– Гражданка, опять вы сели на своего коня! Вы не по существу дела, – умоляюще обратился к ней измученный судья. А измучен Ой был оттого, что пришлось каждый раз присекать обвиняемую и одновременно успокаивать публику, которая хохотала до слез. – Прошу вас, обвиняемая, отвечайте по существу, А что касается того, двоюродный или троюродный брат этот лейтенант, зарегистрированы они в загсе или нет, вас ничуть не должно касаться. Они взрослые люди, и это их сугубо личное дело! К вам оно никак не касается. Вы понимаете или нет?

– Боже мой, послушайте только, что он говорит? И это – судья! – вскипела она с новой силой. – А к кому, скажите, это имеет отношение? К графу Потоцкому? К Столыпину? У нас один лектор как-то читал лекцию в парикмахерской и сказал, что все касается всех. Я, знаете, не поленилась и отправилась к моей соседке в фабком, оттуда махнула в институт, где та учится заочно, вечерами, значит, и рассказала все, как есть, об этом двоюродном братике, с которым ваша милашка Барашкина обнимается, а целуется ли – не скажу. Не видала. И все организации будто сговорились, тычут мне в лицо: «Гражданка, занимайтесь более полезными делами. А это не имеет к вам никакого отношения!» Ну, как это вам нравится, не имеет ко мне отношения! А к кому же? Если оно так дальше пойдет, что будет с обществом? И зачем тот лектор читал у нас в парикмахерской лекцию – это касается всех?

Я еще отправилась в воинскую часть, где служит этот двоюродный лейтенант, пыталась прорваться к его генералу. Да вот беда: гражданских лиц на территорию не пускают. Ну, так я вас спрашиваю… Или вот возьмите нашу Зою Заглидзе. Странная у нее привычка – поет! В ванной, в туалете, извините, в садике возле дома, на кухне – всюду поет! Весело ей! Чтоб ей охрипнуть! Видали такое?! Ей нравится петь – пусть идет в оперу и поет, сколько влезет. Пусть не лечит детей в поликлинике. Я написала заявление на работу, чтобы ее призвали к порядку, чтоб не горланила, или уволили по собственному желаний. Так что же такого страшного я сделала? Я ведь не написала, что она вышла в прошлом году замуж за овдовевшего адвоката, бывшего чужого мужа, что она по знакомству достала в универмаге французские туфли и итальянские лифчики… Извините, конечно, за грубое слово. Вот она там стоит в углу, смеется, красавица. Радуется, что меня судить будут. Ничего, дайте только выбраться отсюда, уж я с ней потолкую, хоть муж у нее очень влиятельный, со всеми на ты… Смеется, слышите, кажется, даже напевает. Пусть. Ничего, она у меня еще попляшет! А если уж к слову пришлось, то я вам сейчас все выложу до конца. Она имеет еще одну противную привычку. Купила себе гитару – наверно, тоже по знакомству. Мало того, что вечно смеется, поет, так еще гитару домой притащила. Прожужжала мне все уши. А я, знаете, ненавижу гитару. Рассердилась я и поломала эту гитару на щепки. Вы, гражданин судья, услышали бы, какой шум она подняла. А еще врач. Детский доктор. Вы поймите меня правильно – не переношу музыки. Сколько скандалов учиняю каждый день в парикмахерской, когда включают радио! Они включают, а я выключаю! Уже до драки доходило. Угрожали снять с работы. Мол, это культурно, когда бреют у вас бороду, а вы слушаете музыку. Но я веду борьбу. Вы, товарищ судья, поймите меня правильно. Не люблю, когда играют на гитаре или еще на чем-нибудь – я люблю играть в лото или в подкидного дурака… Так я ей, этой Тамарочке, и другим высказала все, что у меня на душе. А вы что же хотели, чтобы я молчала как пень? Нет у меня права голоса) Я, выходит, обвиняемая, а они ангелочки? Я стараюсь, чтобы у нас были образцовые соседи и идеальный порядок на кухне. Чтобы ни звука! Ни слова. Так это, оказывается плохо? Вот этих, – кивнула она в ту сторону, где сидели соседки, с трудом сдерживая смех, – вот их вы должны судить! Слыхали такое, чтобы дома пели, смеялись, обнимались, приглашали администраторов цирка, лейтенантов, адвокатов. Хотят играть, петь, смеяться – пусть идут в театр, в садик! Куда угодно, только не домой! Так вместо того, чтобы их судить, вы взялись за меня? Где же правда? Я несчастная женщина. Мой миленький муженек, холера ему в печенку, оставил меня на третий день после свадьбы, давненько, правда, это было. Второй раз выскочила замуж, оказался тихоня тихоней – словом с ним нельзя было перекинуться. Зачем же мне такой нужен? Третьему не понравилось, что я люблю поговорить… Я осталась одна-одинехонька, как былинка. Так этого вам еще мало, я еще должна страдать, терпеть от неблагодарных соседок? Ничего, я всем им еще покажу, где раки зимуют. Вы только посмотрите на них, красоточек, вот они там сидят и улыбаются, тают от удовольствия, радуются, что Адамовну судят. Вот гляньте только: в том углу, где пальма торчит в бочке, пристроилась наша Мария Петровна… Вообще-то, соседка неплохая. Ничего против нее не скажешь. Даже очень тихая, вежливая, здоровается, но много, знаете ли, воображает! Блондиночка… Но присмотритесь внимательно, и вы увидите, что на ней сплошная косметика. А эта коса? Думаете, что это ее собственная коса? Откуда может быть у такой старой женщины коса двадцатилетней студентки? Ловкость рук, и никакого мошенства – куплено в комиссионном магазине на Крещатике за пятьдесят рубчиков. Выложила наличными. А вот копна волос – за семьдесят в том же комиссионном. Хочет нравиться. Но где, скажите мне, пожалуйста, берутся у машинистки райсобеса такие деньги на чужие косы? Я не поленилась и отправилась к ней в учреждение с вопросом. Оказалось, что получает семьдесят один рубль тридцать копеек в месяц. Отлично. Спрашивается, откуда берутся средства на косы, парики и прочие аксессуары женского туалета? Может, из тех, что покойный муж оставил ей после смерти в наследство – долги в пивных и забегаловках? Села я, не поленилась и написала заявление в местком. А там оказались добрейшие люди. Знают, что бумаге нужно дать ход. Назначили комиссию для проверки. Вызывали туда нашу Марию Петровну, потребовали у нее написать объяснение. Слушали дважды ее персональное дело на профсоюзном собрании. Около года, правда, тянулось это, и мне сообщили, что факты не подтвердились. Коса куплена на свои сбережения. Парик и брошка – тоже, в общем, на месте. Правда, у ней за это время был микроскопический инфаркт, и она месяца полтора была в больнице. Но получала по бюллетеню сполна. Девяносто процентов. Что же, товарищ судья, от нее, от этой вашей Марии Петровны, что-то убавилось? Похудела хоть на килограмм? Нет! Вот она стоит там у окна и еще улыбается. Весело ей. Меня судят. Но ничего, не беспокойтесь, она еще у меня получит свою новую порцию. Со мной шутки плохи. Она еще меня запомнит!

Я вас прошу, товарищ судья, не перебивайте. Еще одно слово, и я кончаю. Если вы меня сюда позвали, то дайте слово сказать, а там судите.

Он пожал плечами. В его практике, кажется, еще не было такой обвиняемой. На нее ни уговоры, ни угрозы не действуют. И он решил набраться терпения, выслушать. Ведь это не может длиться вечно. Она, видно, скоро устанет и замолчит.

– Да, так на чем же мы остановились? – заметив растерянность судьи, продолжала она. – Ага, вспомнила! Вот возьмите нашего Льва Матвеевича, бухгалтера ремзавода. Вполне приличный человек. Тихий, спокойный, культурный человек. Если у него какое торжество, именины, юбилей, непременно меня позовет, всегда со мной здоровается за руку, не так, как иные грубияны. У этого бухгалтера есть жена. Ничего о ней плохого не могу сказать. Тихоня, приветливая женщина. С мужем живет душа в душу. Чтобы ссорились, дрались, швыряли друг другу в голову утюги – не замечала. Чего нет, того нет. В кино ходят вместе. В гости – только под ручкой, как паиньки. Но вот наш бухгалтер, чтоб ему пусто было, достал для жены путевку в Кисловодск. Я, конечно, не поленилась, побежала в курортное управление, затем в бухгалтерию, фабком, где тот работает, выяснять, правильно ли выдана путевка или там какой-то подлог. Убедилась, что все в норме, по закону. Не подкопаешься. Уплачено наличными. Перед их отъездом зашла к ним выпить чаю с вишневым вареньем, пожелала счастливого пути. Она ехала на курорт. Что она там собиралась лечить – точно не скажу вам. Времени не было выяснять у врачей. На вокзале, когда муж ее провожал, обнимались, как ученики десятого класса, студенты. Прямо-таки голубки. Кажется, хорошо? Но вот проходит неделя, и встречаю нашего миленького бухгалтера-соседа на Крещатике с интересной такой дамочкой. И куда, думаете, эта парочка направляется? В кафе «Ривьера» есть мороженое и запивать лимонадом. Ну, знаете, это меня покоробило. Прямо побежала на почтамт и написала письмецо, правда, печатными буквами, чтобы почерк не узнали. И прямо в Кисловодск. Авиапочтой. И описала всю картину, как парочка любезничала, смеялись, прижимались друг к другу, как глотали мороженое, как он платил официантке. Все как есть написала. Чтобы этому бухгалтеру, ловеласу и паршивцу, не повадно было, чтобы изменщику от мороженого и лимонада стало жарко и тошно!