– Но почему ты помогал ей? Кто она?

Так трудно было снова доверять ему, и Беренис спрашивала себя: сможет ли? Или же этот жестокий опыт навсегда лишил ее иллюзий?

– Я знал Джульетт, когда она была еще девочкой. Наши отцы были дружны. Когда ее отец умер, мой обещал позаботиться о ней. Но она всегда была какой-то странной – это все из-за своей старой няньки Ли. Я понял, что должен выполнить обещание отца, когда сам потерял родителей, но Джульетт исчезла, и я не видел ее несколько лет до того рокового дня, когда подобрал ее на улицах Чарльстона.

– Она любит тебя. – Беренис была убеждена в этом, все еще тая сильную обиду.

– Может быть, я не знаю, – Себастьян улыбнулся, но в его глазах была грусть. – Думаю, она больше любит мои деньги и все, чем я владею. Она, должно быть, видела в тебе страшную угрозу.

– Почему мне никто не сказал о ее ребенке? Почему все держали в тайне? Именно поэтому я и подумала, что он твой.

– Об этом действительно мало кто знал. Она сказала мне, конечно, когда мы приехали, но попросила молчать. Якобы ей стыдно, и поэтому она хочет скрыть свой грех. А в результате – подлость и ложь. Дорогая моя, ты этого не поймешь – ты слишком честна! – Он помолчал. – Теперь ты веришь мне?

– Думаю, да, – прошептала Беренис так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы уловить ее слова.

Он нежно взял ее за плечи и заглянул в ее блестевшие от слез глаза.

– Ma doucette, – сказал он мягко. – Можем ли мы начать все сначала?

Дэмиан тронул полковника за рукав.

– Идемте, сэр, – сказал он. – Думаю, мы здесь больше не нужны.

Он оглянулся на Себастьяна и Беренис, но они были так поглощены друг другом, что даже не заметили, как Дэмиан и старый солдат тихо вышли за дверь.

Тишина спустилась на освещенную мягким светом комнату. Себастьян и Беренис стояли, не шевелясь, изумленно глядя в глаза друг другу, не в силах поверить в то, что отражалось в них. Вечер стал прохладнее. Легкий ветерок шевелил оконные шторы, а высоко в звездном небе плыла луна, ее уже начинали заслонять облака. Откуда-то доносились смех, возгласы, тихое бренчание гитар, а там, где оплакивали умерших, царила печаль. Но все это лишь подчеркивало уединение влюбленных, словно создавая в этой комнате крошечный оазис покоя. Беренис молча прижалась к нему, и он, не отрываясь, смотрел в ее лицо, изумленный этим чудом. Он не решался поцеловать ее, боясь, как бы это не оказалось каким-то дивным видением, готовым исчезнуть, если он попытается удержать его, и снова оставить его в море старой, уже привычной боли и отчаяния. Но почувствовав на своих губах ее сладкое дыхание, он осторожно отвел назад ее голову и прижался губами к ее шее, ощутив, как она затрепетала, когда его руки медленно двинулись к ее груди. Беренис открыла глаза и смотрела на него так, словно он был божеством. Он тряхнул головой, не в силах поверить, что она с радостью позволяет ему прикасаться к ней, целовать ее. Он тронул языком ее губы, и они приоткрылись под этим нежным прикосновением. Он обнял ее всю и еще крепче прижал к себе, и она подняла руки, чтобы обвить ими его шею. Ему захотелось закричать от радости – такой неожиданной, такой прекрасной…

Беренис полностью отдалась во власть его объятий, чувствуя, что вся словно растворилась и стала слабой и безвольной в его сильных руках. Себастьян целовал ее веки, кончик носа, подбородок, снова и снова целовал ее губы, все еще страшась, что чудесный сон может растаять и снова проснется та Беренис, которая так яростно сопротивлялась ему.

Он оторвался от ее губ, и глаза его светились, когда он смотрел на нее. Ее лицо побледнело и казалось маленьким в обрамлении пышных волос, рассыпавшихся по плечам.

– Что это? Что с нами происходит, Себастьян? – тихо спросила она, касаясь руками его лица.

– Это какое-то наваждение, – так же тихо ответил он, посылая волны дрожи по ее телу своим горячим дыханием.

– Или любовь, – прошептала она застенчиво, едва осмеливаясь произнести это.

– Это слово, которому я не доверяю, – отзвук такой знакомой язвительности послышался в его голосе, воскрешая прежние сомнения, но ее вновь обретенная смелость была непоколебима.

– Ты не должен бояться, – сказала Беренис. – Я знаю, я молода и глупа, но я люблю тебя. Ну вот, наконец, я сказала это! Я люблю тебя. Ты можешь воспользоваться этим знанием, чтобы погубить меня, а можешь принять это и ответить взаимностью. Выбор за тобой.

Его объятие стало крепче.

– Ma cherie, – сказал он дрожащим от волнения голосом, вне себя от радости. – Ты подарила мне так много того, что я считал давно забытым, воскресила чувства, которые я, казалось, навечно похоронил. Твой смех, твои мысли – как много ты отдала мне! Ах, Беренис, возлюбленная моя!

– Ты любишь меня, Себастьян? – спросила она, погрузив пальцы в его волосы, ощущая трепет от того, как он смотрел на нее.

– Mon Dieu! – воскликнул он, изо всех сил прижимая ее к груди, словно желая никогда не отпускать, переполненный нежностью и любовью. – Я полюбил тебя с того момента, как впервые увидел, но был слишком слеп и глуп, чтобы понять это!

Ощущение счастья было настолько полным и совершенным, что казалось невыносимым, и Беренис плакала и смеялась одновременно, прильнув к нему всем телом. Потом вдруг снова стала тихой и серьезной.

– Я должна тебе кое-что сказать, но вначале хочу проститься с Перегрином.

– Конечно, дорогая. – Он поднес ее руки к губам и поцеловал. Лицо его опечалилось. – Могу я пойти с тобой?

– Ты действительно этого хочешь? Ведь ты так не любил его.

– Это прошло. В конце концов, он оказался храбрым парнем. Я обязан ему жизнью.

Мертвая тишина стояла в маленькой комнате, которая выходила на крыльцо, где Беренис последний раз разговаривала с Перегрином. «Неужели это было только сегодня утром?» – подумала она, когда они вошли туда рука об руку с Себастьяном. Казалось, с тех пор прошла целая вечность – так много всего случилось за эти несколько часов. Тогда Перегрин был угрюм и несчастен, и она молила Бога, чтобы теперь он, наконец, обрел покой. Возможно, судьба сжалилась над ним, позволив ему умереть достойно, иначе он так и влачил бы бессмысленное существование, играя, спиваясь, погрязнув в долгах, расточая свои таланты. «Те, кого любят боги, умирают молодыми», – вспомнила Беренис. Вершиной поэзии Перегрина стала его славная смерть.

Его гроб плотники закончили первым и уже поставили на похоронные носилки. Четыре свечи горели в подсвечниках: две у изголовья и две в ногах; четыре женщины сидели по обе стороны гроба. Их головы были покрыты черными шалями, в руках мелькали четки; четыре кадила с тлеющим ладаном свисали с потолка.

Беренис всхлипнула и покачнулась, но твердая рука мужа крепко держала ее под локоть. Ее глаза были устремлены на гроб, она медленно подошла к нему. Перегрин выглядел безмятежным, лицо было красивым, волосы аккуратно зачесаны назад, тело завернуто в белый саван. Он ушел, подумала Беренис. Его больше нет, а тело напоминает восковую фигуру. Так она стояла, и пламя свечей было прямым, как струна, и тонкие струйки дыма, идущие от их фитилей, смешивались с ароматом ладана и поднимались к небесам, словно благословение.

– Прощай, мой друг! – прошептала она и, положив ему на грудь маленький букет ночных фиалок, наклонилась и коснулась губами его холодного лба.

Себастьян вывел ее, и они пошли в сад, не испытывая желания возвращаться сейчас в дом. Уже почти стемнело. Солнце садилось в багровом зареве, и с востока тянулись огромные черные тучи. Он остановился и притянул ее к себе:

– Ты хотела мне что-то сказать?

– Да, но не теперь. Не могли бы мы уехать куда-нибудь, подальше отсюда? Здесь так много шума, так много печали… И Перегрин.

– Хорошо, но, похоже, надвигается гроза.

– Мне все равно, если я с тобой.

Были оседланы две лошади, но не Сэнди и вороной, любимец Себастьяна, а свежие. Конюхи многозначительно улыбались, замечая взгляды, которыми обменивались супруги, ту нежность, с которой они касались друг друга. Себастьян захватил два плаща, один из которых он надел на Беренис, а другой накинул сам. Затем он обнял ее за талию и помог взобраться в седло.