочь. Потому что она любит вас, Таня. Вы и сами не понимаете, как вам повезло. Мало кто на свете способен любить так, как она. Она вообще удивительный человек, правда?

— Правда.

В душе моего собеседника словно вдруг упал некий барьер, и все слова, скопившиеся за ним, хлынули на меня буйным потоком.

— Она ни на кого не похожа. Она… знаете, она словно какой-то эльф, житель другого мира. Мы с вами озабочены разной суетой, а ей она безразлична. Она живет жизнью духа, понимаете? Все остальное проходит, ее не касаясь. Глаза и волосы, а больше словно и нет в ней ничего. Я раньше не думал, что кто-то и впрямь способен заболеть от любви, а вот она способна. Она…

Он перечислял достоинства моей подруги еще долго-долго. Кое в чем он был прав, кое в чем ошибался, но это было неважно. Главное, он любил. Любил по-настоящему. Лильке наконец-то повезло. Она нашла свою половину, и она будет счастлива.

— В следующий раз вы должны повторить все это ей.

Владимир Владимирович остановился на полном скаку.

— Это невозможно. Она любит Сергея. Он умер, но она все еще его любит. Я не могу оскорбить ее своими дурацкими чувствами. Это кощунственно.

— Она не любит его и никогда не любила, — отрезала я и поразилась тому, как ловко, оказывается, умею врать. — Она любит вас, только пока не понимает этого. Поверьте мне. Я знаю ее много лет, и я знаю, что говорю. Она внушила себе, что влюблена в Сережку, потому что вы молчали, а он… вы же знаете, как он себя вел. Она переживает из-за его смерти, поскольку она необычайно чуткий человек. И она будет переживать еще долго, и болеть, и мучиться. Неужели вам не больно было на нее смотреть? Но, когда она узнает, что вы любите ее, ей станет легче. Конечно, она не сразу поймет, что тоже любит вас и любила всегда, но поймет, поверьте. Главное, чтобы вы ей сказали. Я не вижу другого способа ей помочь. Она не выйдет из больницы, пока вы ей не скажете. Я знаю ее много лет, и я знаю, что говорю.

Возможно, моим рассуждениям не хватало логики, зато эмоций было с избытком.

— Боюсь, я не смогу, — потерянно выдохнул Владимир Владимирович. — И вообще, я старый. Между нами семнадцать лет.

— Ей нужен взрослый человек, а не мальчишка. Ее надо оберегать, правда? Она такая хрупкая. А мальчишка этого сделать не сумеет, ведь вы согласны?

— Да, пожалуй.

И мы снова говорили, говорили, я оголтело мешала правду с ложью, громоздя одно на другое, и через некоторое время поняла, что мой собеседник почти поверил и почти счастлив. По крайней мере, что он решился. Я же чувствовала себя так, словно перетаскала на себе огромную гору камней. Каждая косточка ныла, каждая мышца болела, а в висках громко стучала кровь. Но почему-то я не вернулась в сектор и не села за стол отдохнуть, а отправилась в конец коридора, где на стене висело большое зеркало.