— Клянусь алебастровыми бедрами Иштар! Кто же наш милый привратник?!

— вскричал изумленный Пелиас. — Это же никто иной, как благородный Шукели, любящий вешать за ноги моих воспитанников и сдирать с них кожу! Уж не спишь ли ты, Шукели? Почему застыл ты, с брюхом, распоротым, как у свиньи на бойне?!

— Он мертв, — проворчал Конан.

— Жив он или мертв, — страшно засмеялся Пелиас, — но решетку он откроет!

Маг громко хлопнул в ладоши и крикнул:

— Встань, Шукели! Возвратись из ада, встань с окровавленной земли и открой дверь своим господам! Встань, говорю я!

Чудовищный стон пронесся по коридору. Волосы встали дыбом на голове Конана, и холодные капли пота защекотали его лоб.

Евнух вздрогнул и неуклюже повернулся, волоча непослушные руки. Беспощадный смех Пелиаса, острый, как обсидиановый кинжал, вторил движениям мертвого тела, цеплявшегося за прутья решетки.

Страх овладел Конаном, колени его подгибались. Широко открытые глаза трупа были пустыми и невидящими; внутренности вываливались из живота и путались в ногах Шукели, когда он, подобно огромной кукле, нажал на рычаг засова. Вначале Конану казалось, что евнух каким-то чудом жив, но теперь сомнений не было — Шукели был мертв, мертв уже много часов!

Пелиас вышел через открывшийся проход, а обливавшийся липким потом Конан поспешил за ним, опасаясь коснуться отвратительной шатающейся фигуры, уцепившейся за решетку.

Маг не оглядывался, и Конан брел по его следам, сотрясаемый приступами рвоты. Через полдюжины шагов он услышал глухой стук и обернулся

— останки евнуха неподвижно валялись у выхода.

— Он выполнил сказанное, и ад требует его обратно, — небрежно бросил удовлетворенный Пелиас, вежливо не замечая дрожи могучих плеч киммерийца. И они направились вверх по длинной лестнице, через бронзовые двери, украшенные человеческим черепом. Конан крепче сжал рукоять меча, ожидая нападения невольников, но в залах царила тишина. Коридор; следующий, заполненный благовонным дымом — тишина. Нигде никого.

— Невольники и стража располагаются в другом крыле цитадели, — равнодушно заметил Пелиас. — Господин их далеко, и рабы лежат без сознания, опоенные вином или соком лотоса.

Конан выглянул в стрельчатое окно, с оправленным в серебро стеклом, и выругался от удивления при виде звездного неба.

Его швырнули в подземелье при восходе солнца, а сейчас уже было далеко за полночь. В голове киммерийца не укладывался факт, что он так долго пробыл в заточении, и лишь сейчас он ощутил голод и жажду, вцепившиеся во внутренности.

Пелиас ввел его в комнату с золотистым сводом и посеребренным полом; стены из ляпис-лазури резко контрастировали с черным гранитом изящных колонн.

Со вздохом облегчения маг вытянулся на ложе, покрытом дорогой тканью.

— Наконец-то — золото и шелк! Тсотха прикидывался, будто он выше земных наслаждений, но он наполовину дьявол — а я, невзирая на чародейское искусство, человек. Люблю, знаешь ли, удобства и веселые пирушки. На них и поймал меня подлый жрец — поймал совершенно беспомощного после доброй выпивки. Вино — проклятие, но клянусь грудью Иштар, даже когда я сейчас вспоминаю о нем, то немедленно чувствую присутствие этого напитка… Прошу тебя, дружище, наполни мой кубок! Впрочем, что это я?! Ты — монарх, позволь мне услужить тебе!

— К чертям! — хрипло сказал Конан, наполняя хрустальный кубок и передавая его Пелиасу. Сам же варвар ухватил пузатый кувшин и сделал глоток прямо из горлышка, вздыхая от удовлетворения.

— Пес Тсотха знает толк в вине! — Конан отер губы ладонью. — Но во имя Крома, Пелиас, неужели мы будем ждать здесь, пока проснувшиеся кнехты перережут наши глотки?

— Не беспокойся, приятель, — спокойно ответил Пелиас, — лучше ответь: не хочешь ли ты посмотреть, как идут дела у Страбона?

Глаза Конана метнули голубые искры, и суставы пальцев побелели на рукояти меча.

— Попадись мне этот ублюдок на длину клинка!

Пелиас поднял с эбенового столика блестящий хрустальный шар.

— Это хрусталь Тсотха-ланти; детская забава, но полезная, когда не хватает времени на более серьезное искусство. Поглядим, Ваше Величество…

Маг опустил шар на столик. Король посмотрел на матовую поверхность; и внезапно внутреннее пространство просветлело, расширилось, и изображение приобрело яркость и четкость.

Конан узнал знакомый пейзаж: равнина плавно опускалась к широкой реке, за которой высилась горная гряда; на северном берегу реки стоял город, окруженный стенами и рвом, обоими концами упиравшимся в реку.

— Во имя Крома! Это же Шамар! Псы Страбона осаждают его!

Захватчики перешли реку; шатры их стояли на узкой полосе ровного пространства, между взгорьем и городом.

Воины толпились под стенами, оружие их блестело в слабом лунном свете; со стен и башен летел град стрел и камней; нападающие дрогнули, откатились и вновь возобновили штурм. Конан открыл было рот, чтоб выругаться, но в шаре уже возникло иное изображение: в тумане появились стрельчатые крыши дворцов и сверкающие купола храмов — король видел Тарантию, свою столицу. Город был охвачен растерянностью и паникой.

Он видел рыцарей из Пуатена — преданнейших соратников, облеченных доверием и поставленных на охрану города. Они выезжали из ворот под рычание и свист разъяренной толпы. Король видел скопища мародеров, чужие панцири воинов с пелийскими инсигниями, и те же знаки красовались на башнях и площадях.

А над всем происходящим стояло смуглое, искривленное победной гримасой лицо принца Арпелло Пелийского.

Изображение потемнело и исчезло.

— Проклятье! — бесновался Конан. — Стоило потерпеть одну неудачу, как весь мой народ отвернулся от меня!

— Это не так, — прервал его Пелиас. — Твоим подданным объявили о смерти их короля, и они решили, что никто не защитит их теперь от внешнего врага и гражданской войны. Вполне естественно в таком случае признать власть сильнейшего вельможи, во избежание ужасов борьбы за трон; памятуя былое, они не верят пуатенцам, а под рукой оказался Арпелло — могущественный принц центральных провинций.

— Когда я вернусь в Аквилонию — его обезглавленный труп сгниет на помойке у Башни Предателей!

— Увы! Страбон достигнет столицы ранее тебя, — хладнокровно прервал его Пелиас, — а армия кофтцев разграбит твое королевство.

— Ты прав! — Конан взбешенным тигром заметался по комнате. — Даже на лучшем коне я не достигну Шамара к полудню, но и даже успев, я смогу лишь погибнуть при падении города. А ведь он падет, падет через несколько дней!

От Шамара до Тарантии пять дней пути на сменных лошадях, — все никак не мог успокоиться Конан, — если загонять их насмерть; пока я доскачу до столицы и соберу армию, Страбон уже постучится в ворота — а собрать армию трудно: даю голову на отсечение, что трусливая знать при вести о моей смерти шмыгнула в свои горы. Если уж народ выгнал Троцеро Пуатенца, никто не в состоянии воспрепятствовать Арпелло завладеть короной и казной!

— В обмен на марионеточный трон Арпелло согласится стать вассалом Страбона, но в нужный момент поднимет мятеж. Бароны его не поддержат, и это будет легальным поводом для кофтцев захватить твое королевство.

— О Кром, Имир и Сет! Если бы у меня были крылья, чтоб долететь до Тарантии!

Сидящий за столом маг выстукивал на яшмовой поверхности некий причудливый ритм и, казалось, не слышал слов Конана, погруженный в свои мысли.

Вдруг яшмовый барабан умолк, и маг вскочил, ведомый внезапным импульсом, и жестом приказал Конану следовать за ним. В полном молчании взошли они по мраморной лестнице на верхнюю площадку самой высокой башни цитадели. Стояла ночь. Сильный ветер развевал черные волосы Конана. Далеко внизу мерцали огни Корхемиша, более чужие, чем звезды над головами.

Пелиас выглядел одержимым, внезапно он заговорил странным, изменившимся голосом.

— Есть существа, живущие не только на земле, в воде и в воздухе, но и в небесах, неизвестные людям, рассеянные на неизмеримых пространствах… Но для владеющего Знаками и Словами, лежащими в основе, они доступны и не опасны. Смотри — и не пугайся!