– Глупые курицы! – прошипел главарь, одновременно держась за ногу и потирая голову, в которую попала тарелкой Даша.

Его шляпа перекосилась, закрыв один глаз. Ева вскочила и повернулась, вскидывая руку для следующего выстрела, но услышала сзади хрип. Ершова повернулась. Лысый, подобравшийся к ним с тыла, стоял за спиной Дарьи, сжимая ее горло.

Ершова прицелилась. Лысый заулыбался.

– Стреляй, – сказал он.

Мужчина сжал горло Даши посильнее. Ева растерялась. Пистолет задрожал в ее руке.

– Давай сюда свою пукалку, – послышался грубый голос картавого.

Ершова колебалась. Под ее ногами отвратительно пружинил мусор. В тупике было тихо. Лысый сжал горло Гусевой еще сильнее. Дашино лицо посинело.

– Не надо, – сказала Ершова. – Я сдаюсь.

Картавый вырвал из рук Евы пистолет.

– А теперь – в машину, – сказал он.

– Вы мне еще за колено заплатите! – зло прохрипел длинный.

Девушек быстро затолкали в грязный автомобиль. Высокий мужчина снял шляпу и скользнул по сжавшимся девушкам яростным взглядом.

– Звоните Васе, – сказал он. – И пусть Вася наконец сдастся! Он нам доставил уже так много хлопот, что я жду не дождусь, когда все это наконец закончится и я смогу плюнуть на его труп.

– Ни за что не позвоним! – твердо сказала Даша.

– Ну, тогда мы ему сами наберем, – легко согласился главарь. – И он обязательно придет. Правда же?

Толстяк вытащил из нагрудного кармана телефон и набрал номер Юдина.

Пожилая акушерка с добрым морщинистым лицом долго думала, глядя на имя, фамилию и дату, написанные на листке.

– Александр Громов, – прочитала она вслух. – Восемнадцатое июля…

Рязанцев и Чабрецов терпеливо ждали. Акушерка думала. На ее виске пульсировала жилка. Глаза у медика были светлые, водянистые, слегка покрасневшие. Ей было уже за семьдесят. В кабинете Рязанцева сгущался сумрак, вечерело. Полковник протянул руку и щелкнул выключателем настольной лампы. Желтый свет осветил руки женщины.

– Она отказалась от ребенка, да? – еще раз уточнила акушерка.

– Да, – подтвердил Чабрецов. – Отказалась.

Женщина приложила руку ко лбу и закрыла глаза.

– Конечно, я помню, – сказала акушерка спустя несколько минут. – В советские времена отказ от ребенка был большим ЧП. Да, я помню эту женщину. Она была красивой крупной брюнеткой. Как ее звали, простите, не могу сказать. У этой женщины родился совершенно здоровый мальчик, но она написала отказ. Я точно помню, как эта мадам громко говорила: «Ничего, я рожу себе другого».

– Ее уговаривали оставить ребенка? – спросил Чабрецов.

– Ну конечно, – подняла седые брови вверх акушерка. – Но она только повторяла – «Я рожу другого», и все. Больше от нее ничего не добились.

– А ваша начальница, врач, которая ее уговаривала, умерла в прошлом году, – сказал полковник, – так?

– Увы, – кивнула старушка, – Светлана Георгиевна скончалась. Она была уже в солидном возрасте. Но, я думаю, все материалы остались в нашем архиве. Так что вы легко найдете имя этой женщины.

Полковник кивнул. Акушерка поднялась с кресла.

– Это все, что я могу сказать, – сказала она извиняющимся тоном.

Чабрецов и Рязанцев тоже встали.

– Большое спасибо, – поблагодарил женщину полковник. – Вы нам очень помогли.

Акушерка пошла к дверям, но на пороге остановилась.

– Кстати, – замялась она, – что сталось с этим мальчиком?

Чабрецов широко улыбнулся.

– С ним все хорошо, – сказал он, – его усыновили, и он вырос хорошим и счастливым человеком.

– Спасибо, что сказали, – с облегчением вздохнула акушерка. – А то меня всегда беспокоило, что же будет потом с этими крошками? Неужели у них так никогда и не будет родителей?

– Не волнуйтесь, – успокоил женщину Рязанцев, – матерью этого ребенка стала женщина, горячо его любящая.

Дверь за акушеркой закрылась. Полковник сел и вытянул ноги. Чабрецов пошел в угол, к кофеварке.

– «Я рожу себе другого», – повторил Владимир. – Интересно!

– Ты знаешь, – подал из угла голос Денис, – что-то мне подсказывает, что затея биологической матери Васи родить еще одного ребенка не увенчалась успехом.

– Напротив! – воскликнул Рязанцев. – Конечно, ей это удалось. Отсюда и весь сыр-бор.

Денис выпучил глаза.

– Если ты что-то понимаешь, – сказал он, – то объясни, пожалуйста, и мне тоже.

– Пока не могу, – покачал головой полковник, – надо еще проверить мою версию. У меня пока в сознании не все складывается. Кое-какие факты общей версии противоречат.

Рязанцев на минуту закрыл глаза, думая, а потом внезапно выпрямился.

– Звони Васе! Нет, Еве! – страшно закричал он. – Им там нельзя оставаться!

Полковник схватил со стола мобильник и набрал номер Евы. Телефон оказался все зоны доступа. Он позвонил Юдину. То же самое. Лицо полковника побагровело. Он позвонил Даше, уже ни на что ни надеясь.

– Абонент временно недоступен, – послышалось из трубки.

Полковник тяжело сел на стул.

– Опоздали, – сказал он. – Теперь вся надежда на Еву.

Чабрецов все еще ничего не понимал.

– Ну, Вася тоже не промах, – сказал Денис, – может, он опять сможет отбиться?

Рязанцев поднял на коллегу страдальческие глаза.

– На этот раз, я думаю, нет, – отрезал он.

Подвал был сумрачным и совершенно сухим. В углу лежала гора картошки. Стояло несколько пыльных банок с вареньем. Из крошечного окошка под потолком пробивался слабый свет. Пол был земляным, пыльным, утоптанным. Сверху, от люка в потолке, спускалась ветхая деревянная лестница. Ева сидела у стены. Все ее тело болело. Длинный не преминул отомстить девушке за свою простреленную ногу, несколько раз сильно ударив ее по ребрам и по физиономии. Даша плакала, вытирая слезы руками. Было совершенно тихо, в подвал не проникал ни один звук. Ершова приоткрыла заплывший глаз. Выражение лица у нее было мрачнее тучи.

– Перестань реветь, – сказала Ева Гусевой. – Подумаем логически. О том, что мы прячемся в квартире у Валентины Петровны, знали только я, Вася и ты. Ни я, ни Вася продать нас преследователям не могли. Значит, это все-таки ты! Значит, все твои ужимки – вранье от первого до последнего слова.

В глазах Ершовой горели мрачные огоньки.

– Но ты не радуйся раньше времени, – продолжила Ева, – тебя вряд ли оставят в живых.

– Я не виновата, – проговорила Даша, икнув. – Я же все время с вами была, я никуда и никому не звонила!

– Но все равно, – не сдавалась Ершова, – никто не знал, где нас искать. Никто, кроме тебя, – сказала она. – Я тебе верила… Но теперь мне все понятно! Никто не мог знать, где спрятали нас и Васю, – ни Белобородов, ни Захарова, ни Сичкарь, ни Копейкин… Никто, только ты!

– Послушай, – пролепетала Дарья, – может, у нас просто «жучок» где-то спрятан в одежде или в обуви? Или наши телефоны прослушиваются? Или местонахождение Васиного мобильного отслеживается по карте? Это ведь все тоже реально! Я-то ведь точно знаю, что это не я.

Несколько секунд Ева молчала.

– Я очень хочу узнать отгадку, – сказала она наконец. – Кому нужен Вася? Зачем? Почему его несколько раз пытались похитить? Почему отравили Степана? Что такое «ВА»? Кто такой «доцент»? Откуда эти люди знают, где мы находимся? Я уже устала об этом думать!

– Главное, – сказала Даша, – чтобы мы не узнали об этом перед самой смертью.

Ева попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на землю.

– Где Вася? – спросила она.

Голос Ершовой на секунду задрожал.

– Наверное, у них, – ответила Даша и снова залилась горькими слезами.

С огромным трудом Ева поднялась на ноги. Все тело у нее ныло. В пояснице стреляло, левая рука плохо слушалась, в ушах звенело, а глаз распух. Постанывая, Ершова доковыляла до кучи картошки и принялась карабкаться по ней, стремясь к окошечку, расположенному высоко под потолком подвала.

– Так ты не доберешься, надо что-то подста… – начала было Даша, но тут послышался какой-то шум и голоса.