Речь Джека сильно изменилась: он говорил нерешительно, с трудом подбирая слова. Его положение, видимо, представилось ему значительно отчетливее при одной только мысли о возможном спасении.

— Но послушайте меня, — увещевал его Раффлс, — мы сами оказались здесь, рискуя собственной шкурой. Мы, как воры, вломились сюда, чтобы расплатиться за обиду, подобную вашей. Да разве вы не видите? Мы вырезали стекло в двери, как самые обыкновенные грабители. И все остальное тоже свалят на нас.

— Вы хотите сказать, что я останусь вне подозрений?

— Да, хочу.

— Но я не желаю совершенно сухим выходить из воды! — истерично выкрикнул Раттер. — Я убил его. Я-то сам это знаю. Но я совершил убийство с целью самозащиты. Это не простое убийство. И я должен откровенно во всем признаться и понести наказание. Я сойду с ума, если этого не сделаю.

Руки у него дрожали, губы тряслись, слезы выступили на глазах. Раффлс грубо схватил его за плечо.

— Послушай, болван! Если нас троих сейчас здесь поймают, знаешь, каким будет наказание? Через шесть недель мы будем висеть все трое рядышком! Ты говоришь так, словно мы находимся в клубе. Ты что, не знаешь, что уже час ночи, что там внизу — труп, а в доме горит свет? Ради всего святого, возьми себя в руки и делай то, что я тебе скажу. В противном случае считай себя покойником.

— Как бы мне хотелось умереть! — воскликнул, всхлипывая, Раттер. — Мне следовало бы взять его револьвер и вышибить себе мозги. Он где-то под ним. О Боже мой, Боже!

Колени Джека подогнулись, с ним началась истерика.

Нам пришлось подхватить его с обеих сторон, стащить вниз по лестнице и вывести на воздух.

Вокруг стояла полная тишина, если не считать сдавленных рыданий несчастного слюнтяя, оказавшегося у нас на руках. Раффлс на мгновение вернулся в дом, и все вновь погрузилось во мрак. Ворота открывались изнутри. Мы осторожно закрыли их за собой и пошли прочь.

Нам удалось унести ноги. Нет никакой необходимости описывать наше возвращение. Джек Раттер все еще жаждал возможности быть вздернутым. Опьяненный своим преступлением, он доставил нам больше неприятностей, чем это сделала бы дюжина по-настоящему пьяных субъектов. Вновь и вновь мы стращали Джека Раттера тем, что бросим его на произвол судьбы, что умываем руки. Однако нам всем троим невероятно и совершенно незаслуженно везло. До самого дома нам не встретилось ни души. Да и тем, кто видел нас потом, после прочтения в вечерней газете информации об ужасной трагедии, разыгравшейся в доме на Кенсальском холме, не могла бы прийти в голову мысль о двух молодых людях в сбившихся набок белых галстуках, которые брели, с трудом поддерживая третьего джентльмена, чей облик безошибочно свидетельствовал о том состоянии, в котором он находился.

Мы пешком дошли до Мейды-Уэйл, а оттуда, нисколько не скрываясь, поехали ко мне на квартиру. Наверх, однако, поднялся я один, а Раффлс с Джеком поехали дальше — в Олбани, после чего я в течение восемнадцати часов не видел Раффлса. Утром я заглянул к нему, но его не было дома. И он не оставил никакой записки. Когда же он вернулся, все газеты были заполнены сообщениями об этом убийстве, а совершивший его человек в качестве пассажира третьего класса плыл через широкий Атлантический океан на лайнере, который следовал по маршруту Ливерпуль — Нью-Йорк.

— Спорить с ним было бесполезно, — сообщил мне Раффлс. — Он был готов либо во всем чистосердечно признаться, либо бежать из этой страны. Поэтому я снарядил его, как положено, в своей мастерской, и мы первым же поездом выехали в Ливерпуль. Заставить его залечь на дно и наслаждаться ситуацией, как на его месте попытался бы сделать я, оказалось невозможным. Но и слава Богу! Я направился было в берлогу Джека, чтобы уничтожить кое-какие бумаги, — и что, ты думаешь, я там нашел? Квартира была нашпигована полицией. Уже имелся ордер на его задержание! Однако, если им когда-нибудь удастся вручить его по назначению, я не буду чувствовать себя виноватым!

Я тоже решил, что и моей вины в том не будет.