Я говорил, что не собираюсь пересказывать все превратности путешествия с моей родины в край Моллоя, по той простой причине, что это не входит в мои намерения. Написав эти строчки, я понимаю, какому риску подвергаюсь, бросая тень на того, чью благосклонность должен снискать сейчас больше, чем когда бы то ни было. И тем не менее я их пишу, твёрдой рукой, движущейся неумолимо вперёд-назад и пожирающей страницу с безразличием челнока. Всё же о некоторых я вкратце расскажу, потому что мне это кажется желательным, и для того, чтобы дать представление о методах, которыми я владею в зрелом возрасте. Но предварительно я расскажу немного о том, что я знал, покидая мой дом, о крае Моллоя, столь не похожем на мою родину. Ибо одна из особенностей моей вынужденной писанины заключается в том, что мне не позволено мчаться без остановок и сразу переходить к существу вопроса. Я снова должен забыть то, что забыть не могу, и опять верить в то, во что верил, отправляясь. И если иногда я буду нарушать это правило, то разве что во второстепенных деталях. А в целом я намерен его соблюдать. И с таким рвением, что покажусь скорее тем, кто действует, а не тем, кто рассказывает, по крайней мере, сейчас, большую часть времени. И находясь в молчании моей комнаты, где всё, что касается меня, завершено, я вряд ли знаю лучше, куда я отправляюсь и что меня ждёт, чем в ту ночь, когда я стоял, ухватившись за калитку, рядом с сыном-идиотом, на дороге. Я бы не удивился, если бы на последующих страницах отошёл от правдивого и точного хода событии. Но я думаю, что даже самому Сизифу нет необходимости, царапаясь, или вздыхая, или ликуя, если верить модной теории, возвращаться в точности в одно и то же место. Не исключено, что соблюдать маршрут не так уж принципиально, при условии своевременного прибытия в пункт назначения. И как знать, не думает ли он про каждое своё путешествие, что оно – первое. Это поддержало бы надежду, не правда ли. Надежду, которую поддерживает в нас ад, вопреки тому, что думают об этом по сей день. Тогда как наблюдать за тем, как бесконечно совершаешь одну и ту же работу, приносит удовлетворение.
Под краем Моллоя я подразумеваю тот крохотный район, административные границы которого он никогда не пересекал и, надо полагать, никогда не пересечёт, либо потому, что это ему запрещено, либо потому, что сам этого не хочет, либо, наконец, в силу исключительного стечения обстоятельств. Этот район был расположен на севере, по отношению к моему, с более мягким климатом, и включал в себя поселение, которое одни величали городом, другие считали деревней, и его окрестности. Этот город или деревня назывался, скажем это сразу, Балли и занимал, вместе с прилегающими землями, территорию не более пяти-шести квадратных миль. В развитых странах такие территории называются, кажется, округами или кантонами, не помню, но у нас для подобных территориальных единиц общего названия нет. Чтобы выразить их, мы пользуемся другой системой, исключительной красоты и простоты, а именно: говорим Балли (ибо мы говорим сейчас о Балли), когда имеем в виду Балли, Баллиба, когда имеем в виду Балли вместе с окрестностями, и Баллибаба, когда имеем в виду только окрестности Балли. Сам я, например, жил и продолжаю думать, что продолжаю жить в Фахе, главном городе Фахбы. А по вечерам, когда я отправлялся на прогулку за пределы Фаха подышать свежим воздухом, я вдыхал воздух Фахбабы и никакой другой.
Баллибаба, несмотря на свою малую протяжённость, могла похвастаться некоторым природным разнообразием. Так называемые пастбища, небольшой торфяник, две-три рощицы, а по мере того, как приближаешься к её границам, холмистые и почти ласкающие взор виды, словно Баллибаба рада была дальше не простираться. Но главным украшением этого района была неширокая бухта или что-то в этом роде, которую медленно надвигающиеся серые приливы и отливы наполняли и опорожняли, наполняли и опорожняли. Толпы горожан неромантического вида приходили сюда из города, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Одни говорили: Нет ничего прекраснее этих влажных песков. Другие: Лучше всего любоваться бухтой Баллибы во время прилива. Как очаровательна эта свинцовая вода, которую можно было бы принять за стоячую, если бы мы не знали, что это не так. А третьи утверждали, что бухта похожа на подземное озеро. Но все сходились в одном – как жители Венеции – что город их стоит на море. И украшали почтовую бумагу штампом: Порт-Балли.
Население Баллибы было небольшим, что, признаться, меня радовало. К возделыванию земля была непригодна. Не успевала пашня или луг обрести видимые размеры, как их тут же поглощала священная роща или болотистый участок, и из них ничего уже нельзя было извлечь, кроме второсортного торфа и кусков морёного дуба, из которых делали амулеты, ножи для бумаги, подставки для салфеток, чётки и другие безделушки. Мадонна Марты, например, родом из Баллибы. Пастбища, несмотря на проливные дожди, были чрезвычайно скудны и усыпаны валунами. В изобилии там рос только пырей и какие-то горькие голубоватые злаки, смертельные для коров и лошадей, но сносно перевариваемые ослами, козами и чёрными овцами. Что же, в таком случае, служило источником процветания Баллибы? Сейчас скажу. Нет, ничего я не скажу. Ничего.
Вот, частично, то, что, как мне казалось, я знал о Баллибе, когда покидал свой дом. Интересно, не путаю ли я её с каким-то другим местом.
Шагах в двадцати от моей калитки дорога подходит к кладбищенской стене. Дорога постепенно опускается, стена поднимается всё выше и выше. И вскоре вы оказываетесь ниже мёртвых. Именно здесь я приобрёл в вечное пользование место на кладбище. До тех пор, пока будет стоять земля, это место останется за мной, теоретически. Иногда я навещал свою могилу. Надгробье там уже стояло. Простой крест, из белого камня. Можно высечь на нём моё имя, надпись «Здесь лежит…» и дату моего рождения. Тогда не хватать будет только даты смерти. Но мне бы этого не разрешили. Иногда я улыбался, как будто уже был мёртв.
Мы шли несколько дней подряд тайными тропами. Я не хотел, чтобы меня видели на большой дороге.
В первый же день я обнаружил окурок сигары отца Амвросия. Оказывается, я не выбросил его ни в пепельницу, ни в корзину для бумаг, а переложил в карман куртки, когда переодевался. Случилось это бессознательно. Я с удивлением разглядел окурок, раскурил его, сделал несколько затяжек, выбросил. Это было самое выдающееся событие первого дня.
Я научил сына пользоваться карманным компасом. Это доставило ему большое удовольствие. Вёл он себя неплохо, лучше, чем я ожидал. На третий день я отдал ему нож.
Погода была славная. Нам легко удавались положенные десять миль в день. Спали мы на открытом воздухе. Осторожность не помешает.
Я показал сыну, как делать шалаш из веток. Хотя он и был скаутом, но делать ничего не умел. Ошибаюсь, он умел разжигать костёр. На каждом привале он умолял меня позволить ему проявить это умение. Смысла в этом я не видел.
Питались мы консервами, за которыми я посылал его в ближайшие деревни. Здесь он оказался весьма полезен. Воду пили из ручьёв.
Все эти предосторожности были, конечно, бесполезны. Однажды я заметил в поле знакомого фермера. Он направлялся к нам. Я немедленно отвернулся, схватил сына за руку и устремил его в обратную сторону. Как я и предвидел, фермер догнал нас. Поздоровавшись, он поинтересовался, куда мы идём. Вероятно, это происходило на его поле. Я ответил, что мы идём домой. К счастью, мы отошли ещё не слишком далеко. Тогда он спросил, где мы были. Возможно, у него украли корову или свинью. Прогуливались, – ответил я. Я бы подбросил вас на машине, – сказал он, – но я поеду только вечером. Очень жаль, – сказал я. Если вы подождёте, – сказал он, – я сделаю это с превеликим удовольствием. Я отклонил его предложение. К счастью, ещё не наступил полдень, и в, моём отказе не было ничего странного. В таком случае, счастливо добраться, – сказал он. Пришлось сделать большой крюк и снова повернуть на север.
Эти предосторожности были, несомненно, преувеличены. Правильнее было бы продвигаться по ночам, а днём прятаться, по крайней мере, в начале путешествия. Но стояла такая прекрасная погода, что я не мог заставить себя сделать это. Конечно, дело здесь не только в моём удовольствии, но и в нём тоже! Прежде со мной такого не случалось. А чего стоил наш черепаший шаг! С прибытием мне было велено не спешить.
