Тофу-кун почувствовал неудовлетворенность.

– Очень уж сухо. Хотелось бы поставить более проникновенную пьесу.

До сих пор Мэйтэй сидел спокойно, но он не такой человек, чтобы долго молчать.

– Только и всего? Смешно! И это ты называешь хай-пьесой.

– По мнению Уэда Бин-куна, стихи в стиле хайку и юмор – явления отрицательные, это признаки гибнущей страны. Хорошо сказано, достойные Бин-куна слова. Попробуй поставить свою нелепую вещь. Только подвергнешься насмешкам Уэда-куна. Главное, так мало действия, что не поймешь, пьеса это или фарс. Извини, Кангэцу-кун, но ты лучше точи шарики в своей лаборатории. Сколько бы сот хай-пьес ты ни сочинил, они останутся признаком гибнущей страны, и только.

Кангэцу-кун вспылил и пустился в ненужные объяснения:

– Вы считаете мою пьесу нединамичной? А я думал, что она как раз очень динамична. Вот когда Кёси-сэнсэй заставляет ворона влюбиться в женщину, – «И ворон влюбился в прекрасную купальщицу», – это место я считаю очень динамичным.

– Оригинальная теория. Очень бы хотелось услышать ваши объяснения.

– С точки зрения физика нелогично, когда ворон влюбляется в женщину.

– Совершенно верно.

– Но когда эту нелогичность выражают столь непосредственно, она звучит вполне естественно.

– Разве? – усомнился хозяин, но Кангэцу-кун не обратил на эту реплику никакого внимания.

– Почему естественно? Психологически это объясняется очень просто. По правде говоря, любовь живет в самом поэте и к ворону никакого отношения не имеет. Поэт сам влюблен, и ему кажется, что ворон тоже влюблен, а ворон тут ни при чем. Несомненно, сам Кёси, едва увидев прекрасную купальщицу, тотчас же в нее влюбился. Кёси подумал, что ворон, который неподвижно сидел на ветке и смотрел на красавицу, так же влюблен в нее, как и он сам. Несомненно, он ошибался, но в литературе подобный домысел вполне оправдан. И разве это не авторская находка, когда птица наделяется человеческими качествами? Ну, что вы теперь скажете, сэнсэй?

– Великолепное обоснование. Кёси был бы очень удивлен. Во всяком случае, объяснение очень динамичное, а вот в сердцах зрителя пьеса наверняка не найдет отклика. Она их не взволнует. А, Тофу-кун, как вы считаете?

Тофу-кун серьезно ответил:

– Да, слишком пассивная пьеса. Хозяин, видимо, решил попытаться вывести разговор из тупика.

– Тофу-кун, вы за последнее время что-нибудь сочинили? – спросил он.

– Ничего достойного вашего внимания, но в ближайшее время я предполагаю издать сборник стихов… Как хорошо, что я захватил рукопись с собой, мне бы очень хотелось услышать ваше мнение.

Он достал из-за пазухи фиолетовый сверток, извлек из него рукопись, листов в пятьдесят – шестьдесят, и положил ее перед хозяином. Хозяин с видом знатока поднес к глазам заглавный листок и прочитал:

Хозяин с таинственным видом молча разглядывал эту страницу до тех пор, пока не вмешался Мэйтэй.

– Что, синтайси? – сказал он, заглянув в рукопись. – С посвящением даже. Молодец, Тофу-кун, что решился посвятить их барышне Томико.

Хозяин, все еще ни о чем не догадываясь, спросил:

– Скажите, пожалуйста, Тофу-сан, дама, которую вы называете. Томико, реально существующая личность или нет?

Тофу с серьезным видом ответил:

– Да, одна из тех дам, которых я недавно приглашал вместе с Мэйтэй-сэнсэем на собрание кружка декламации. Она живет недалеко отсюда. Я только что заходил к ней, хотел показать этот сборник стихов, но ее не оказалось дома, она еще в прошлом месяце уехала на курорт в Оисо.

– Слушай, Кусями-кун, не делай такой мины, ведь сейчас двадцатый век. Лучше прочитай-ка нам эти шедевры. А посвящение у тебя, Тофу-кун, неудачное. Что ты подразумеваешь под этим изящным словом «аэка»?

– Я думаю, что оно означает рафинированную утонченность или болезненную утонченность.

– Конечно, с таким толкованием согласиться можно, но истинное значение этого слова: «опасный». Поэтому я бы так не написал.

– В самом деле, как бы все это сделать попоэтичнее?

– Я бы написал так: «Посвящаю под нос барышне Томико, опасной, равных которой нет во всем мире». Добавлено только два слова «под нос», а звучит совершенно по-другому.

– Да, – согласился Тофу-кун, хотя никак не мог понять, зачем делать такое добавление.

Наконец хозяин перевернул первую страницу и принялся читать:

– Я не совсем это понимаю, – сказал хозяин, глубоко вздохнув и передавая рукопись Мэйтэю.

– Тут он немного перехватил, – сказал Мэйтэй и передал, в свою очередь, стихи Кангэцу.

– Ого, смотри-ка, – сказал Кангэцу и вернул рукопись Тофу.

– Вполне естественно, сэнсэй, что вы не понимаете. За десять лет поэзия так далеко ушла вперед, что теперь ее не узнать. Нынешние стихи ни за что не поймете, если будете читать их в постели или где-нибудь на станции, – бывает, даже сам автор затрудняется ответить на вопросы читателей. Теперь стихи пишутся только по вдохновению, и поэт ни перед кем не обязан отчитываться. Толковать и искать в них мораль – это не наше дело, а дело ученых. Недавно мой приятель Сосэки написал такой туманный рассказ «Ночь», что ни один человек его не понял. Я встретился с автором и попросил его растолковать мне наиболее туманные места, так он со мной и разговаривать не захотел, лишь сказал: «Откуда мне знать». Думаю, в этом и заключается особенность поэта.

– Возможно, конечно, он и поэт, но человек, должно быть, весьма странный, – сказал хозяин.

А Мэйтэй расправился с Сосэки-куном очень просто, назвал дураком, да и только. Тофу-кун никак не мог угомониться:

– Правда, мы не чета Сосэки, но я просил бы вас относиться к моим стихам так же, как и к его. Прошу обратить внимание на «в этом горьком мире» и «насладился лобзаньем», я много потрудился над ними.

– Следы ваших упорных трудов заметны.

– Интересно противопоставление сладкого и горького, это в стиле приправ и специй. Здесь выражено самобытное мастерство Тофу-куна, я преклоняюсь перед ним, – восхищался Мэйтэй, посмеиваясь над честным человеком.

Хозяин неожиданно ушел в кабинет и вскоре вернулся оттуда с исписанным листком и, будучи в здравом рассудке, произнес:

– Мы имели удовольствие ознакомиться с творчеством Тофу-куна, а теперь я вас прошу высказать свое мнение о небольшом рассказе, который я вам сейчас прочту.

– Если это эпитафия Тэннэн Кодзи, то мы уже утроили свое внимание.

– Будь добр, помолчи. Тофу-сан, я сам далеко не в восторге от этой вещицы, послушайте хотя бы ради потехи.

– С огромным удовольствием!

– Кангэцу-кун, ты тоже заодно послушай.

– Можно послушать и не заодно. Не слишком длинно, надеюсь.

– Около шестидесяти знаков.

И Кусями-сэнсэй приступил к чтению собственного шедевра. «Дух Ямато! – воскликнул японец и закашлялся, словно чахоточный».

– Ошеломляющее начало! – похвалил Кангэцу-кун.

– «Дух Ямато! – кричит газетчик. – Дух Ямато! – кричит карманщик. – Дух Ямато одним прыжком перемахнул через море. В Англии читают лекции о духе Ямато! В Германии ставят пьесы

о духе Ямато».

– Да, это почище «Дитя Природы» будет, – многозначительно произнес Мэйтэй.

– «Адмирал Того обладает духом Ямато. И рыботорговец Гин-сан обладает духом Ямато. И аферист, и шулер, и убийца обладают духом Ямато».

– Сэнсэй, добавьте, пожалуйста, что Кангэцу тоже обладает.

– «Спросили: "Что есть дух Ямато". Ответили: "Дух Ямато есть дух Ямато", – и прошли, а через пять-шесть кэнов [139] внушительно прокашлялись».

– Великолепная фраза. У тебя литературный талант. Дальше.