Дело в том, что Лесто с младых ногтей увлекается мифологией и магией тольтеков и тех, кого многие считают их преемниками на пути Темного Знания – ацтеков.

Раз Лесто здесь и собирает информацию, значит, чувствует что-то полезное для себя. Я хочу понять – что. Ищите все, что как-то может объединять ритуалы тольтеков, ацтеков, и интерес Лесто к российской истории. Пусть даже это покажется вам совершенно бредовым.

Таня старательно записала в свою тетрадь – «тольтеки, ацтеки, ритуалы. Славяне – какие ритуалы были у них. Москвоведы? Кого спросить?».

Вяземский дождался, когда она закончит писать, и попросил:

– А теперь, пожалуйста, расскажите, как можно более подробно, о чем вас пытался выспросить Соловьев.

Рассказывать пришлось три раза. Каждый раз Вяземский задавал новые уточняющие вопросы. Особенно его интересовало все, что связано с «дымящемся зеркалом» и «черными камнями». В конце концов Таня заявила, что больше не в состоянии выносить такое насилие над своим мозгом, поскольку вспоминать попросту нечего.

Вяземский вышел провожать ее на крыльцо. Подтянутый, очень прямой, он снова показался ей человеком другой эпохи – куда более опасной и благородной, пришельцем из тех времен, когда слово «честь» еще не вызывало презрительную усмешку.

И пусть говорят, что таких времен не было – при виде Вяземского Татьяна хотела верить – были. Обязательно были.

Она уже сбегала по ступеням, когда Вяземский окликнул:

– Татьяна! Таня, подождите.

Она обернулась и чуть не столкнулась с ним – оказывается, он был уже совсем рядом. На раскрытой ладони протягивал ей свернутый кольцом кожаный ремешок.

– Возьмите, пожалуйста.

– Ян, у вас входит в привычку дарить мне на прощание подарки, – улыбнулась она.

– Разве это плохая привычка? – его ответная улыбка казалась чуть смущенной.

– И вы снова попросите носить, не снимая?

– Да. Попрошу. Желательно, на левой руке. Давайте-ка я сам завяжу.

Оказалось, это браслет, наподобие тех, которыми любили украшать себя хиппи. В отечественном сленге они получили известность, как «фенечки».

Но этот отличался от никчемушных поделок арбатских бездельников, как кухонный нож от боевого клинка.

Через широкую кожаную полосу были пропущены несколько тонких ремешков, на которых крепились маленькие костяные фигурки.

Таня присмотрелась – белый волк с оскаленной пастью, медведь, грозно поднявший лапу, хищная птица, раскинувшая крылья – не то сокол, не то орел.

– Кто это? – серьезно спросила она, показывая на птицу.

– Сокол, – коротко ответил Вяземский.

Татьяна вытянула руку, любуясь подарком. Браслет смотрелся стильно и даже грозно. Он плотно охватывал запястье, и Тане неожиданно захотелось сжать ее в кулак, почувствовать в руке тяжесть рукояти боевого меча.

– Это тоже оберег, да? – посмотрела она на Яна.

– Да. Но не только. Считайте это еще и системой охраны. И средством аварийной связи. Если вам будет что-то действительно серьезно угрожать, сорвите одну из фигурок и постарайтесь сломать. Например, раздавите каблуком. Но только, если угроза будет действительно смертельной. Это очень, – тут он сделал паузу, – мощное средство. В обычных условиях с этим оберегом управляются иначе, но вам я сейчас об этом рассказывать не буду.

– Спасибо, – коротко, но от всей души поблагодарила она Вяземского.

Уехала Таня только в начале восьмого, когда апрельский вечер решительно вступил в свои права, и парк затянуло зябкими сумерками.

Трясясь по колдобинам грунтовки, она поймала себя на мысли, заставившей ее досадливо зашипеть: – Ай-й, прекрати.

Ей очень не хотелось уезжать. А хотелось сидеть в беседке рядом с Яном и смотреть, как вечерние тени размывают очертания деревьев, вдыхать запах весенней ночи, мерзнуть в своей тонкой городской куртке, а потом отогреваться в той маленькой столовой, где они обедали, и смотреть, как Ян, поглядывая на дверь, ложкой поедает варенье.

Сейчас эти мысли снова вернулись.

Решительно выпрямившись, она нажала кнопку переключения радиостанций на автомобильном приемнике. Удовлетворенно сказала: – О, то, что нужно!

И бодро заголосила вместе с солистом «Наива»:

Если бы Татьяна или Вяземский знали о трагической участи капитана Нифонтова, если бы Ян попросил ее заняться поисками чуть раньше, если бы он несколько раньше узнал о «расчлененке», которую уже забрало в свое производство и строжайше засекретило ФСБ…

Сколько их, этих вечных «если бы»?

Многих событий бы не произошло, многие люди остались бы живы, но все случилось так, как случилось.

Татьяна уехала домой, а Вяземский вызвал к себе Олафа, и, налив ему большую кружку крепкого черного чая, предложил присесть в одно из кресел, стоявших возле столика у окна.

Сам сел напротив, задумчиво уставился в непроглядную темень.

– Ян Александрович, что вас беспокоит? – прихлебывая чай, спросил Олаф.

Вяземский помолчал, поглаживая пальцами подбородок.

– Понимаете, Олаф, я никак не могу связать воедино кучу разрозненных фактов. Я чувствую шевеление вокруг, понимаю, что готовится что-то серьезное, возможно, даже один из Прорывов, но как только я пытаюсь сконцентрироваться и собрать картину, детали тут же разлетаются.

– Вы думаете, они действительно могут готовить Прорыв? Последний раз это случилось… сколько? Сорок или пятьдесят лет назад. Насколько я помню, австралийцы после этого заверяли нас, что Граница запечатана настолько надежно, насколько это вообще возможно.

Вяземский указательным пальцем потер свою искривленную переносицу:

– Печати! Вы не хуже моего знаете, насколько они условны. Да, австралийское отделение поработало замечательно и теперь там тишь да гладь. Но вопрос надо ставить иначе – чей именно Прорыв может готовиться? И почему именно здесь? И какое ко всему этому отношению, черт побери, может иметь аргентинский мошенник Лесто?

– Не пойму. Пока не пойму, Ян Александрович, – признался Олаф.

– Вот и я пока не понимаю.

Бесшумно поставив чашку на столик, Олиф снова откинулся в кресле.

– Скажите, а вы действительно думаете, что эта журналистка может раскопать что-нибудь стоящее?

– Откровенно говоря, нет. Но – сами знаете, иногда случаются самые невероятные вещи. К тому же, для нее куда безопаснее сидеть в архивах и беседовать с благообразными старичками-учеными, нежели рыскать по городу в поисках информации о Лесто. Откровенно говоря, я еще не знаю, как аукнется ее просьба, с которой она обратилась к Станиславу Загорулько.

– Думаете, этот будет рыть всерьез?

– Мало того, он уже роет. Вот скажите, вы верите в совпадения?

– Если честно, не очень, – сдержанно улыбнулся Олаф.

– Вот и я не очень. А то, что капитан Загорулько служил в группе, обеспечивающий силовое прикрытие экспедиций «Спецотдела», и вовсе наводит меня на тяжкие размышления. Кстати, это стопроцентно достоверная информация?

– Абсолютно. Поверьте, я перепроверял по нескольким источникам – уточнил Олаф. – Сегодня с утра данные подтвердили. А потому, снова встает вопрос, который я вам задавал сегодня утром, когда отследил активность этого детектива – случайна ли ваша встреча с Бересневой.

Вяземский встал, прошелся по кабинету, остановился перед собеседником.

Покрутил головой, разгоняя напряжение после трудного дня. Ответил:

– А вы знаете, думаю, случайно. Либо ее используют настолько втемную, что она это как вмешательство даже не воспринимает. Понимаете, не будь это так, она не стала бы обращаться к Загорулько настолько открыто. Да и сам этот отставной капитан не полез бы так прямолинейно меня проверять.

– Похоже на то, – кивнул, поднимаясь, Олаф, – Какие распоряжения будут на завтра?

– Завтра мы с вами будем совершать визиты. Мне очень интересно, что же, все-таки, черт побери, происходит в этом славном городе.