Неожиданно мы оба вздрогнули. Откуда-то издалека донесся до нас страшный, дикий гам.
— Измена! — воскликнула она. — Твоих соплеменников убивают на улицах! Вы уничтожили врагов, которых боялись горожане, и теперь они обратились против вас!
С проклятием бросился я вниз по лестнице, метнув лишь один, полный муки взор на тело, лежавшее на алтаре. Я выбежал из храма. На улице, за домами жрецов, звенела сталь. Оттуда доносились вой смерти, крики ярости и подобные грому боевые крики асиров. Горожане тоже вопили, переполненные торжеством и ненавистью. Но их крики смешивались с воплями страха и боли. Улицы больше не были безмолвными и пустынными. Они кишели сражающимися людьми. У дверей лавок, хижин и дворцов появились горожане с оружием в руках. Они жаждали помочь солдатам, сцепившимся в безумной схватке с желтоволосыми чужаками. Эту неистовую сцену освещало пламя многочисленных пожаров.
Мимо меня пробегали воющие горожане. Когда я приблизился ко дворцу короля, ко мне, пошатываясь, подошел воин-асир, выброшенный бурей битвы, неистовствующей где-то впереди. Он был без доспехов и сгибался чуть ли не пополам. Из груди его торчала стрела. Руками он держался за живот.
— Вино оказалось отравленным, — простонал он. — Нас предали и обрекли на гибель! Мы сильно напились, и женщины уговорили нас отложить мечи и снять доспехи. Только Асгрим и пикт не поддались их уговорам. А потом женщины выскользнули из зала. Старый стервятник Акхеба тоже куда-то подевался!
Ах, Имир, мои кишки вертит, словно завязанный в узел канат!.. А потом из дверей неожиданно хлынули лучники, осыпавшие нас стрелами. Воины Хему обнажили мечи и накинулись на нас… Наводнившие зал жрецы выхватили ножи. Слышишь, это крики с рыночной площади, где режут глотки нашим раненым! Имир, ты мог бы посмеяться… но это… ах, Имир!
Воин осел на мостовую, согнувшись, словно натянутый лук. На губах его выступила пена. Руки и ноги его дергались в страшных конвульсиях. Я помчался во двор. На противоположной стороне его и на улице перед дворцом шел бой. Там скопилась масса народа.
Стаи темнокожих воинов в доспехах бились с полуголыми желтоволосыми великанами, которые разили и рвали врагов, словно разъяренные львы, хотя единственным оружием им служили сломанные скамьи, мечи и копья, выхваченные из рук умирающих врагов, или голые руки. Притом у всех них на губах выступила пена. Их тела терзала страшная боль. Но, клянусь Имиром, они умирали не одни. Под ногами у них сплошным ковром лежали расчлененные трупы. Они дрались, словно дикие звери, чья свирепость может стихнуть лишь когда в их телах умрет последняя, самая малюсенькая искра жизни.
Большой пиршественный зал пылал. В свете пожара я увидел стоящего на тронном возвышении старого Акхебу, трясущегося и дрожащего от зрелища собственного вероломства. Рядом с ним возвышались два могучих телохранителя. Бой шел по всему двору. Я увидел Келку. Тот был пьян, но это ничуть не отразилось на его качествах бойца. Он стоял в центре скопища врагов, и его длинный нож сверкал в свете пожара, распарывая глотки и животы, выпуская на мраморную мостовую кровь и внутренности.
С глухим, мрачным ревом бросился я в гущу свалки, и через несколько минут мы с Келкой стояли одни в кольце трупов. Он по-волчьи оскалился, стиснув зубы:
— В вине был демон, Хьяльмар! Он дерет мне кишки, словно дикая кошка… Пошли, давай еще поубиваем их, прежде чем умрем. Смотри… Наш старик дает последний бой!
Я взглянул туда, где прямо перед горящим залом среди многочисленной стаи горожан-шакалов возвышалась могучая фигура Асгрима. Его меч сверкал, вокруг него падали враги. Какой-то миг черные перья его султана колыхались над ордой, а потом исчезли, и на то место, где он стоял, накатила черная волна.
В следующий миг я огромными прыжками понесся к мраморной лестнице. Мы врезались в шеренгу воинов на нижних ступенях и прорвали ее. Враги нахлынули сзади, пытаясь стащить нас вниз, но Келка развернулся, и его длинный нож затеял смертоносную игру. Враги навалились на него со всех сторон, и вот там-то он и умер — так же как жил, рубя и убивая в безмолвном неистовстве, не прося и не давая никому пощады.
Я взбежал наверх по лестнице, и старый Акхеба взвыл, завидев меня. Свой сломанный меч я оставил в груди одного из стражников. На двоих телохранителей Акхебы я бросился с голыми руками. Они ринулись мне навстречу, нанося удары копьями. Я схватил за копье одного и дернул на себя, заставив его полететь вниз по лестнице. Копье другого пробило мне кольчугу. По древку заструилась кровь. Прежде чем мой враг смог вырвать копье и снова ударить, я схватил его за горло и пальцами разодрал ему глотку. После этого, выдернув из раны копье, я отшвырнул его в сторону и кинулся к Акхебе, который завопил и, подпрыгнув как можно выше, ухватился за край крыши позади возвышения. Безумный страх придал ему сил и смелости. Он карабкался по крутой крыше, словно обезьяна, хватаясь за резные украшения. И все время он выл, как побитая собака.
Я последовал за ним. Моя жизнь уходила вместе с кровью, сочащейся из раны под кольчугой. Одежда уже вся пропиталась кровью, но сила дикого зверя еще не покинула меня. Визжа от страха, король лез дальше и дальше. Мы поднимались все выше и выше, пока не оказались на относительно ровном коньке крыши в пятидесяти футах над улицами. Тут мы остановились.
Перекрывая адский шум битвы, перекрывая неистовые завывания Акхебы, над городом прозвенел странный, западающий в память крик. На вершине большого золотого купола, над всеми башнями и шпилями стояла обнаженная фигура с развевающимися на ветру волосами. Она четко выделялась на фоне разгорающейся зари. Это была Иштар. Она размахивала руками и выкрикивала неистовые призывы на незнакомом языке. Девушка сбежала из золотой клетки, которую я сломал. Теперь она стояла на куполе и призывала бога своего народа — Посейдона!
Но мне нужно было свершить месть. Я приготовился к прыжку, после которого и я, и Акхеба разбились бы, рухнув вниз с высоты в пятьдесят футов. Но тут прочная каменная кладка у меня под ногами закачалась. Акхеба завопил с новой силой. С громовым треском отдаленные утесы рухнули в море. Раздался протяжный грохот, словно землю у нас под ногами разбивали вдребезги гигантским молотом. У меня на глазах вся огромная равнина закачалась, подалась и накренилась к югу.
Землю рассекли огромные трещины, и вдруг, с неописуемым грохотом, стали рушиться городские стены и башни. Весь город Хему пришел в движение! Превращаясь в развалины, он стал соскальзывать в море, которое ревя поднималось ему навстречу! Башня билась о башню. Они опрокидывались, перемалывая вопящих насекомых — людей в пыль, расшибая их падающими камнями. Только что передо мной стоял город со шпилями и крышами, а теперь — безумный, вздымающийся, крошащийся хаос обломков грохочущего камня. Шпили, раскачиваясь над руинами, падали один за другим. А купол по-прежнему возвышался над обломками. Девушка-богиня все еще кричала и жестикулировала. Потом с ужасным ревом море взметнулось, и огромные щупальца зеленой пены обрушились на развалины. Волны становились все больше и больше, пока вся южная часть города не скрылась под бурлящими водами. Какой-то миг конек древней крыши, за который мы цеплялись, возвышался над руинами, устояв при первом натиске стихии. Улучив момент, я прыгнул и схватил старого Акхебу. Его предсмертный крик зазвенел у меня в ушах. Я почувствовал, как плоть его горла рвется под моими железными пальцами, словно гнилая мякоть. Его мышцы отрывались от костей, а сами кости превращались в крошево. Грохот землетрясения стоял у меня в ушах. Зеленые волны бушевали у моих ног. Когда треснула земля, каменная кладка разверзлась прямо у моих ног, и меня захлестывали зеленые волны. Моя последняя мысль была о том, что Акхеба умер от моей руки раньше, чем волны коснулись его тела.
Я с криком вскочил, выбросив руки перед собой, словно пытаясь отразить натиск бурлящих волн. Я зашатался. Чувства переполняли меня. Хему и старый король исчезли. Я — одноногий инвалид — стоял на заросшем мескитом холме, и солнце висело в небе чуть выше зарослей мескита. С тех пор как незнакомка провела рукой у меня перед глазами, прошли считанные секунды. Теперь же она стояла, глядя на меня с загадочной улыбкой, в которой проглядывала не столько насмешка, сколько жалость.
