Я отшатнулся от старика… И неожиданно для себя отлетел от него метров на пять. И повис над травой под углом градусов в сорок пять к земле.

— Успокойтесь, — пряча улыбку, сказал мне старец, — просто теперь тут, в корабле, вы сможете управлять своим телом так же, как мы.

С этими словами он сперва еще чуть приподнялся над поверхностью, а затем принял горизонтальное положение и, взмыв под купол, сделал кульбит. И тут же вернулся на прежнее место.

— Попробуйте, — предложил он.

Я послушно попробовал и, к собственному удивлению, без малейшего труда повторил его трюк, сам не понимая, как мне это удается.

— Чего же они ко мне ТАМ не подлетели? — показывая на «розовых», несуразно спросил я, вернувшись к старцу.

Но он понял меня.

— Эта штуковина называется «мнемогравитат» и действует только там, где установлены специальные генераторы, — пояснил он. — В нашем мире пользоваться им могут лишь самые высокопоставленные персоны. Всякий раз, когда вы будете входить в зоны действия подобных генераторов или выходить из них, вы будете ощущать во всем теле эдакое легкое жжение, словно — он замешкался в поисках сравнения.

— Словно водки хватишь с мороза, — подсказал я.

— Точно! — обрадовался старик. — А не желаете ли, кстати? — хитро прищурился он.

Я уже привык к певучему говору моих спасителей-похитителей, и интонация, с которой седовласый и лысоватый христианин предложил мне выпить, ясно указала мне на то, что сам он сделать это никогда не откажется… Я пригляделся и заметил, как забегали его бездонные глазки…

— Отчего же? — согласился я. — За знакомство, например. Или за мое удивительное спасение.

— Вот-вот, — благостно подтвердил старец. — Водочки? Коньяку? Али чего другого?

— Водки, — выбрал я.

И тут же, прямо из земли между нами вырос ажурный столик с графинчиком, рюмочками и какими-то закусками. Я вспомнил «Мастера и Маргариту». Пробуждение Степы Лиходеева. Но на Воланда старикан не тянул. Как его зовут-то, хотя бы?

— Меня, Роман Михайлович, Сэмюэлем зовут, — словно отвечая на мой мысленный вопрос, сказал он, разливая прозрачную жидкость в четыре рюмки. Заметив мое удивление, пояснил: — Русские имена, к сожалению, в быту совсем не сохранились. А уж тем паче традиция величать по отчеству. Отца моего, к примеру, звали. Сомерсетт. Согласитесь, вряд ли можно было бы услышать что-либо глупее, чем Сэмюэль Сомерсеттович?

— Да уж, — промямлил я, принимая рюмку из его рук.

— Так что, хотя я и считаю себя чистокровным славянином и, кстати, горжусь этим, зовите меня просто дядюшка Сэм. Я к этому привык.

Я подумал, стоит ли сообщать ему, что в советских политических пасквилях времен «холодной войны» «дядюшкой Сэмом» было принято называть Соединенные Штаты Америки, да еще и изображать сей персонаж этаким набитым долларами злобным толстяком с сигарой в зубах и котелком на голове… Но решил воздержаться. Вместо этого обернулся к «розовым»:

— А вас-то как звать?

В том, что они — подчиненные «дядюшки Сэма», и в том, что субординация тут строжайшая, сомнений не возникало. Это было ясно хотя бы уже по тому, как бедолаги притихли и оцепенели. Но распивание спиртного, видно, нарушением дисциплины не считалось: оба «Джедая-телепузика» уже держали в руках по рюмашке. Услышав мой вопрос, они искательно, почти испуганно, посмотрели на начальника. Тот, чуть заметно кивнув головой, заметил:

— Подчиненных у нас принято называть по фамилиям.

— Синицын, — представился кудрявый, слегка поклонившись.

Затем назвался лысый:

— Семецкий. Можно, Сема, — добавил он, крякнул и виновато посмотрел на дядюшку Сэма.

— Так за знакомство! — протянул я рюмку, чтобы чокнуться, но никто из троих не поддержал меня. Я сперва удивился, но потом догадался, что этот обычай людям будущего не известен.

— За знакомство, — повторил я и просто опрокинул рюмку в рот.

И остальные последовали моему примеру. А водка-то оказалась не фонтан. Просто самогон какой-то, а не водка… «Ключница водку делала»… А ведь Грозный в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» произнес эту фразу, тоже попав в будущее. Видимо, имеет место процесс ухудшения качества водки от века к веку.

Взяв с овального блюдца что-то мокрое и твердое я сунул это в рот и похрустел. Вкусно. Какой-то овощ или корешок. Какой, не понял. Но вкусно. Вроде как маринованный. Короче, сойдет.

— Ну и что вы со мной собираетесь делать? — спросил я, прожевав.

— С вами? — поднял брови старец с деланым удивлением. — Ошибаетесь, дорогой Роман Михайлович. Это вы с нами будете делать… Все, что только пожелаете. Ведь вы, Роман Михайлович, царь наш батюшка.

Ну вот, приехали… Вообще-то после повторенного несколько раз обращения «государь» к чему-то подобному я был готов. И все-таки слегка охренел.

— Царь? — переспросил я тупо.

— Вот именно, — подтвердил он. — Наш символ, наше национальное знамя. Наш оплот и надежда на возрождение.

— С какого хрена? — сбил я грубой интонацией елейность его тона.

— Кровь у вас монаршая, вот с какого, — заявил он.

— Поясняй, — потребовал я и вдруг заметил, что тон, которым я это произнес, и впрямь какой-то царский. — С каких это пор опять появились цари? В мое время демократия была, президент был — Путин. Неожиданный, но вроде нормальный.

— Поясняю, — кивнул он. — Все просто. Реставрация монархизма в России произошла еще в начале двадцать первого века. Ежели бы вы. Роман Михайлович, не разбились в автомобиле, вы бы это дело и сами застали. После долгой, почти в сто лет, паузы без самодержцев царем себя провозгласил Никита Михалков…

— Михалков?! Актер?! — не поверил я своим ушам. — Тот, который «шагает по Москве»?!

Дядюшка Сэм пожал плечами:

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, я, видите ли, не историк и не в курсе всех политических интриг того времени… Знаю лишь, что он был избран президентом, в основном при поддержке провинции, тогда как названная вами Москва была чуть ли не поголовно против… А царем он себя провозгласил, возложив, так сказать, судьбу свою на алтарь служения отечеству. Ибо, будучи монархистом, иного пути реставрации самодержавия он не видел. «Самодержавие, православие, народность» — вот триединый оплот России во все века ее процветания.

Тут я вспомнил, что Михалков в одном своем фильме и в самом деле сыграл царя. «Сибирский цирюльник» фильм называется. Но я еще не успел его посмотреть… Ну надо же! Кто бы мог подумать?! Хотя… Другой киношник Станислав Говорухин — тот, помню, да, выставлял свою кандидатуру на президентских выборах. Опять же Рональд Рейган… Видно, дурной пример оказался заразительным…

Адядюшка Сэм продолжал:

— Кончил он худо. Как всякий самозванец. Началась на Руси смута, и то ли на кол его посадили, то ли просто пристрелили, аки пса сбесившегося… Однако ж самодержавие на Руси с тех самых пор так и стоит незыблемо. Так что, спасибо ему, каков бы он ни был.

— За Никиту Михалкова? — предложил я, подняв пустую рюмку и почувствовав, что на глаза навертываются слезы. — А я ведь его живьем видел. В Доме кино, на встрече…

— Не может быть! — воскликнул дядюшка Сэм, всплеснув руками. А затем, недоверчиво на меня поглядывая, стал молча разливать.

— Да, честное слово! — даже обиделся я. — Чего особенного?! Вся группа ходила. После этой встречи его фильм «Утомленные солнцем» показывали. Классный фильм. И мужик классный. Усатый такой, обаятельный, как кот. А еще больше он похож на кота в «Шерлоке Холмсе». Да я его вот так, как вас, видел, правда! Автограф не взял только потому, что я их не собираю.

— Сомкнулась связь времен! — заявил дядюшка Сэм, видимо, прекратив подозревать меня во лжи. И хоть я и не слишком прилежный студент-филолог, я все-таки узнал цитату. Это он Шекспира наизнанку вывернул.

— Это судьба, — продолжал он. — Вы были знакомы с тем, кто восстановил на Руси монархию.

Это, конечно, большое преувеличение, говорить, что я был с ним знаком. Видел, не более. Но дядюшка продолжал: