— Пожалуйста, доктор. Держите его сколько вам угодно. Это пешка, которой уже сыграли, сыграли хитро, коварно, но противник разгадал замысел… — Джо Коломбо слегка улыбнулся.

— Спасибо, мистер Коломбо. Кстати, я не знаю, как к вам обращаться… Мистер Коломбо или дон Коломбо, как вас называют другие.

— Дон — это обращение к старшему, уважаемому человеку там, на старой родине. Мне же совершенно безразлично, мистер или дон…

Открытый грузовичок медленно двигался по Рипаблик-авеню. На транспарантах, прикрепленных к бортам, белыми буквами на черном фоне было написано: «Зачем быть рабом белого снадобья? Хочешь избавиться от шприца — переходи на метадон. Раз в день бесплатный стакан сока с метадоном — и ты сможешь обойтись без дозы белого снадобья. Общество борьбы с наркоманией».

Те же слова доносились время от времени и из динамика, установленного на крыше кабины, но в женском хриплом голосе не было особой уверенности, скорее безразличие, а может быть, даже и брезгливость. То же выражение можно было прочесть и на лице той, которая сидела в кабине рядом с водителем и каждые несколько минут подносила к губам микрофон.

Общество борьбы с наркоманией не испытывало недостатка в молодых добровольцах из сытых, благополучных ОП, которые горели желанием бороться против белого снадобья и перевоспитывать нарков. Но когда они сталкивались лицом к лицу с джунглями, когда видели перед собой упрямые, стеклянные глаза нарков, отказывавшихся от метадона, когда к ним придиралась полиция, когда их оскорбляли — многие начинали колебаться А когда газеты и телевидение рассказывали о гибели то здесь, то там очередной бригады общества, случалось, что какой-нибудь грузовичок с черно-белыми транспарантами оказывался брошенным экипажем.

Молодые люди, приходившие добровольцами в общество, представляли себе свою миссию иначе. Да, конечно, им говорили и о трудностях, и даже об опасностях, но рассказы лишь разжигали их стремление прийти к страждущим, протянуть руку помощи и увидеть в глазах чистое сияние благодарности. Да, конечно, это не легко, это должно раздражать всяких там торгашей наркотиками, но зато сколько благородства в их миссии. Ведь это так просто. Послушайте, неужели вы не понимаете, что нельзя быть жалким рабом белого снадобья, нельзя губить себя ради мимолетного, эфемерного удовольствия? Стакан апельсинового сока с метадоном в день — и вы сможете обойтись без героина. Неужели же это непонятно? Неужели же кто-нибудь может этого не понять? А может быть, все дело в том, что обитатели джунглей устроены не так, как они? И даже думают иначе? Может быть, им вообще неведома логика? Может быть, им даже нравится медленно вгонять себя в гроб затупившимися иголками их грязных шприцев? Может быть, все они в джунглях охвачены психопатическим подсознательным стремлением к самоубийству? Может быть, они вообще не хотят, чтобы им помогали? Может быть, им вовсе неведомо такое чувство, как благодарность? Может быть, жители джунглей не случайно живут в джунглях? Может быть, так и надо? Может быть, вся эта затея с метадоном, метанолом, налоксоном, циклацозином бессмысленна? И, может быть, ей, Аби Шривер, лучше бы сейчас оказаться дома, в их уютном милом домике, принять ванну, лениво поспорить с мамой — что надеть вечером, когда она пойдет в гости к Джеку Энстайну.

«Не будь дурочкой, — ворчливо сказала бы мама, — надень серый новый костюм. Ты ведь знаешь, как он тебе идет».

«Ну что ты, мама, — сказала бы она и презрительно сморщила бы нос. — Этот костюм… Он же… буржуазен. Типичный костюм ОП».

«Ну, если тебе нравятся моды джунглей, — уже всерьез рассердилась бы мама, — тогда, конечно, другое дело».

Нет, мама, мне не нравится в джунглях, но ведь ежегодно в стране гибнет от белого снадобья почти полмиллиона человек. Это война. Это война, которую мы ведем сами против себя. Мы воюем шприцами против своей цивилизации. Это может показаться смешным — воевать против цивилизации, строя, уклада жизни при помощи шприца, но это не смешно. Это совсем не смешно, тем более что пока побеждает шприц. Вот почему, мама, я опять подношу к губам микрофон и вот почему в моем голосе, что гремит из динамика на крыше кабины, нет убежденности.

— Откашляйся, ты же хрипишь, как пропойца, — криво усмехнулся Эрл О’Риордан, сидевший за рулем. — Я думаю, можно постоять здесь.

Они остановили машину, и Аби перелезла в кузов, уселась на стульчик у бака с соком и лекарством. Было жарко, и она вытерла, лоб носовым платком. «Хорошо, что я без косметики, — лениво подумала она, — а то в такую духотищу все поплыло бы».

Было действительно душно. Душно асфальтовым зноем, каменными, обшарпанными домами, неубранными мусорными контейнерами на тротуарах, бессильным шорохом обрывков газет на мостовой.

Грузовичок постепенно окружали дети. Осторожно, настороженно, шажок за шажком, приближались они к машине, и в их широко раскрытых глазах детское любопытство смешивалось с недоверчивостью маленьких зверьков.

— А она конопатая, — беззлобным басом сказал крошечный мальчик в одних трусах.

— Сам ты конопатый дурак! — вступилась в защиту Аби девочка постарше.

К машине подошел полицейский. Лицо его под форменной фуражкой было так красно от жары, что казалось, он уже сварился и вот-вот начнет поджариваться, образуя вкусную хрустящую корочку. Он подозрительно осмотрел грузовичок, скользнул невидящим взглядом по Аби — не человек, а ходячее воплощение закона, — и медленно побрел к своей машине.

Вслед за детьми к грузовичку начали подходить и взрослые.

— Вранье все это! — убежденно и почему-то радостно сказала женщина с рыжей челкой. — Это они специально так делают, чтоб народ к снадобью приохочивать. Напьешься этого ихнего сока бесплатно, а тебя потом прямо подхватывает, к белому снадобью так и несет, так и толкает.

— А вы пробовали? — громко, чтобы все ее услышали, спросила Аби. — Как вы можете говорить такую чушь?

— А ты сиди там! — еще более радостно, почти торжествующе сказала челка. — Тебя посадили — ты и сиди себе. А я раз говорю — значит, знаю.

Она действительно знала, что говорить, потому что ее научил местный толкач, обещавший ей десятку.

— А я — то думаю, чтой-то странно как-то — бесплатно, — задумчиво протянула худая черная старуха. — Я как увижу слово «бесплатно», так я сразу думаю: к чему бы это?…

— Болтаете вы все! — зло крикнул высокий парень с узкой, впавшей грудью. — Мой приятель пробовал. Все точно, говорит.

— Все-то ты знаешь, доходяга, — ласково проворковала рыжая челка. — Платят тебе, что ли, расхваливать их сок?

— Рехнулась баба! — крикнул парень и шагнул к ней, но она сама бросилась навстречу и с неожиданной силой уцепилась за его белую безрукавку.

— Убивают!.. — торжествующе прокричала, почти запела она.

«Господи, — тоскливо подумала Аби, — хоть бы этот вареный полицейский подошел, разнял этих зверей». Она оглянулась, но страж закона бесследно исчез. Хотелось пить. Слюна во рту загустела, и она с трудом проглотила ее. У ног крошечного мальчугана, сосавшего палец, расплывалась на асфальте темная лужица. Но через минуту, когда Аби снова взглянула на него, лужица уже высохла. Жарко.

— Ну-ка, отойди, дай пройти, — угрюмо сказал человек лет двадцати пяти со стеклянными глазами нарка. — Сил больше нет. Дай попить.

«Господи, — благодарно подумала Аби, — хоть один. И то хорошо».

— Пожалуйста, — улыбнулась она, налила сок с ме-тадоном в бумажный стакан и, упершись одной рукой в борт грузовика, протянула нарку.

Толпа, стоявшая вокруг, молча смотрела, как нарк медленно высосал стаканчик и бросил его на мостовую.

— Ну как? — спросил высокий худой парень.

— Легче, — пожал плечами нарк и медленно побрел прочь от грузовичка.

— Тогда дай и мне попробовать…

«Пора», — подумал рыжий Донован по прозвищу Крыса. Он стоял в подъезде, откуда виден был грузовик, и думал о том, что через полчаса получит обещанных ему сто доз первоклассного белого снадобья, которых ему хватит надолго. Ух и надолго же… На неделю запрется в своей конуре, провались весь божий мир к черту! Запузырит себе для начала хорошенькую порцию — так, чтобы подхватило, понесло… Эх, побыстрее бы… Он выскочил из подъезда и побежал к машине, по-лошадиному вскидывая ноги.