Четверть часа спустя господин Ничке пережил новую, но на этот раз вполне конкретную и поэтому еще более волнующую радость: в его саду после ночного дождя произошло чудесное превращение. В течение одной этой ночи все, что в нем было посажено, вдруг рванулось вверх с такой невероятной стремительностью, как бывает, пожалуй, лишь в трюковых кинофильмах. Вот, например, помидоры. Он посадил их четыре дня назад и поливал дважды в день, но у них еще вчера после обеда был весьма невзрачный и блеклый вид. Сейчас они стояли ярко-зеленые, толстые, сочные стебли выпрямились, а мясистые листья и ветки торчали так, словно их развесили на невидимых, сильно натянутых нитках, они жили, дышали, пили воду, поглощали солнечный свет. А вот и фасоль, первые ростки которой еще две недели назад доставили господину Ничке столько радости, – теперь эта фасоль стояла, как лес. Растения выстроились ровными рядами, словно деревья в питомнике или солдаты на смотру. Даже холода, которых он так опасался, не помешали им; взошедшие сначала неравномерно всходы сейчас выровнялись, отстававшие слабые растения окрепли, и все оделись в новый, ладно скроенный наряд из листьев. Каждое растение само по себе было прекрасно, и хотя все они были похожи друг на друга, все же каждое было существом глубоко индивидуальным и имело свое собственное лицо, несмотря на то что листья их по форме и окраске следовали одному образцу. Ничке мог радоваться: «Прекрасная у меня фасоль, удалась на славу! Скоро должна зацвести». Он не знал точно, когда это произойдет, но, наверно, скоро. Вчера он приметил, что одно растение пустило первый ус, а вот сейчас даже поразился, как этот ус вырос за одну ночь, – ну конечно, вчера он был еще так далеко от торчащей рядом подпорки, а сегодня уже цепко обвился вокруг нее.
Что за инстинкт, какая мудрость руководит простой фасолью и заставляет ее безошибочно выполнять все, что необходимо для жизни и размножения? Ничке присел возле растеньица и долго рассматривал его, он даже коснулся пальцем его шершавого, словно бы покрытого мельчайшей щетинкой усика и погладил его.
Сегодняшнее утро было примечательно еще одним событием. Покинув делянку фасоли, Ничке отправился на свою «передовую» – к грядкам с редиской, луком и салатом. Одна из грядок уже много недель пустовала, но Ничке все равно полол ее и поливал. Месяц назад он посеял тут петрушку и наперед знал, что ожидать ее придется долго. Однако срок, указанный на пакетике с семенами, давно прошел, и господин Ничке уже примирился с мыслью, что грядку придется перекопать. Впрочем, убыток был невелик. И вот сегодня, оплаканная и уже немножко позабытая, петрушка взошла! Правда, пока это было не особенно эффектное зрелище: невзрачные, едва приметные, прерывавшиеся во многих местах зеленые следы обозначали линию посева. Но как обрадовался господин Ничке, что этим тщедушным слабым зернышкам все же в конце концов удалось осилить гнетущую тяжесть земли.
В это прекрасное утро Ничке не работал в своем саду. Он только осматривал растения, удивлялся им и радовался. Вот из свернувшихся в трубочку листьев ландыша уже показались первые, еще закрытые бутоны; вот в гуще мелких листочков блеснула первая фиалка. Над головой господина Ничке пели птицы, а неведомо откуда набегавший ветерок то и дело сбивал с деревьев капли воды и уносил их с собой. Время от времени капли падали господину Ничке на лоб или щеку; он смахивал их и улыбался. Он решил, что сегодня не будет заниматься прополкой, хотя после дождя, особенно в северной части сада, появилось множество сорняков, не станет окучивать помидоры и вообще работать не будет. Устроит себе праздник. В самом деле: его это день рождения или нет? А разве сама природа не сделала сегодняшнего дня праздничным? Ничке решил, что сейчас он немножко погуляет, потом пойдет на кухню, приготовит к завтраку яичницу с грудинкой и откроет банку с джемом, присланную Хедди. Выпьет кофе й позавтракает, почитает газету, которую скоро принесет почтальон, а может, еще какие-нибудь письма, прейскуранты и проспекты. Потом вынесет в сад шезлонг и до обеда будет читать начатую вчера книжку о кампании Роммеля в Африке, передвигая время от времени шезлонг, чтобы оставаться в тени от стоящего посреди сада спокойного, тихого дома. А потом, в ознаменование своего дня рождения, наденет свежую рубашку, новый костюм и отправится в ресторан «Под каштанами» – посмотрит, что этот старый мошенник Биттнер приготовил сегодня на обед. Господин Ничке еще раз прошелся по саду, затаптывая на ходу извилистые и потрескавшиеся следы крота, который в поисках червей проделал свой ход совсем близко от поверхности земли. Потом он остановился и стал высматривать своего соседа. Господину Ничке хотелось сегодня первым с ним поздороваться. Но господин Копф как раз был очень занят, он все время что-то возил на тачке, и в глубине сада, среди деревьев, мелькала лишь его белая рубашка.
Наконец Ничке уловил удобный момент и крикнул:
– Доброе утро, господин Копф!
– Доброе утро, доброе утро.
– Что вы так суетитесь с самого утра?
– А вот вожу компост под огурцы! – крикнул в ответ Копф и остановился.
– Прекрасно все растет после дождя.
– Как на дрожжах! – ответил Копф и снова исчез в глубине сада. Ничке вернулся в дом и занялся приготовлением завтрака.
Он как раз резал хлеб на хлеборезке, когда послышался звонок. Ничке выглянул через выходящее на Улицу узкое кухонное окно и вместо ожидаемого письмоносца увидел мужчину и женщину. Они стояли возле калитки, женщина оперлась на нее рукой и смотрела куда-то вверх: через плечо у нее висела полотняная сумка. Мужчина разглядывал окна дома господина Ничке, в его облике не было ничего примечательного. Ничке не знал, кто бы это мог быть, он никогда не встречал этих людей, и вид их ни о чем ему не говорил. Потом ему что-то почудилось или померещилось, но он решил, что они, наверно, из тех, кто ходит по домам и скупает старые бутылки, банки и всякий бесполезный в хозяйстве хлам, представляющий, видимо, еще для кого-то определенную ценность, раз его можно продать. Он нажал кнопку автоматического замка, и замок тихо загудел. Потом выглянул еще раз в окно, чтобы убедиться, воспользовались ли незнакомцы сигналом, и, обнаружив, что они идут по каменной дорожке в сторону дома, продолжал резать хлеб. Но когда через минуту, услышав шаги под окном, он вышел, чтоб впустить их в дом, стало ясно, что это вовсе не сборщики бутылок, а просто какие-то бродяги, и он пожалел, что отворил калитку. На мужчине был дешевый, измятый и запачканный холщовый костюм, его худое, изможденное лицо было покрыто редкой рыжеватой растительностью, и он смотрел каким-то странным, будто стеклянным, казалось, отсутствующим взглядом. Этот взгляд его был устремлен не на господина Ничке, а куда-то мимо него. Ничке не сумел бы определить, сколько этому человеку лет, – ему с одинаковым успехом можно было дать и тридцать, и все пятьдесят. Женщина была немолода – лицо потное, жирное, склеившиеся пряди волос. Бесспорно, это были люди, которые спят, где придется, и никогда не умываются
– Чему я обязан? – спросил Ничке, силясь говорить в шутливом тоне и с трудом сдерживаясь, чтобы не захлопнуть у них перед носом дверь. Мужчина смотрел сейчас так, словно был косоглазым, он уставился на господина Ничке и наконец произнес:
– Господь бог духов пророческих прислал ангела своего, чтобы передал слугам своим, что должно вскоре произойти. И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего, и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды своей. Ибо тогда будет великая скорбь…
– А кто причиняет зло, пусть еще причиняет зло, а кто есть в нечисти, пусть и пребывает в ней. А кто справедлив, пусть будет оправдан, а святой пусть будет принесен в жертву, – сказала женщина, вздохнув, опустила глаза и сняла соломинку с рукава своей куртки. Она держала соломинку двумя пальцами, разглядывая ее, потом уронила на землю.
– Что за вздор вы несете и что вам от меня нужно?
– Книги открыты, – говорил мужчина, – и осуждены будут все согласно тому, что написано в этих книгах, согласно поступкам, совершенным ими…
