При следующем повороте дорога прошла мимо изящной древней сторожевой башни, в которой отсутствовали часовые — эту дорогу патрулировали рептилии, и обосновавшиеся выше воспользовались преимуществом такого положения. В сознании Чапа изящная башня явилась воплощенным символом стройности его супруги. За следующим поворотом всадники проехали мимо изможденных, в лохмотьях, с безучастными взорами, рабов на поле на уступах склона горы. Среди них было несколько женщин и девушек, достаточно молодых, чтобы выглядеть молодыми несмотря на то, что они трудились на Восток; но взгляд Чапа только быстро скользнул по ним, отыскивая ту, которой здесь не было и не могло быть.

О, он знал, что ей нравилось. Он помнил все, не только ее невероятную красоту. Но то, что ей нравилось, похоже, больше не имело значения.

Последовал долгий изнурительный подъем по узкому проходу. Как только они достигли вершины, люди устало спешились, и лошади без сил повалились на колени. Перед ними открылось почти горизонтальное плато, испещренное множеством трещин. В конце поврежденной дороги, по которой они следовали, в двух или трех сотнях метров от них раскинулась обнесенная низкими стенами цитадель Мертвого Сома. Несколько ворот во внешней ограде из серых камней были открыты. Крепость не казалась особенно неприступной. Это и не требовалось; прямо у прохода, где остановился Чап со своим эскортом, было несколько сейчас не используемых земляных укреплений. Не надо было быть опытным воином, чтобы понять, что здесь небольшой отряд мог задержать целую армию.

Рядом с цитаделью вздымалась гора, вершиной уходившая в пелену облаков. Эта гора в отличие от своих соседок была почти безлесой. Над крепостью скалы были черными сами по себе. Чем больше Чап смотрел на этот склон, тем более странным он ему казался. На его темной, мертвой поверхности — может, это был металл, а не скала? — виднелось несколько крошечных, еще более черных точек, которые могли быть окнами или входами в пещеры. К ним не вели ни тропинки, ни ступени. Это могли бы быть гнезда рептилий, но тогда почему так высоко над цитаделью, на такой высоте, где кожистокрылым было трудно летать?

Жармер теперь стоял рядом с ним, глядя вперед, словно ожидал какого-то сигнала из крепости. Чап повернулся к нему и спросил:

— Я полагаю, что Мертвый Сом живет там, выше форта, где отсутствуют всякие признаки жизни?

Жармер озадаченно посмотрел на него, затем рассмеялся.

— Во имя демонов! Нет. Ни Сом, ни демоны. Как раз наоборот. Там живет верховный владыка животных Драффут — возможно, ты встретишься с ним однажды, если тебе повезет. — Затем беспокойство вытеснило веселье. — Надеюсь, ты тот, за кого себя выдаешь, и что то, что ты принес с собой, достаточно ценно. Вид у тебя довольно жалкий…

— Ты только отведи меня к моей жене. Где она?

Вскоре они снова ехали верхом. Жармер свернул в сторону от самых больших ворот и выбрал путь под самой стеной вокруг цитадели к ее южной стороне. Там были небольшие открытые ворота, едва позволявшие всадникам проехать по одному. Они спешились у конюшни, передав животных на попечение стремительно снующих с безучастным видом слуг.

Едва Чап успел стать на землю, как к нему поспешил человек. Что-то в его облике выдавало в нем колдуна, причем это впечатление было гораздо сильнее, чем от того, который сопровождал патруль, хотя вновь прибывший не был одет в переливающийся балахон и никто не сидел у него на плече. Он был хрупкого сложения, с совершенно лысой головой, которая раскачивалась из стороны в сторону на длинной жилистой шее, словно человек этот стремился разглядеть под двумя разными углами все, что попадалось ему на глаза.

Этот человек схватил Чапа за потрепанный рукав и властно спросил торопливым приглушенным голосом:

— Оно у тебя с собой?

— Смотря что ты имеешь в виду. Где Чармиана?

Человек от нетерпения сделал что-то вроде танцевального па.

— Талисман, талисман! — потребовал он, не повышая голоса. — Можешь мне сказать. Доверься мне! Я служу ей.

— Значит, ты можешь отвести меня к ней. Веди.

Человек, похоже, разрывался между досадой и уважением к выказанной Чапом осторожности.

— Следуй за мной, — сказал он наконец и, повернувшись, пошел впереди.

Перед ними открыли несколько ворот, сперва — одетые в черное солдаты, затем — слуги. По мере того, как они проходили один барьер за другим, вокруг становилось все приятней. Теперь Чап следовал за колдуном по дорожкам, выложенным плитами и посыпанным гравием, через террасы и благоухающие сады в убранстве ярких осенних цветов. Они прошли мимо садовника — кривоногого калеки с лицом, как у покойника, катящегося по тропинке на маленькой тележке со сложенным перед ним инвентарем.

Последняя преграда, которую они миновали, являла собой высокую колючую живую изгородь. Чап последовал за лысым колдуном через не имеющий ворот проход. Они подошли к садовому павильону, пристроенному к низкому каменному зданию, точнее, к одному из его крыльев; Чапу не было видно, как далеко простирается дом. Трава здесь была более густая и ухоженная, чем там где они проходили до этого, и цветы, росшие между двумя мраморными фонтанами, были ярче и разнообразнее.

К этому времени солнце обогнуло гору. Его лучи пламенем вспыхнули на золотых волосах Чармианы, когда она поднялась с дивана навстречу своему мужу. Платье у нее было золотистое с небольшими изящными полосками абсолютно черного. Грации ее движений было достаточно, чтобы Чап мгновенно узнал ее.

Ее красота затопила его и почти ослепила.

— Моя госпожа! — Его голос прозвучал хрипло и сухо. Затем он все вспомнил и пожалел, что стоит перед ней в лохмотьях после полугодового нищенства.

— Муж мой! — эхом откликнулась она. Журчали фонтаны, и в перезвоне водяных струй голос Чармианы был точно таким, каким слышался ему в снах все эти нескончаемые ночи… но нет, он не мечтал о ней. А почему? Он нахмурился.

— Мой супруг. Чап. — Даже солнечный свет не был таким ярким и не доставлял такой радости, как ее голос, а в ее глазах Чап прочел то, что хочет видеть каждый мужчина. Она протянула к нему руки, не обращая внимания на лохмотья.

Чап сделал к ней три шага, а потом земля ушла у него из-под ног, и гравий дорожки надвинулся, чтобы ударить в лицо. Он услышал взрыв смеха и уголком глаза увидел фигуру карлика, который выскочил из своего укрытия в кустах у дорожки и бросился прочь, издавая довольные вопли.

Чап машинально успел вовремя выставить руки, чтобы предохранить подбородок и нос. Глянув на свою супругу, он увидел, что ее красота померкла — не потерялась, не пропала, а затуманилась, словно размытое изображение в зеркале. Обычно так ее лицо преображал гнев. Как хорошо он знал этот взгляд. И как он мог его забыть?

Она смотрела, как он поднимается на ноги. Она выкрикивала слова презрения и ненависти — как часто он слышал их за то короткое время, что отделяло их первое знакомство от свадебной церемонии. Но тогда не он был их объектом, конечно; тогда Чармиана не отважилась бы на подобное.

Почему же теперь она выкрикивала все эти оскорбления в его адрес? Они не задевали и не злили его. У него не было никакого желания ни ударить ее, ни закричать в ответ. Она его супруга, невероятно прекрасная и желанная, и он получит ее, и нечего обижаться. Да, да, все это уладится. Просто такой уж у нее характер.

Чармиана кричала на него:

— Шваль! Падаль! Нежели ты думал, что я когда-нибудь прощу тебе это?

— Что — это? — непроизвольно спросил он.

На ее лбу от ярости вздулась вена. Некоторое время она была не в состоянии говорить. Затем трескучим голосом, напоминающим карканье рептилий, она произнесла:

— То, что ты ударил меня! — Крошечные капельки слюны пролетели достаточно далеко, чтобы угодить ему в лицо.

— Я ударил тебя? — Сумасшествие, безумие. Как ей могло придти в голову — но постой. Постой. Ах, да. Он вспомнил.

Он кивнул.

— Ты была в истерике, когда я сделал это, — сказал он, с отсутствующим видом пытаясь отряхнуть пыль со своих лохмотьев. — По сути, я сделал это для твоей же пользы. Я всего лишь дал тебе пощечину, не очень сильную. Ты была в истерике, почти как сейчас.