– Куда лезешь, паразит, – строго сказала она насекомому, – ты был создан, чтобы делать людей здоровыми и счастливыми, а ты что творишь?

Муравей недовольно зашевелил длинными усиками. Для него на всем свете не существовало ничего более вкусного и желанного, чем мозг Ларисы Ильиной, творца его народа, создавшей агрессивное и плотоядное племя путем модификации генома обычного рыжего муравья.

Лариса тем временем вынула еще два кирпича из стены и провела подушечкой пальца по тому месту, где труба уходила в стену.

Там совершенно четко чувствовалось утолщение.

– Стык! Это стык, – воскликнула Лариса и ударила в место соединения труб кирпичом.

Сперва ей показалось, что ничего не произошло. Ильина протянула руку, потрогала выпуклую стальную поверхность и ощутила влагу.

– Ура, получилось! – пробормотала Лариса, колотя по трубе снова и снова. Вмятина все увеличивалась. Раздалось негромкое журчание. Струя воды потекла по кирпичам на пол. Ильина отступила на шаг и скрестила руки на груди, как капитан Немо. Ее смерть была близка.

Ева ничего не могла поделать. Совершенно ничего! Она чувствовала, как насекомое шевелится в глубине ее головы, но не могла ни извлечь, ни остановить его. В сознании девушки роились мысли о родных и близких, которых она давно не видела.

«Я не уделяла им достаточно внимания, – горестно подумала Ева. – Я давно не была у мамы в Архангельске. Еще дольше не звонила родственникам папы в Ливан. Не навещала свою двоюродную племянницу и даже на день рождения только позвонила ей. А ведь я могу стать моральным уродом и никогда больше не почувствовать любви к этой маленькой девочке, забыть о родителях и потерять то, что делает меня человеком, а не биологическим роботом».

Ева встала, шатаясь от слабости, вызванной потерей крови.

– Господи, помоги мне, – заплакала она, – я не боюсь смерти, но не хочу потерять душу!

Где-то недалеко снова послышались громкие удары, эхом отдающиеся в раскалывающейся от боли голове девушки.

Ба-ум! Ба-ум!

«Как будто кто-то звонит в рельс, – подумала Ершова, – только непонятно, какие такие рельсы могут быть в карцере?»

Стараясь не упасть, Ева приложила здоровое ухо к стене. Удары стали слышнее. Вскоре к ним прибавился какой-то посторонний шум.

– Вода? – пробормотала Ершова.

Звуки ударов прекратились, зато шум потока все нарастал.

Дверь, обитая пупырчатой кожей, распахнулась. Вахтерша, чье лицо было глубоко исцарапано когтями грызунов, вошла и пошатнулась.

– В институте полно трупов, – с усилием сказала пожилая женщина и упала на пол.

Ее тут же подняли и положили на диван.

– Мертвые тела везде, в каждой лаборатории, – сказала вахтерша и посмотрела на Утюгова.

Тот вздрогнул и прижал руку к сердцу. Дрыгайло завыла, сцепив зубы. Секретарша почувствовала острый укол ненависти – это Утюгов был во всем виноват! Его жестокие эксперименты, чуждые гуманизма и попирающие все возможные права на свете, кроме права грубой силы, не могли закончиться иначе.

– Их тела лежат на лестнице, – сказала вахтерша горько, – тех ребят из ударной группы, которая ранее патрулировала подземные этажи. Из них никого не осталось в живых.

Лицо директора пожелтело. Губы его затряслись. Он попытался что-то сказать, но не смог.

– И это неудивительно, – продолжила вахтерша, обращаясь к людям в приемной, которые слушали ее с немым ужасом. – Грызуны-то как медведи-гризли стали! Мне чудом удалось уйти. Если бы ты их увидел, перестал бы задавать вопросы.

Валентин Эмильевич с трудом перевел дух.

«Ты? – с изумлением услышала Марина Яковлевна, и ее третий глаз судорожно заметался. – Старая вахтерша назвала профессора на „ты“? Они что, давние любовники?»

Утюгов стоял и смотрел на старушку. Из глубоких ран на ее лице сочилась кровь, во взгляде читалась тревога. Пчелкина открыла аптечку и, достав вату, бинт и перекись водорода, принялась промывать раны Василисы Егоровны.

– Отсюда надо бежать. Нам с ними не совладать, – прохрипела старушка.

– Мы тоже решили, что это будет лучшим выходом, – сказала бухгалтерша, – у меня в столице живет взрослая дочь с маленькой внучкой, неужели я их больше никогда не увижу! Я не хочу умирать!

– Но прежде чем уйти, – медленно сказала Марина Яковлевна, – надо, чтобы профессор избавил нас от уродства.

И она решительно повернулась к директору.

– Где кровавый обмылок? – спросила инспекторша.

В ее голосе послышались истерические нотки.

Профессор посмотрел на нее тяжелым взглядом. В глубине его глаз таилась боль.

– У меня его нет, – отрезал он.

– Но он хоть существует? – спросил Коршунов, потирая жабры – они отчаянно болели. Он огляделся. Воды в графине больше не было.

– Нет, не существует, – отрезал Утюгов.

– Но я его видела! – закричала Пчелкина. – Видела!

Вахтерша насмешливо посмотрела на секретаршу.

– Сонечка, – сказала она, – вам-то обмылок зачем? Вы же всю свою красоту потеряете.

– Неважно, – отрезала Софья, повернулась и взглянула на Виктора. – Я люблю этого человека и не хочу, чтобы он умер без воды. А это скоро произойдет, если мы отсюда не выберемся. Витя, извини, что не сказала тебе этого раньше.

Алексей Гришин, безучастно сидевший на диване, открыл глаза.

– Пчелкина, – сказал он. Казалось, Алексей делает над собой усилие, чтобы разговаривать, – а тебя не волновал вопрос, заинтересовался бы тобой Коршунов, увидев твое реальное лицо? Красавицам-то хорошо, они всем нравятся. А толстую, кривую и горбатую – он бы тебя такую любил? Я не уверен.

Соня растерялась.

– Любил бы, – громко сказал Виктор, морщась и тяжело дыша. – Я вообще люблю все натуральное. Кстати, я очень сочувствую тебе, Алексей, ты потерял сегодня свою девушку…

Гришин снова закрыл глаза. Его лицо было бледным.

– Ну ладно, давайте тянуть жребий, – сказала Дрыгайло, – с нашими уродствами разберемся после, тем более что шеф не признается в существовании обмылка. А если мы тут еще задержимся, крысы окончательно обнаглеют, и вырваться будет еще сложнее.

И Зинаида Валериевна взяла в руки коробку из-под торта, в которой лежали сложенные бумажки.

Полковник и Комиссаров ушли. Богдан склонился над Лизой, чувствуя себя так, словно это он, а не она, был убийцей.

– Бедная девочка, совсем ребенок, – пробормотал он. – Как же так получилось? У меня с самого начала были плохие предчувствия.

Минина застонала. Она тяжело дышала, из груди ее вырывались хрипы. В душе Овчинникова все перевернулось от ужаса. Он наполнил шприцы, уложил фонарик на листья и сделал ей в плечо четыре укола согласно схеме, озвученной Разянцевым перед уходом. При этом Бог-дан изо всех сил старался, чтобы его руки не дрожали.

– Ты только держись, не умирай, – сказал он девушке, – а то я никогда этого себе не прощу!

Лиза закашлялась. Богдан протянул руку и коснулся ее лба. Ему показалось, что температура немного снизилась. Девушка еще раз кашлянула. Мужчина перевел луч фонарика на лицо Лизы. Ее светлые глаза были открыты.

– Лиза, ты слышишь меня? – спросил Овчинников.

– Да, – одними губами прошептала Минина. – Где я?

– В лесу, в норе, – ответил Богдан. – Ты, главное, не шевелись. У тебя серьезная рана в спине.

– Да, спина очень болит, – сказала Лиза. – А еще… рука.

Ее голос был еле слышен. Богдан протянул руку и еще раз коснулся лба девушки. Теперь он был уверен, что температура у нее немного упала.

– Как меня зовут? – задала вопрос Минина. – Мы знакомы с тобой?

Богдан замер, как будто натолкнулся на невидимую преграду. Его брови удивленно поползли вверх.

– Елизавета, – сказал он. – Ты – Лиза Минина.

Девушка тихонько засмеялась. Ее голос звучал, как колокольчик. Потом она снова закашлялась.

– Хорошее имя, – сказала Лиза. – Милое такое…

Богдан прислонился к стене норы. Такого поворота событий он не ожидал.