— Лезу это… шо це таке? — опять вмешался старик. — Замок-то я и забудь повесить. Влезаю на чердак — там никого. Я туда-сюда, звал, искал — не откликается. Пошли искать со старухой. Так вин, последни силы собрав, та и вылез… Найшлы мы его метрах у трехстах, под кустом. Лежит. Сил-то нету. Я ему кажу: «Шо ж ты, Семеныч, такий спектакель устроил… Аль нам не доверяешь?» А он поглядел мне у саму душу, — старик приложил руку к сердцу, — и кажет: «Васыль, я за тебя и твою жинку голову бы сложил, тольки не так, шоб моя голова за собой ваши потянула…»

— Сил-то не хватило, он и ждал там в степи смерти. Лишь бы не в доме, чтоб нас не погубить, — пояснила старушка. — Ай какой добрый человек был… Неужто вмер?

— Умер, — сказал Орлов. — Жаль человека.

— Редкий был человек… — вздохнула старушка.

— Вин до нас заихав у сорок пьятом роки, — вспоминал дед. — Як ридный был… Привез нам подарунков, продуктов. Тогда голодно было. Я кажу: «Костя, откуда у тоби капитал?» А он смеется: «Весь паек, всю зарплату — все на вас спустив». Як ридный — одно слово.

Вторым интересным делом для Орлова оказался архив немецкого гестапо Львовщины. Сохранился он не полностью. Однако среди документов нашлось крайне любопытное сообщение. В числе работников немецкой комендатуры города Львова упоминался Ефим Ярцев, шофер легковой машины комендатуры. У него было воинское звание ефрейтора. Значит, Ярцев был не вольнонаемный, а служитель врага.

Попалась и еще одна бумага. Рапорт заместителя начальника гестапо по концлагерям о работе полковника Русской освободительной армии Соколова.

«Основываясь на ваших сообщениях, мы освободили Соколова от нашей опеки. Коллега оказался необычайно полезен. Уже сейчас, после месяца работы, он имеет девять кандидатов в нашу армейскую разведшколу. Все люди отобраны им с профессиональным умением. Полковник отлично знает русскую душу, умеет влиять на самые сильные характеры. Прошу изложить мне принципы, на которых мы должны строить с ним совместную работу. Поступает ли он в мое подчинение, или я должен предоставить ему возможность самостоятельной параллельной деятельности. В качестве замечания сообщаю, что единственной невыгодной чертой Соколова считаю его почти неприкрытую неприязнь к украинцам. Он мешает им работать, отбивает у них лучших людей. Если бы я сам относился с большим уважением к этой публике, то вмешался бы. Однако вы знаете, господин группенфюрер, что националисты сейчас крайне ненадежны. Поэтому я до сих пор не делал замечаний Соколову по этому поводу».

Резолюция, наложенная на этом рапорте, гласила: «Объясните этому кретину, что Соколов должен работать совершенно сепаратно. Ему ни в коем случае не мешать, а, наоборот, оказывать всевозможную помощь». Резолюция скреплялась подписью начальника гестапо Западной Украины.

«Однако немалая фигура этот Соколов, — подумал Орлов, — если немцы так его опекали».

И он еще азартнее зарывался в бумаги, еще усерднее изучал лабиринты архивов.

Случилось это в Омской области, в большом колхозном селе. Уполномоченный райконторы «Заготзерно» зашел в сельскую кузницу заказать засовы для амбаров. Кузнец, громадный, с бугристо выступающими под промасленной рубахой лопатками, ворочал на наковальне болванку. Рослый молодой парень-молотобоец мерно бил по ней молотом. Звон и лязг стояли в кузне. Пыхтел горн.

— Эй, кузнец! — позвал уполномоченный. — Поговорить надо.

Кузнец даже не оглянулся, а парень продолжал вызванивать молотом по раскаленному докрасна железу.

Уполномоченный обиделся. Это был маленький человек с лицом, обезображенным шрамом. Он нервно переступил с ноги на ногу.

— Не слышишь, что ли? — спросил он, подходя к самой наковальне. — Мне с тобой поговорить надо.

— Не мешай, — пробормотал кузнец и продолжал ловко повертывать на наковальне полыхающую жаром болванку. У него были мощные длинные руки, густо поросшие волосами, на одной из них проступал странный шрам, похожий на скобу.

Увидев эту «скобу» на руке, уполномоченный взглянул в лицо кузнеца, заросшее щетиной, и окаменел. Потом, тихо ступая, направился к двери, оглянулся раз и вышел.

Через полчаса ковка кончилась.

— Ну, дядя Гриша, мастак вы! — произнес с удовольствием молотобоец.

— Ты тоже, Павло, гарно стучав, — сказал кузнец, закуривая. — А дэ ж тот мужчина, що заходив?

— А он подождал, подождал да и ушел.

— Ну, бог ему в пидмогу. Работы — до потолка, сам ушев, нихто його не гнав. Усе по порядку.

Они перекурили, и парень взялся раздувать горн, а кузнец уже тащил из угла недокованные шкворни.

Уполномоченный же, выйдя из кузницы, побежал по пыльной дороге к сельсовету, проголосовал там первой же машине и спустя час сидел в райотделе милиции, в узкой комнатке, перед человеком в штатском.

— Товарищ райуполномоченный, — рассказывал он, — я после войны служил на Тернополыцине, в войсках НКВД. Была у нас операция. Командир взвода был молоденький, только что из училища. Повел нас на пасеку в одну деревню. Рота-то вся была в селе. А пасека там километрах в трех, как бы не соврать… Окружили мы пасеку. Враз со всех концов взошли. А там никого. И деда-пасечника — тоже. Ну, покрутились-покрутились мы, а где ее, эту бандеру, найдешь, раз она вся разбежалась! Пошли мы в избу к пасечнику. И вдруг — трах! Я когда в себя пришел, нас из взвода семеро… Остальные все в избе погибли. Кто отбивался, того перестреляли, раненых сожгли, а нас, кто жив был, бандеры в лес угнали. Вовек не забуду, что они с нами делали: били, уродовали… Вот, память у меня осталась, — рассказчик повернулся к слушателю щекой, — это мне один ножом рванул. Потом поставили нас у болота и полосанули… Да плохо у них вышло, потому что в это время наша рота их атаковала. Ну, они в разные стороны, а мы, трое раненых, — в болото, своих там дождались. А покороче так. Был я сейчас в селе Шилино, по службе, и в кузнице своими глазами видел того злодея.

— Кого именно?

— Того, что ножом щеку мне пробил и над прочими изгилялся!

— Вы не путаете? — спросил уполномоченный.

— У меня память крепкая, товарищ сотрудник. А такое забыть трудно.

— Все-таки времени немало прошло, — сказал уполномоченный, роясь в выдвинутых ящиках стола.

— Товарищ сотрудник, я этого гада на том свете не забуду, не то что здесь… Да и примета есть!

Уполномоченный насторожился.

— Как начал он нас пытать, один наш солдат — Колька Анисимов, он связанным был, — вцепился ему в руку и прокусил до мяса. Накрепко. Кольку они убили, а шрамик этот у гада есть. Да и сама морда страховидная такая… Нет, не путаю я. Да и свидетели есть. Это два моих товарища, с которыми я в болоте укрылся Один после демобилизации в Туле живет, другой не знаю где. Но вы разыщите.

— Хорошо, — согласился районный уполномоченный, — пишите заявление.

Сам он поднял трубку и вызвал Шилино.

— Здравствуйте, — сказал он секретарю сельсовета, — это Гнедых… Как фамилия вашего кузнеца?… Мандрыка? А откуда он переселился?… С Тернополыцины? В каком году?… Пятьдесят первом. Ладно. Хороший кузнец? Нет-нет, ничего. Просто к вам в гости собираюсь. Завтра буду.

Потом он позвонил в Омск. Это было не просто, и с час пришлось ждать. Уполномоченный «Заготзерна» уже написал заявление и сидел в углу, следя, как приходится работать уполномоченному другой организации. Наконец дали Омск.

— Товарищ майор, — сказал Гнедых, — тут у меня заявление есть. Прошу вас связаться с Украиной и проверить сведения о Мандрыке Григории Тарасовиче с Тернопольщины. В нашу область переселился он в пятьдесят первом году. Район, кажется, Збаражский. Да, большого заезда оттуда не было, думаю, выяснить не трудно будет. Жду.

Гнедых повесил трубку.

— Все, — обратился он к уполномоченному «Заготзерна», - можете идти. Оставьте ваш служебный и домашний адрес, в ближайшие дни сообщим результат.

На следующий день вечером трое в штатских костюмах вошли в шилинскую кузницу.