Лео, смурной и постоянно под шафэ тоже не баловал квартиру своим присутствием. Он приходил около семи, выгуливал собак, выпивал, сидя на лавке фляжку и куда-то исчезал до самой полуночи.

Иногда супругов Пулетт не было всю ночь. Марго узнавала это по бою часов в гостиной.

Только собаки продолжали вести домашнюю обычную жизнь. Им было скучно без хозяев и они пытались сблизиться с квартиранткой. Но Марго не пускала их дальше порога.

Хотя, возможно (хотя и необъяснимо!), что затворничество Марго охраняла маленькая игрушечная шпажка, воткнутая сверху в дверной косяк.

Немного поразмыслив над всем происшедшим, Марго решила, что правильным будет не проявлять спешки, а непременно закончить выставку для Жака. И поэтому все эти дни работала, как одержимая.

Как не смешно, при помощи живописных средств Марго пыталась выяснить для себя кое-какие концептуальные вещи. Она пробовала осуществить на холсте ту идею, что пришла ей в голову на кладбище перед тем, как дух Города выдал ей ключ.

Если можно так сказать, то работы Марго приобрели определенную иероглифичность и вместе с тем магичность. Она сама чувствовала, что последняя работа выходит далеко за рамки холста. Далеко за рамки цветовой плоскости, являясь инициатором процесса, который должен будет произойти в воображении зрителя.

Стоило посмотреть на эту картину дольше, чем две минуты, и начинало казаться, что обнаженная девушка среди сверкающей пустыни является единственной неподвижной точкой в этом времени и пространстве. Не на холсте, а уже в уме смотрящего, ожив, ползли куда-то камни. Навстречу им перемещались деревья, улитка, облака, солнце.

Время.

Само время двигалось стремительно на этом холсте.

А девушка, сидящая среди сияющего пейзвжа была абсолютно неподвижна. Будто время ее больше не касалось. Время шло м и м о.

И глядя на этот холст, Марго понимала, что столько, сколько ты смотришь на этот холст, время будет идти мимо тебя!

Это было то, чего она хотела добиться независимо от гонорара Жака, поэтому — голодная, усунувшаяся, с сознанием собранным в одну сияющую точку в голове — последние три дня Коша потратила именно на эту работу.

Она и ночью не переставала писать этот холст, находясь в полусне, полутрансе, будто в небытии.

Каждую ночь Марго, ложась спать, пыталась сознательно вызвать те или иные состояния — видение светящихся комнат, мысленный выход на улицу и чувствование своего второго невесомого тела или «я». Трудно выбрать, что «я», а что просто биомашина, помещающая в себя это «я», если ты можешь одновременно быть и тут и там. И пыталась притянуть к себе, вобрать в себя этот невидимый серебристый свет.

В этот день Марго тоже плотно работала с самого утра, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Она чувствовала, что работа закончена, остались последние штришки. Последние несесомые, почти невидимые касания кисти.

Если бы Марго была уверенна в своей правоте, она утверждала бы, что этот холст несет в себе столько же энергии и жизни, сколько может нести выросшее из зерна дерево. Дерево, соединяющее в себе все токи и силы Земли и воды со всеми токами и силами неба — Солнца и ветра. Временами Марго даже казалось, что картина обладает ощутимым теплом и может воздействовать не только через глаза, но и просто присутствием.

Может быть, думала Марго, это сродни тому, что говорил ювелир об узлах событий?

Когда ты так много уделяешь внимания какому-либо предмету, он изменяется настолько, что перестает быть просто предметом, а получив часть живой силы, оживает и сам, получая таким образом внутрь себя часть мировой души? Возможно, в каждую молекулу краски, ниточки, капли лака так попадают некие корпускулы мировой силы или мировой любви и, изменив структуру обычных красок превращают холст в магический предмет.

И тогда он может быть даже просто черным квадратом — не важно!

Не потому ли так трудно уничтожить истинный шедевр?

Не потому ли «Джоконда», Рублевская «Троица», наброски Репина, картинки Брейгеля, фотографии Родченко и другие, даже безымянные вещи (их много!), переживают поколения людей, оставаясь сними в веках?

Не потому ли ценность шедевра не в том, как профессионально или технично он нарисован, а насколько движения художника изменили суть физики веществ, из которых изначально создавался этот шедевр?

Все утро время от времени надрывался телефон, но Марго упорно не брала трубку. Звонок был в другом пространстве, куда Марго еще не торопилась выйти из своего затворничества.

Лишь в полдень, когда часы пробили двеннадцать раз, она почувствовала, что звук размыл воображаемую преграду и стала отчетливо слышать шорохи сухих листьев, ропот ветра над крышами, крики арабчат на игровой площадке в соседнем дворе, жестянную музычку, сопровождавшую поход фарфорового короля к фарфоровой принцессе, вздохи собак в гостиной. И все эти звуки сложились в удивительную прекрасную музыку, наполняя Марго теплым сияющим счастьем и мятной серебристой радостью.

Наверное, пора выйти в мир, решила Марго и отложила кисть.

Позвонили в дверь.

Марго инстинктивно поднялась и выскочила в коридор. Собаки завиляли хвостами и залились лаем, будто пришел кто-то знакомый. Марго прильнула к глазку. Вдруг это флик пришел за подробностями о сметри мадам Гасион? На площадке топтался Поль. Недотепа и зануда Поль.

Пока она думала открывать ли ему, брат Аурелии развернулся и стал спускаться вниз.

Решение было принято внезапно. Марго метнулась к себе, схватила куртку и побежала вниз.

— Поль! Поль, остановись! — она догнала его у самой калитки.

— Привет! — заулыбался он, увидев русскую. — А я тебе звонил по телефону. Потом в дверь звонил. Ты спала?

— Нет, — помотала головой Марго. — Я работала. Задумалась и не слышала.

— Ах да! Я и забыл! — вздохнул Поль немного обиженно. — Ты же гений!

— Ага, — кивнула Марго весело и раскинула руки, все еще переполненная утренним счастьем. — Гений! Да! Я сегодня — гений!

— Самомнения тебе не занимать! — не понял юмора брат Ау и запыхтел.

— На самом деле, я думала, что это флик, — пояснила Марго. — Ты уже знаешь, что арфистку убила арфа? Аурелия тебе рассказала?

— Арфа?! — воскликнул Поль. — Ды вы все посходили с ума!

— Поль. Приготовься к тому, что сейчас ты услышишь что-то похуже, — объявила Марго. — Сядь скорее в машину, а то упадешь!

— Да?! — удивился Поль и послушно пошел к «Лянче». Устроившись на своем месте, он поторопил Марго, которая плюхнулась на сидение рядом. — Ну! Так я слушаю.

— Аурелия, понимаешь ли, уверяет меня, что я умею летать, — сказала Марго и потянулась, не спрашивая, к пачке «Честера», лежавшей на торпеде. — О! Как я давно не курила! — воскликнула она и вытащила сигарету. — Это во-первых. Во-вторых, оказывается, это была я той девушкой, которая летала, о которой говорил тот полицейский, которого показывали в новостях. В-третьих, и это самое фиговое, твоя сестра настаивает на том, чтобы я научила ее летать! И шантажирует меня разбитой люстрой. Да! Ты же не знаешь!!! А меня в тот самый день, когда арфа убила мадам Гасьон, только чуть раньше пыталась убить люстра! А потом… потом меня пытался убить автомобиль.

И Марго замерла с неприкуренной сигаретой в руке. Может быть, роботы тут не при чем? Может быть, это был день войны вещей против людей? Не может быть, чтобы арфистка знала о роботах…

— Я знаю все от Аурелии, сказал Поль. — Она каждый день звонит мне с работы и рассказывает все о тебе, о Лео и вообще. На месте городских властей я бы повесил на ворота этого дома табличку «Интернат для буйно помешанных».

Марго прикурила.

— Ты знаешь, Поль, — задумчиво сказала она. — Я и сама считаю, что все это бред. Правда, у меня есть несколько концепций, но сначала я хочу получить научный результат. Признак научности результата является его повторяемость, верифицируемость и фальсифицируемость. Это мне один человек в Питере рассказывал. Он умный. Он учился на психолога и проходил практику в Институте Сна. Он рассказал мне, а я запомнила. Так вот! Давай сделаем вот что: как только мне в следующий раз приснится, что я летаю, я полечу к тебе и либо постучу в окно, либо позвоню в дверь! Либо просто так войду к тебе. Это не важно. Главное, ты запомни этот момент!