Г-н Синсаку припадал к стопам и молил, а этот тип только кланяется, да и то повторно. В общем, пользуется тем, что это письмо – не просьба о пожертвованиях. Зато оно совершенно непонятное. Оно достойно того, чтобы его отвергли в любом журнале. Я уж было подумал, что хозяин, известный сумеречным состоянием своего мозга, изорвет этот листок в клочья, но нет, он перечитывал его вновь и вновь. Кажется, он считает, что в этом письме есть какой-то скрытый смысл, и решил во что бы то ни стало доискаться до него. В мире существует много непонятных вещей, но нет ничего, в чем нельзя было бы найти какой-то смысл. Пусть фраза будет необычайно трудна – сделайте вид, что вы ее поняли, и она легко поддастся толкованию. Назовите человека дураком или умным, и все моментально станет на свои места. Мало того, скажите, что человек — это свинья или что человек — это собака, и такие утверждения не вызовут никаких трудностей для толкования. Можете сказать, что гора низкая. Ничего не произойдет особенного, если вы скажете, что вселенная тесна. Сойдут даже утверждения, что ворона бела, Комати [173] – безобразна, мой хозяин – благородный муж. И потому можно найти смысл даже в таком бессмысленном письме, если захотеть истолковать его соответствующим образом. Особенно если за дело берется такой человек, как мой хозяин. Ведь он без зазрения совести толкует выражения на совершенно незнакомом ему английском языке. Как-то один из учеников спросил его, почему «гуд монинг» говорят даже в плохую погоду, и хозяину пришлось размышлять над ответом семь дней. А когда его спросили, как будет по-японски «Колумб», он погрузился в раздумье на трое суток. Такие люди из каждой фразы могут извлечь любой смысл, для них вполне закономерны выражения типа «протухший уксус и мисо являются героями вселенной» и «выпив корейского женьшеня, надо устроить революцию». Спустя некоторое время хозяин разобрался – видимо, по методу «гуд монинг» – в этом труднейшем наборе слов и начал восторгаться. «Какой глубочайший смысл! Сразу видно, что человек много занимался философией! Блестящая эрудиция!» Из этих его слов сразу явствует, что он глуп, но если поразмыслить, то станет ясно – кое в чем он все-таки прав. Хозяин всегда восторгается непонятным. И не только хозяин. Считается, что в непонятном скрыто то, что недоступно дураку, и что неясное пробуждает в человеке возвышенные чувства. Поэтому простые смертные говорят о непонятном с таким видом, будто все понимают, а ученые преподают понятное по возможности непонятно. Судите сами, профессора, читающие в университетах непонятные лекции, пользуются почетом и славой, а тех, кто все объясняет понятно, не уважает никто. Итак, хозяин проникся почтением к автору письма, потому что письмо непонятно, потому что основную идею письма ухватить невозможно, потому что в нем беспорядочно перемешались трепанги и навоз отчаяния. Хозяин отнесся к письму с благоговением по той же причине, по которой последователь Лао Цзе почитает «Книгу этики», конфуцианец – «Книгу предвидения», йоги – «Книгу прошедших путь». Но все-таки люди не успокаиваются, если им что-то совершенно непонятно, поэтому они принимаются за произвольное толкование непонятного и делают вид, что все понимают. С древних времен принято делать вид, что понимаешь непонятное. Хозяин аккуратно свернул письмо, написанное великолепным почерком, положил его на стол, сунул руки за пазуху и погрузился в размышления.

В этот момент из передней донесся громкий голос: кто-то просил разрешения войти. Судя по голосу, это был Мэйтэй, но с каких пор Мэйтэй просит разрешения? Хозяин слышал голос, однако не двинулся с места и продолжал сидеть, засунув руки за пазуху. Видимо, он считает ниже своего достоинства выходить в переднюю, ибо я еще ни разу не видел, чтобы он поднялся навстречу гостю. Между тем служанка только что ушла в лавку за мылом, а хозяйка сидела в уборной. Что же, мне, что ли, выходить встречать гостя? Не желаю. Тогда гость потерял терпение, влетел в коридор и принялся одно за другим раздвигать в комнатах сёдзи. Уж на что хозяин хорош, а гость еще лучше. Было слышно, как скрипнули фусума в гостиной, и наконец гость появился в кабинете.

– Что за шутки? Чем ты занимаешься? Ведь к тебе же гость!

– А, это ты? – спокойно сказал хозяин.

– Что значит «а, это ты»? Неужели трудно было откликнуться? Дом словно вымер.

– Гм… Я здесь думал кое о чем.

– О чем бы ты ни думал, а откликнуться мог!

– Пожалуй, что и мог бы.

– Как всегда непробиваем.

– Видишь ли, с недавних пор я занимаюсь совершенствованием духа…

– Ну и чудак! Каково же будет гостям, если ты до того усовершенствуешь свой дух, что перестанешь откликаться? Прямо в дрожь бросает от твоей невозмутимости! Я же не один к тебе пришел. Я к тебе такого гостя привел! Вставай, пойдем, я вас познакомлю!

– Кого это ты привел?

– Увидишь, пойдем. Он очень хочет тебя видеть.

– Кто?

– Да не все ли тебе равно – кто? Идем!

Хозяин проворчал: «Опять, наверное, дурака валяешь», – поднялся, не вынимая рук из-за пазухи, вышел в коридор и направился в гостиную. В гостиной лицом к токонома [174] величественно восседал на циновке какой-то старичок. Хозяин немедленно извлек руки из-за пазухи и опустился на циновку возле самого входа. Но старик сидел лицом к токонома, а хозяин – за его спиной, глядя ему в затылок. Естественно, в таком положении было очень неудобно обмениваться приветствиями. Между тем известно, что люди старого поколения всегда очень щепетильны, когда дело касается церемоний.

Старичок указал на токонома и сказал, обращаясь к хозяину: «Пожалуйте сюда». Еще три года назад хозяин считал, что в комнате можно садиться где заблагорассудится. Но потом кто-то прочитал ему лекцию о токонома, из которой выяснилось, что некогда токонома была тронным местом. Отсюда хозяин сделал вывод, что токонома предназначены исключительно для посланцев императорского двора, и больше никогда не приближался к этому месту. Тем более ему не хотелось подойти к токонома теперь, когда прямо перед ней восседал незнакомый старец.

Хозяин в замешательстве не мог выговорить ни единого слова приветствия. Он склонил голову и повторил слова гостя:

– Пожалуйте сюда.

– Нет, – ответствовал старик. – Тогда я буду лишен возможности приветствовать вас подобающим образом. Уж пожалуйте, прошу вас.

– Нет, тогда я не… э-э… Пожалуйте, прошу вас, – сказал хозяин.

– Вы своей скромностью повергаете меня в ужасное затруднение. Я оказываюсь в неловком положении. Пожалуйста, без стеснения, прошу вас.

– Своей скромностью… Повержен в ужас… Как-нибудь… – хозяин, побагровев, принялся мямлить, словно рот у него был набит картошкой. Видимо, совершенствование духа не пошло ему на пользу. Мэйтэй-кун с улыбкой наблюдал за всем происходящим из-за фусума. Затем это ему надоело, и он сказал:

– Да ладно, иди уж. Ты так прилип к порогу, что мне и сесть некуда. Давай, не робей!

Он толкнул хозяина вперед. Делать нечего, хозяин приблизился к токонома.

– Кусями-кун, это мой дядя из Сидзуока, о котором я тебе часто рассказывал. Дядя, это Кусями-кун.

– Наконец-то я имею честь лицезреть вас, – сказал старик. – Мэйтэй пользуется вашей благосклонностью, и я тоже, недостойный, давно мечтал побеседовать с вами. К счастью, сегодня мы проходили неподалеку от вашего дома, и я решился навестить вас, чтобы принести свою благодарность за ваше благостное внимание к Мэйтэю. Прошу вас, не откажите в любезности побеседовать со мной и не лишайте меня своих милостей в будущем.

Старик произнес этот монолог в старинном стиле без единой запинки. Кажется, никогда раньше мой необщительный и угрюмый хозяин не сталкивался с такими благовоспитанными старцами. И если уж он с самого начала пришел в замешательство, то теперь, когда его обдали потоком таких приветствий, он позабыл и про корейский женьшень, и про разукрашенный конверт. С большим трудом он выдавил из себя весьма странный ответ: