Так под пером А. П. Чехова обычный случай из врачебной практики превратился в яркое описание социальных болезней капиталистического общества.

Испытывая тяготение к научной и преподавательской деятельности, Чехов хотел прочитать студентам курс лекций по весьма оригинальной тематике: субъективное ощущение больного человека, т. е. все то, что переживает больной человек, что составляет его внутренний мир, обнаженный и деформированый страданием. Изучение внутренней картины болезни, по свидетельству крупного советского терапевта профессора Р. А. Лурия, много занимавшегося проблемами психосоматики, представляет серьезную и трудную для врача задачу, далеко выходящую за пределы регистрации жалоб больного. К преподаванию в университете Чехова, как известно, не допустили. Однако сегодня «внутренняя патология страданий» – тот предмет, который предполагал читать Антон Павлович, вряд ли может обойтись без его произведений. Ведь мало кто из писателей и ученых проникал так глубоко, как А. П. Чехов, в сложную сущность человеческого страдания.

Известный киевский врач профессор Е. И. Лихтенштейн в одной из своих недавно вышедших книг заметил, что произведения любимых писателей и в первую очередь А. П. Чехова облегчали ему проникновение во внутреннюю картину болезни и тем способствовали установлению… контакта с пациентом. Думаю, что подобное признание могли бы сделать многие врачи.

Каковы ощущения человека, находящегося в лихорадочном состоянии? Откройте рассказ «Тиф».

Молодой поручик возвращается домой. Ему нездоровится. Он с ненавистью смотрит на соседа по купе, задающего какие-то вопросы. Он не находит себе места. Руки и ноги его не укладываются на диване, хотя весь диван в его распоряжении. Во рту у поручика сухо и липко. В голове тяжелый туман «…Мысли его, казалось, бродили не только в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных в ночную мглу. Сквозь головную муть, как сквозь сон, слышал он бормотанье голосов, стук колес, хлопанье дверей…»

Кто хоть раз в жизни испытал лихорадочное состояние, должен согласиться, что Чехов передал его весьма точно и высокохудожественно.

В этом же рассказе Антон Павлович очень точно передает радость человека, выздоравливающего после тяжелой болезни, внезапно бросившей его на грань жизни и смерти:

«…Всем его существом, от головы до ног, овладело ощущение бесконечного счастья и жизненной радости, какую, вероятно, чувствовал первый человек, когда был создан и впервые увидел мир… Он радовался своему дыханию, своему смеху, радовался, что существует графин, потолок, луч, тесемка на занавеске. Мир божий даже в таком тесном уголке, как спальня, казался ему прекрасным, разнообразным великим. Когда явился доктор, поручик думал о том, какая славная штука медицина, как мил и симпатичен доктор, как вообще хороши и интересны люди…»

Опьянение жизнью невольно доводит поручика до жестокого эгоизма. Ухаживая за ним, заразилась и умерла его любимая сестра Катя, восемнадцатилетняя девушка, готовившаяся к учительскому экзамену. Эта страшная неожиданная новость «не могла побороть животной радости, наполнившей выздоравливающего поручика. Он плакал, смеялся и скоро стал браниться за то, что ему не дают есть».

И только спустя неделю, когда улетучилось опьянение первых дней возрожденной жизни, наступило горькое похмелье и ощущение невозвратимой потери.

Советский писатель 3. Паперный, на протяжении многих лет занимающийся исследованием творчества Чехова, называет его «великим диагностом человеческой души» и расшифровывает свое определение: «…он представляет все неисчерпаемое многообразие человеческих случаев, ситуаций, вариантов».

Чаще всего болезнью страдает сама действительность, которую художник исследует глубоко и разносторонне с тщательностью ученого.

К. Г. Паустовский, оценивая влияние «второй» профессии на творчество Антона Павловича, писал: «То, что Чехов был врачом, не только дало ему знание людей, но сказалось и на его стиле. Если бы Чехов не был врачом, то, возможно, он бы не создал такую острую, как скальпель, аналитическую и точную прозу.

Некоторые его рассказы (например, «Палата № 6», «Скучная история», «Попрыгунья», да и многие другие) написаны как образцовые психологические диагнозы…»

В той же самой «Золотой розе» К. Г. Паустовского, из которой почерпнуты приведенные выше слова, есть такое наблюдение, касающееся «механики» творческого процесса:

«…Надо успеть записать. Малейшая задержка – и мысль, блеснув, исчезает.

Может быть, поэтому многие писатели не могут писать на узких полосках бумаги, на гранках, как это делают журналисты. Нельзя слишком часто отрывать руку от бумаги, потому, что даже эта ничтожная задержка на какую-то долю секунды может быть гибельной…»

Паустовский, по-видимому, прав. Но мне как врачу многие короткие рассказы доктора Чехова представляются написанными не на обычной бумаге, а на рецептурных бланках, по которым отпускают сильнодействующие лекарства. Такова в них концентрация сюжета и мощь воздействия на человеческое сердце, с той лишь существенной разницей, что медикаменты успокаивают и притупляют страдание, а чеховские рассказы возбуждают и обостряют боль.

«Кому повем печаль мою?…» Кто выслушает одинокого, засыпанного мокрым снегом извозчика Иону, у которого умер сын? (рассказ «Тоска»), У него нет сил молчать, потому что тоска громадная, не знающая границ, готовая залить мир, ищет выхода. «Надо рассказать, как заболел сын, как мучился, что говорил перед смертью, как умер… Нужно описать похороны и поездку в больницу… Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать…» Но никому из тысячи людей, снующих по улице, нет дела до Ионы и его горя. Разве только лошади можно излить душу.

«… – Так-то, брат, кобылочка… Нету Кузьмы Ионыча… Приказал долго жить… Взял и помер зря… Теперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать. И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить… Ведь жалко?

Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина…

Иона увлекается и рассказывает ей все…»

В 1887 году был напечатан рассказ Д. В. Григоровича «Сон Карелина».

Антон Павлович откликнулся на публикацию: «Конечно, сон – явление субъективное и внутреннюю сторону его можно наблюдать только на самом себе, но так как процесс сновидения у всех людей одинаков, то, мне кажется, каждый читатель может мерить Карелина на свой собственный аршин, и каждый критик поневоле должен быть субъективен. Я сужу на основании своих снов, которые часто вижу…»

В письме к Д. В. Григоровичу он дает высокую оценку этому его произведению, рассматривая его не только как художник, но и как врач, обладающий глубокими познаниями по физиологии снов и сновидений.

А через год сам Чехов пишет рассказ «Спать хочется», где с необыкновенной художественной силой и научной достоверностью описывает страдания тринадцатилетней Варьки, измученной непосильным трудом и хроническим недосыпанием.

«…Ребенок плачет… А Варьке хочется спать. Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка…»

В наполовину уснувшем утомленном Варькином мозгу возникают галлюцинации. То она видит темные облака, которые гоняются по небу друг за другом и кричат, как ребенок, то – покрытое грязью шоссе, по которому плетутся люди с котомками и носятся какие-то тени. «Вдруг люди с котомками и тенями падают на землю в жидкую грязь. „Зачем это?“ – спрашивает Варька. „Спать, спать!“ – отвечают ей. И они засыпают крепко, спят сладко, а на телеграфных проволоках сидят вороны и сороки, кричат, как ребенок, и стараются разбудить их.

– Баю-баюшки-баю, а я песенку спою… – мурлычет Варька…»