— Были ли вы в этой церкви, мэм? — возбужденно спросила Стелла — ее воображение было захвачено прекрасной нормандской башней, возвышающейся над деревьями.
— Дорогая моя, я — католичка, — ответила миссис Лорейн строго.
— А в усадьбе вы бывали, мэм?
— Мистер Роджер Мэллок — священник англиканской церкви, — отвечала миссис Лорейн с прежней суровостью, — и он не очень-то жалует соседей-католиков. Но я все же была там однажды. Там очень красиво. Есть хоры для музыкантов, есть обеденная зала, обитая деревом, расписные потолки итальянской работы, на одном, я помню, богиня Флора в цветочной беседке. И я точно не скажу, моя дорогая, но, кажется, обои в одной комнате были сняты с трофейного французского судна. На них изображена высадка капитана Кука на дикий остров, и повсюду вытканы пальмы и голые туземцы.
— Вот это да! — восторженно выдохнула Стелла.
— По-моему, дорогая, это просто безвкусица, — сухо сказала миссис Лорейн. — И уж во всяком случае рядом с богиней Флорой… А еще золоченая карета и лошади шестеркой.
Она поджала губы, и Стелла подумала о том, как это странно, что разные представления о Боге даже самых лучших людей заставляют их относиться друг к другу с неприязнью.
Экипаж остановился возле богадельни: семь домиков, и каждому около двухсот лет. Мэллоки сравнительно недавно поселились на этих землях: они обосновались здесь чуть более ста пятидесяти лет назад. До них в усадьбе жили Карейсы, и некогда сам сэр Джордж Карейс основал на старости лет богадельню, будучи вдруг охвачен чувством, что, может, в своей жизни он не был таким добродетельным, каким мог бы быть.
«На старости лет он решил посвятить остаток дней своих Господу Богу и праведной жизни, — писал его биограф, — зная, как угодны Богу милосердие и добрые дела, он вознамерился сделать что-нибудь для бедных», — и построил богадельню. Домики стояли под одной крышей, но перед каждым был свой травяной газон, обнесенный каменной изгородью. В каждом домике было по две комнаты, и жили там только женщины или только мужчины. Владелец усадьбы выдавал им по шиллингу в неделю, а на Рождество — новую верхнюю одежду и новую рубашку или блузку.
Имя старухи, которую они пришли навестить, было Вильмотта Боган, но все звали ее бабусей Боган. Она лишилась всех средств — лишилась не сразу, это была, как говорили, долгая история — и под конец дошла до того, что нанималась полоть огороды. Последние два года она пропалывала сорняки у местной мелкой аристократии, пока не стала слишком старой, чтобы гнуть спину, и тогда мадам Мэллок сжалилась над ней и поместила ее в богадельню. Пару раз она полола и у миссис Лорейн, и миссис Лорейн не забыла про нее теперь, хотя, сказать по правде, не была страстной любительницей несчастных старушек.
— Ты только не обращай внимания на бабусину болтовню, дорогая, — шепнула она Стелле, когда они выходили из экипажа. — И на то, как она смотрит, тоже. Она со странностями и иногда говорит невероятнейшие вещи! А так как дети ей неинтересны, может быть, она будет немного резка с тобой.
Они прошли по узкой тропинке сквозь садик, где бабуся Боган выращивала травы, и их пышные юбки задевали растения, поднимая вихри ароматов. Матушка Спригг немного разбиралась в травах, и Стелла сразу заметила, что бабуся Боган, должно быть, тоже — у нее росли девять магических трав: чемерица, розмарин, шалфей, лаванда, мелисса, рута, майоран, полынь и вербена. Были и другие травы: мята, арника, ромашка, были растения, названия которых Стелла не знала, но эти девять росли на первом месте.
У каждого домика был свой вход — дубовая дверца, утопавшая в толщи старой каменной кладки, а по бокам — узкие ромбы окон старинного зеленого стекла и еще по два окна наверху. Дверь бабуси Боган была прикрыта неплотно, и сквозь щель выползал дымок и доносилось приглушенное пение.
Миссис Лорейн робко постучала в дверь и шепнула Стелле:
— Придется подождать, пока она не будет готова принять нас.
Они ждали минут десять, затем пение смолкло, легкие ноги прошагали по каменному полу, и дверь открылась. Стелла хотела поднять глаза, как это делают дети, чтобы увидеть либо взрослого, но, к ее радости и удивлению, карие глаза маленькой старушки, ростом не больше нее самой, смотрели ей прямо в глаза; и Стелла точно знала, что где-то ее уже видела. И казалось ошибкой называть бабусю Боган старой — несмотря на ее морщинистую темную, пергаментную кожу, крючковатый нос, дряблый старческий подбородок (ей уже стукнуло восемьдесят), ее глаза-изюмины были такими яркими, спина — прямой, а вся крошечная фигурка — такой подтянутой, что она была похожа скорее на ребенка, чем на старую женщину.
На ней было темно-коричневое кашемировое платье с широкими юбками, белый передник и чепец, на плечах ярко-красная шаль, и она была невероятно чистенькой и опрятной. Но в то же время впечатление от нее самой было таким ошеломляющим, таким ярким и резким, что человек неподготовленный наверно отпрянул бы, если б пронзительные глаза бабуси впились в него, а насмешливый смешок без слов возвестил бы, что она думает о том, что разглядела.
Но миссис Лорейн и Стелла держались твердо. Миссис Лорейн была закалена предшествующим опытом, а Стелла… Стелла по-своему, не из-за выучки, а инстинктивно умела видеть так же ясно, как и бабуся Боган, и сразу поняла, что эта отталкивающая старуха была вовсе не такой страшной, как казалось. Без всякого сомнения, она многое познала в жизни, но зло отбросила прочь, пусть и за огромную цену — и теперь была свободна от него. Стелла смотрела на бабусю Боган несколько секунд и вдруг присела перед ней в знак своего почтения, хотя и сама не понимала, почему.
Бабуся Боган тоже неуклюже присела перед госпожой, провела их в комнату, смахнула пыль со стула для миссис Лорейн, но ее манера держать себя отнюдь не соответствовала смиренности ее действий.
Она стояла перед гостьей, скрестив на животе крючковатые пальцы, на лице светилась добрая насмешка: достопочтенная миссис Лорейн пришла не в самую подходящую минуту. Противный едкий дымок просочился из котелка, висевшего над огнем, и миссис Лорейн чихнула.
— Будьте здоровы, мэм, — пожелала бабуся Боган.
— Вот еще один дьявол вышел наружу, — миссис Лорейн рассмеялась. — Присядь, бабуся, — сказала она.
Бабуся Боган присела на свободный стул — их было всего два — и стала наблюдать, как Стелла достает для нее фланелевую нижнюю юбку, пакеты с чаем, сахаром, мятными лепешками.
— Спасибо вам, мэм, — быстро сказала она и убрала пакеты в стенной шкафчик за камином. Она благодарила искренне, но без подобострастия. Если богатым нравится делать беднякам подарки, то почему бы и нет? Это ублажает богачей и не наносит им ущерба.
Но миссис Лорейн бабуся любила. Она могла посмеиваться над легким ханжеством и самообманом, с помощью которых люди, кроме самых честных и смелых, защищаются от слишком глубокого понимания самих себя, но знала цену и внутренней красоте, и в ее остром горящем взоре была неподдельная мягкость, когда она заново присела и стала расспрашивать гостью о ее ревматизме. Пока они говорили об этом недуге, Стелла, сидевшая на трехногом табурете, рассматривала комнату.
Маленькая комната с низким потолком и выложенным каменными плитами полом прямо-таки сияла чистотой. В камине ярко полыхали дрова, и некое странное варево булькало в огромном котелке, висевшем над огнем на цепочке. Возле камина, на тряпичном коврике, сидел черный кот, не обращавший ни на кого из них ни малейшего внимания. Из мебели в комнате был буфет, старый дубовый сундук, служивший одновременно столом, два стула и табурет. Связки трав висели над головами вдоль балок: их было так много, что самого потолка почти не было видно. На обоих окошках пламенели горшки с геранью.
На буфете стояло несколько вещичек, очень заинтересовавших Стеллу. Помимо двух-трех горшочков и кастрюлек и блестящих осколков какого-то фарфорового предмета, там были стеклянные банки со странной на вид жидкостью, связки причудливых кореньев, змеиная кожа и несколько ярко раскрашенных жестяных коробочек, в которых, без сомнения, хранились сокровища, не предназначенные для чужого взора. Но Стелла старалась не разглядывать все это слишком пристально. И без поучений миссис Лорейн она знала, что, как бы тебе не было любопытно, пялиться на что-то в чужом доме просто невежливо.
