Моя профессия заключалась в том, чтобы творить зло. И мне это давалось так легко, потому что я не располагал телом, способным обуздать мой дух.

От тела у меня остался лишь крошечный протез, научившийся воспринимать новые ощущения, которые я познал благодаря убийствам. Страдание не входило в их число, ибо понятие морали мне было недоступно.

Убийца вкладывает в свои встречи гораздо больше, чем простые смертные.

Ну что такое сегодня человеческое общение? Сплошное убожество. Как посмотришь, что теперь называют прекрасным словом «встреча», руки опускаются. Встретить кого-то – это же событие. Человек должен испытывать потрясение, как отшельник, завидевший другого отшельника на горизонте пустыни после сорока дней одиночества.

Перенаселенность сделала свое дело: теперь встреча – это так, пустяк. Есть вопиющие примеры: Пруст познакомился с Джойсом в такси, и во время этой своей единственной встречи они говорили только о том, сколько будет стоить проезд. Все живут так, будто никто уже больше не верит в человеческие встречи, в эту божественную возможность познать ближнего.

Убийца заходит дальше всех: он отваживается отправить на тот свет человека, с которым у него состоялась встреча. Это создает между ними определенную связь. Если бы Пруст убил Джойса во время их поездки в такси, это означало бы, что они встретились не зря, они нашли друг друга.

Конечно, так не скажешь про наемного убийцу и его жертву – ведь убийца не имеет права знать, кого он ликвидирует. Но это уже хоть что-то. Да и в самом запрете таится противоречие: убивая человека, ты познаешь его.

Познаешь, можно сказать, в библейском смысле: убитый отдается тебе. И тебе открывается самое сокровенное: его смерть.

– Не понимаю, чего ты мнешься, – сказал я Юрию. – Раз нужно, уложу я этого министра. Он у меня не первый. Подумаешь, министр! Плевал я на профессию клиента! А тебе что, не все равно?

– Мне-то все равно. Но нужно убрать всю его семью.

– Тем лучше. Семья – это для меня самое отвратительное. Как только я слышу слово «семья», сразу вспоминаю семейные воскресные обеды: мне тринадцать, тетушка рвется заснять меня на камеру, сдохнуть хочется. Дал бы мне кто-нибудь револьвер в ту пору, я бы тут же разрядил его, и отнюдь не в баранью ногу с фасолью.

– Семья – значит, и дети.

– Фу, дети. Ненавижу детей. Мерзкие, глупые, эгоистичные крикуны. А дети министра – еще хуже. Самый отстой. Буду очень рад освободить человечество от этого отродья.

– Супруга министра недурна собой. – Юрий протянул мне фото.

– Угу… не в моем вкусе. Для разнообразия с удовольствием пристрелю худышку.

– Ну и сволочь ты у нас, Урбан, – сказал он с плохо скрытым восхищением.

– Если я убираю пятерых, за каждую голову вы платите отдельно?

– Да. Но запомни: ты ничего не получишь, если не привезешь портфель министра. В этом весь смысл операции. Держи фотографии, вот министр, вот трое ребятишек.

– На черта мне фотографии этой мелюзги?

– Чтобы не перепутать. Вдруг кто-то из них пригласил на выходные одноклассника.

– Если так, одноклассника оставить в живых?

– Нет, конечно.

– Тогда зачем мне их фото?

– Чтоб ты точно знал, все ли на месте. Просто пересчитать – еще не гарантия.

– Постараюсь разглядеть их до того, как приступлю к работе. Когда голова вдребезги, один портрет от другого уже не отличишь.

– Если стрелять сначала в один висок, затем в другой, а еще лучше чуть выше виска, то лицо останется цело.

– На это уйдет больше времени. Нужно же обойти клиента.

– Не обязательно. Ты должен стрелять и левой рукой.

– А если я не умею?

– Учись. Тренируйся. И научишься.

– Столько усилий, только чтобы не испортить портрет клиенту!

– У некоторых заказчиков очень высокие требования. Но сейчас это не нужно.

– Черт! Это за городом?

– Да. Но в Париже тебе пришлось бы ликвидировать еще и прислугу. А в загородном доме господа изволят справляться сами.

– Мне было бы проще перестрелять их челядь, чем тащиться в деревню!

– Да ладно тебе, в мае там красиво. К тому же у них нет соседей. Очень удобно, вот увидишь.

Я изучил карту. Не меньше двух часов пути, и то если гнать вовсю.

Я внимательно рассмотрел фотографии. У министра был притворно любезный вид – я таких терпеть не могу. Его отпрыски: девчонка лет шестнадцати и двое мальчишек, примерно десяти и пяти лет. Ишь, как родители все хорошо рассчитали. Вот что такое планирование семьи. И женить их будут не в один день, а по очереди.

Обычно я занимался клиентами ночью. Но эту операцию удобнее провернуть утром. Из Парижа выеду завтра, в шесть утра, с восходом солнца. В загородный дом поспею к восьми или девяти часам, как раз к их воскресному завтраку. Вместо горячих круассанов.

Я завел будильник и тут же заснул крепким сном честного труженика.

Проснулся я в четыре часа утра. Сна – ни в одном глазу. Видно, ужин был слишком диетическим и спать я лег рановато. Я чувствовал прилив бодрости и рвался в путь.

На автостраде – никого. Ох и здорово за городом на рассвете. Мне еще никогда не доводилось видеть, как над землей поднимается пар. Мой внутренний проигрыватель без конца прокручивал в голове песню «Радиохед» Everything in Its Right Place.

Никаких эмоций, только сильнейшее возбуждение. Девственно-чистый воздух, суливший рискованные приключения, подхлестывал меня.

Перешагнув порог дома, я впервые в жизни ощутил атмосферу семейного очага.

И почувствовал себя как дома. Интересно, это тишина на меня так подействовала? Или старые стены? Или деревенский сад? Я бы с удовольствием поселился здесь навсегда – если бы не работа.

Дверь в кухню была открыта. В деревне люди доверчивы. Не удержавшись, я открыл холодильник. Увы, я не нашел в нем деревенского молока, о котором мечтал, любуясь сельскими пейзажами. На всех продуктах значилось: 0 % жирности. Какая гадость! Пришлось утешиться глотком красного вина, я отхлебнул его прямо из бутылки.

На цыпочках я поднялся по деревянной лестнице наверх. Хорошо, что я узнал, какой отвратной пищей кормится эта семейка, а то из-за местных красот чуть было не проникся к ней симпатией. Наугад я толкнул какую-то дверь: в комнате крепко спали мальчишки. Я легко разделался с обоими.

В родительской спальне меня кое-что озадачило. На двуспальной кровати спала одна только мадам. Я быстренько прикончил ее. Но где же месье? Похоже, он уже встал. Зато портфель лежал на виду, даже искать не надо.

«Должно быть, месье на утренней пробежке, – подумал я. – Что ж, подождем». А пока можно заняться его дочкой. Последняя спальня наверняка ее. Разобранная постель тоже пуста.

«Бегает вместе с папой?» – мелькнуло у меня в голове. Да, скорее всего, учитывая все эти нули в холодильнике. Сегодняшние подростки – сплошь анорексия и тому подобные заморочки.

Я огляделся. Даже если ты наемный убийца, спальня юной девушки внушает благоговейное любопытство. Что могла сказать комната о своей хозяйке? Ни фотографий, ни постеров на стенах. Я попытался вспомнить ее лицо на снимке. Нет, не запомнилась она мне. Кажется, маленькая брюнетка с серьезным личиком.

В очередной раз я порадовался своему бесчувствию. Другого на моем месте до слез растрогала бы эта неискушенная юность.

У меня над головой послышался шум. Я поднялся по лестнице и остановился перед приоткрытой дверью. За ней творилось нечто невообразимое.

Это была ванная комната. В ванне, погруженный в мыльную пену, лежал голый министр. Подняв руки вверх, он с ужасом смотрел на девочку, которая угрожала ему револьвером.

– Куда ты его спрятал? – суровым тоном спрашивала малышка.

– Полно, дорогая, перестань шутить. Разумеется, я его тебе верну.

Таким же голосом он, наверное, вещал во время теледебатов.