«– Относительно водобоязни я совершенно покоен, а если меня и беспокоит что-нибудь, так это только рана. При вашей небрежности легко может приключиться рожа или что-нибудь вроде…»

Умелого врачебного внушения оказалось достаточно, чтобы вернуть этого человека к жизни: «…Вышел он от Овчинникова веселый, радостный, и казалось даже, что с ним вместе радовались и слезинки, блестевшие на его широкой черной бороде…»

Рассказ впервые был напечатан под названием «Водобоязнь» с подзаголовком «Быль» и, действительно, очень напоминает случай из врачебной практики. Антону Павловичу он, по-видимому, был дорог описанием лунной ночи, которое неоднократно в разных вариантах приводилось им в качестве примера создания общей картины с помощью детали: «…На плотине, залитой светом, не было ни кусочка тени; на середине ее блестело звездой горлышко от разбитой бутылки…»

Сегодня редкая научная работа по иатрогенным заболеваниям, т. е. душевным расстройствам, возникшим в результате неправильного влияния врача на психику больного, обходится без цитаты из записной книжки А. П. Чехова:

«Z идет к доктору, тот выслушивает, находит порок сердца. Z резко меняет образ жизни, принимает строфант, говорит только о болезни – весь город знает, что у него порок сердца; и доктора, к которым он то и дело обращается, находят у него порок сердца. Он не женится, отказывается от любительских спектаклей, не пьет, ходит тихо, чуть дыша. Через 11 лет едет в Москву, отправляется к профессору. Этот находит совершенно здоровое сердце. Z рад, но вернуться к нормальной жизни уже не может, ибо ложиться с курами и тихо ходить он привык, и не говорить о болезни ему уже скучно. Только возненавидел врачей и больше ничего».

Достоверный сюжет этот, к сожалению, изредка повторяется и в наше время, и можно смело утверждать, что он является доподлинной записью истории болезни какого-нибудь Z, попавшего в поле зрения врача и писателя А. П. Чехова.

Не многие знают, что, будучи студентом четвертого курса, Антон Павлович задумал научную работу «История полового авторитета». Мысли об этой неосуществленной работе появились у Чехова под влиянием трудов Чарлза Дарвина, эволюционный метод которого он планировал использовать для изучения взаимоотношений полов на всех ступенях развития животного мира, от простейших до человека.

Для нас сегодня не то важно, что к решению социальной проблемы взаимоотношений полов в человеческом обществе Чехов хотел подойти с биологическими мерками. Пройдет около десяти лет, и в повести «Дуэль» он осудит идеи социального дарвинизма, высказываемые зоологом фон Кореном. Вот образчик рассуждений зоолога: «…Человеческая культура ослабила и стремится свести к нулю борьбу за существование и отбор; отсюда быстрое размножение слабых и преобладание их над сильными. Вообразите, что вам удалось внушить пчелам гуманные идеи в их неразработанной, рудиментарной форме. Что произойдет от этого? Трутни, которых нужно убивать, останутся в живых, будут съедать мед, развращать и душить пчел – в результате преобладание слабых над сильными и вырождение последних…» А поэтому, коль скоро человечеству грозит опасность со стороны нравственно и физически ненормальных, то их надо либо возвысить до нормы, как считает фон Корен, либо – обезвредить, т. е. уничтожить.

Ницшеанские взгляды на улучшение человеческой породы путем насильственного уничтожения слабых антипатичны врачу и гуманисту А. П. Чехову.

Знакомство с трудами Ч. Дарвина имело первостепенное значение в формировании материалистического мировоззрения писателя. Антон Павлович надолго сохранит интерес к работам великого ученого: «…Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю», – сообщает он писателю В. В. Билибину в 1886 г.

Знаменательно, что в самой первой своей публикации – в «Письме к ученому соседу» – А. П. Чехов зло высмеивает воинствующих обывателей, выступающих против дарвиновской теории происхождения человека: «…Вы изволили сочинить что человек произошел от обезьянских племен мартышек, орангуташек и т. п. Простите меня старичка, но я с Вами касательно этого важного пункта не согласен и могу Вам запятую поставить. Ибо, если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны то у него был бы хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили бы по городам Цыганы на показ и мы платили бы деньги за показ друг друга, танцуя по приказу Цыгана или сидя за решеткой в зверинце…»

На последнем курсе университета и в первый год самостоятельной врачебной практики А. П. Чехов предпринял еще одну попытку научного исследования. На этот раз в области истории медицины.

Работу эту Антон Павлович не афишировал, и только в 1930 г. Н. Ф. Бельчиков случайно натолкнулся в архивах писателя на рукопись под названием «Врачебное дело в России».[32] Исследование это настолько захватило Чехова, что он за всю осень ни разу не выбрался в театр, о чем с сожалением и одновременно с гордостью признавался Лейкину.

Любопытно, что в рассказе «Неприятность», опубликованном в 1888 г. под названием «Житейские мелочи», были такие строки: «…Хорошо также упрятать себя на всю жизнь в келью какого-нибудь монастыря… день и ночь будет он сидеть в башенке с одним окошком, прислушиваться к печальному звону и писать историю медицины в России…»

При редактировании рассказа писатель по каким-то соображениям исключил этот отрывок.

Судя по перечню литературы (112 названий), которую Чехов собирался использовать в работе, он намеревался изучить врачевание с древнейших времен. Так же как герой рассказа «Студент», он верил, что прошлое связано с настоящим непрерывной цепью событий, и стоит лишь дотронуться до одного конца этой цепи, как дрогнет другой.

Для своего исследования Антон Павлович решил обратиться к историческим летописям, фольклорным материалам, книгам по истории России. Художественной натуре Чехова была близка позиция французского историка Эрнеста Ренана: «Предания, отчасти и ошибочные, могут заключать в себе известную долю правды, которою пренебрегать не должна история…» Цитата эта, выписанная им на отдельном листе, по-видимому, должна была стать методологическим ключом ко всей работе. Ведь именно в эти годы состоялись великие археологические открытия Генриха Шлимана, откопавшего древнюю Трою только благодаря неколебимой вере в истинность гомеровских сказаний.

В этой, по сути дела, только начатой работе Антон Павлович сумел показать, как можно увязать медицину с далекой, казалось бы, от нее историей государства Российского и даже с помощью медицинского диагноза найти ключ к решению одной из увлекательнейших исторических загадок.

«Самозванец не знал падучей болезни, которая была врождена у царевича», – записал он в комментариях к показаниям современников о причинах смерти Дмитрия Угличского.

Чехов, по-видимому, был чрезвычайно горд этим своим открытием и спустя 5 лет рассказал о нем А. С. Суворину:[33] «У настоящего царевича Дмитрия была наследственная падучая, которая была бы и в старости, если бы он остался жив. Стало быть, самозванец был в самом деле самозванцем, т. к. падучей у него не было. Сию Америку открыл врач Чехов».

Единственная публикация А. П. Чехова, близкая к теме задуманной диссертации, посвящена истории болезни Ирода Великого. Обращаясь к библейскому преданию, Антон Павлович проводит научный анализ медицинских аспектов легенды и высказывает аргументированные предположения о причине мучительной смерти кровавого диктатора. При этом он проявляет глубокие познания симптомов течения не только распространенных в России кожных заболеваний (чесотки, волчанки, сифилиса), но и тропических болезней, которые он мог наблюдать, возвращаясь с Сахалина через Индийский океан (статья опубликована в декабре 1892 г.).

Хотя диссертация «Врачебное дело в России» так и не была написана, опыт научной работы, приобретенный Чеховым, не пропал даром и пригодился ему при работе над «Сахалином».