Тебе никогда не догадаться о том, что же я делал в течение следующего часа. Я разделся и лег в кровать. Самозванство, вызывающее постоянное напряжение даже тогда, когда оно самым тщательным образом бывает заранее подготовленным, — это наиболее утомительное из всех тех занятий, которые мне только известны. Насколько же возрастает это напряжение тогда, когда подобное перевоплощение требует экспромта! Нет времени даже просто войти в роль — любое твое слово может выдать тебя с головой. Это напоминает ситуацию, когда ты должен все время бить по мячу при плохом освещении. Я не рассказал тебе и половины тех затруднительных положений, в которые я попадал по мере того, как длился наш разговор с Юбэнком, начинавший принимать все более опасный для меня доверительный характер. Вот и представь, как я лежал раскинувшись на кровати, едва переводя дух и желая обрести второе дыхание для очень важной ночной акции.

Мне опять-таки повезло, ибо находиться в постели пришлось не слишком долго: вскоре я услышал сопение дорогого Юбэнка, отдаленно напоминавшее игру на фисгармонии. Эта музыка не прекращалась ни на мгновение. Она звучала, не ослабевая, пока я не выбрался из своей комнаты и не закрыл за собою дверь. Юбэнк дышал громко и размеренно, когда я, прислушиваясь, остановился у его двери. Мне предстояло еще раз послушать этот концерт, и безупречное исполнение маэстро своей сольной партии понравилось мне больше всего. Под сопение этого доброго малого я выбрался из дома. И когда я вновь остановился, вслушиваясь, у открытого окна, Юбэнк по-прежнему вел свою партию великолепно.

С какой целью я вышел? Поймать кобылу, оседлать ее и привязать неподалеку к одному из деревьев, чтобы иметь под рукой готовое средство к отступлению. Я часто удивлялся инстинктивной мудрости, заставившей меня принять данную меру предосторожности. Я бессознательно исполнил то, что с тех пор стало для меня одним из основных принципов работы. Чтобы все это осуществить, потребовались значительные усилия и большое терпение: мне надо было достать седло, не разбудив при этом спящего человека, а кроме того, я ведь не имел никаких навыков поимки лошадей в загоне. Поскольку мои действия показались подозрительными моей бедной кобыле, я вернулся в конюшню и набрал для нее целую шляпу овса, которую и оставил ей в рощице. Там имелась еще и собака, и с ней также пришлось считаться (собака, Кролик, — это злейший наш враг), но я был достаточно сообразителен, и за вечер мы стали с ней закадычными друзьями. Поэтому она завиляла передо мною хвостом не только тогда, когда я сошел со ступенек крыльца, но и когда появился вновь, на сей раз с черного хода.

В качестве soi-disant[2] нового заведующего я имел возможность самым обычным образом выудить у бедного Юбэнка все сведения, так или иначе связанные с функционированием этого отделения банка, особенно за бесценные последние двадцать минут перед сном. Я с самым непринужденным видом задал ему вполне естественный вопрос относительно того, где он сам держит и где посоветует мне держать ночью ключи. Я думал, разумеется, что он забирает их с собой в комнату. Ничего подобного. Его способ их хранения был раза в два оригинальнее. Где именно — теперь не так уж и важно, но посторонний не нашел бы эти ключи за все воскресные дни целого месяца.

Я же, разумеется, достал их за несколько секунд, и еще через несколько секунд я находился уже в самом хранилище. Забыл сказать, что к этому времени взошла луна и в банке стало довольно-таки светло. Я тем не менее притащил с собой из комнаты огарок свечи и без всяких колебаний зажег его в хранилище, которое располагалось на несколько узких ступенек ниже уровня пола в зале прямо за стойкой. В хранилище не было окон, и, хотя я более не мог уже слышать сопение Юбэнка, я не имел ни малейшей причины опасаться какого-либо вмешательства с этой стороны. Я было подумал о том, чтобы запереться изнутри, пока я буду трудиться, но, слава Всемогущему, железная дверь с внутренней стороны не имела замочной скважины.

Итак, в сейфе оказались целые груды золота, но я взял столько, сколько мне было нужно и сколько я мог вынести без особых хлопот. То есть в общей сложности немногим более двух сотен монет. Я не притронулся ни к одному из банкнотов. Моя природная осторожность проявилась также и в той тщательности, с которой я равномерно распределил соверены по карманам, уложив их так, чтобы не походить на старуху из колыбельной песенки о Бэнбери Кросс. Ты и сейчас иногда находишь меня слишком уж осторожным, но в то время я был просто безумно осторожен. И в тот самый момент, когда я собрался уже уходить, хотя мог бы уйти минут на десять раньше, снаружи вдруг раздался громкий стук.

Стучали, Кролик, во входную дверь служебного помещения банка! Должно быть, заметили свет от моей свечи! Я так и застыл в этом кирпичном склепе хранилища, и расплавленный стеарин, стекая, жег мне пальцы!

Мне ничего не оставалось делать, кроме как, положившись на крепкий сон Юбэнка, самому открыть дверь и сильным ударом вырубить посетителя или же пристрелить его из револьвера, который я догадался приобрести до своего отъезда из Мельбурна, а затем кинуться к той рощице, где была привязана кобыла доктора. Я обдумал все в долю мгновения и уже был на верхней ступеньке лестницы, идущей из хранилища, когда к стуку в дверь примешались новые звуки, заставившие меня ретироваться. Это были шлепки босых ног по коридору.

Лестница, соединявшая зал с хранилищем, была выложена из кирпича, и поэтому я скатился по ней почти бесшумно. Мне оставалось только отворить дверь плечом, так как ключи я оставил в сейфе. Тут я услышал, как повернулась ручка входной двери, и поблагодарил небеса за то, что они надоумили меня тщательно закрыть за собою все двери. Как видишь, старина, предосторожность иногда бывает полезной!

«Кто это там стучит?» — спросил наверху Юбэнк.

Ответа я не расслышал, он прозвучал глухо и жалобно, чем-то напоминая смиренную просьбу измученного человека. Что я расслышал отчетливо, так это звук взводимого курка револьвера. Затем раздался лязг отодвигаемых засовов. Послышались шаркающие нетвердые шаги и тяжелое, частое, прерывистое дыхание.

«Милостивый Боже! Что с вами стряслось? Вы весь в крови, как зарезанный поросенок!» — с ужасом воскликнул Юбэнк.

«Кровь уже остановилась», — слабым голосом ответил незнакомец, облегченно вздыхая.

«Но вытекло много! Кто это сделал?»

«Скрывающиеся в зарослях беглые преступники».

«На дороге?»

«Да, по пути сюда… Привязали к дереву… как мишень… и оставили истекать кровью…»

Слабый голос осекся, и раздался быстрый топот босых ног. Если этот бедняга потерял сознание, то наступила моя очередь действовать. Я, однако, не мог быть в этом полностью уверен и лишь прижался там, внизу, к полуоткрытой железной двери, почти оцепенев в невольном своем заточении. Оказалось, что и это было к лучшему, так как Юбэнк не отсутствовал и минуты.

«Выпейте вот это», — услышал я его слова, и когда заговорил другой, его собеседник, то голос его звучал уже увереннее.

«Начинаю чувствовать, что я еще жив».

«Не надо разговаривать!»

«Ну, это мне полезно. Вы не представляете себе, что значит в одиночку преодолеть все эти мили, проползая менее одной мили в час! Я вообще не верил, что доберусь сюда и останусь жив. Вы должны позволить мне все вам рассказать, а то вдруг я скончаюсь!»

«Ладно, сделайте еще глоток».

«Спасибо… Я сказал, что преступники, скрывающиеся в зарослях от закона… В наши дни, конечно, таких уже нет…»

«Тогда кто же это был?»

«Разбойники, грабящие банки. Тип, который расстреливал меня в упор, — тот самый, кого я выставил из банка в Кобурге со свинцом в теле!»

— Я так и знал!

— Ну, разумеется, Кролик, ты мог бы уже об этом догадаться так же, как и я, когда сидел в этом хранилище. Но старина Юбэнк этого не понял и молчал так долго, что я было уже подумал, заговорит ли он вообще.