«Не могу же я ругаться с этим подонком всю свою жизнь», – думала юная наша Гапочка под чуть слышный стук трамвайных колес – она сидела на первом сиденье в пустом трамвае, который плавно вез ее в город. И жизнь снова казалось ей заманчивой и удивительной – ведь не каждому при жизни ставят памятник. А тут она будет на виду у всего села. И Наталка пусть знает, с кем она дружит. С бывшей супругой Головы. И избавительницей и спасительницей Горенки. К тому же в подвале могут найти и другие полезные для общества вещи. Надо только найти парочку бездельников, которые готовы исследовать подземелье. Мысль показалась ей гениальной. И она от своего собственного ума пришла в полный восторг и без особых усилий не замечала того мотылька мужского пола, который в темном, не по сезону, костюме уселся на соседнее сиденье и пытался с ней познакомиться. Мысли у него были настолько простые, что их можно было прочитать и без телепатии. Но когда Гапка посмотрела на него и сообразила, что тот хочет на ней жениться, чтобы приставить ее к «вечному огню» и обречь на пожизненное заключение в двухкомнатной квартирке с видом на мусорник, чтобы она ублажала его, когда он будет возвращаться домой с тошнотворной службы, Гапка просто подняла свою царственную руку и претендент получил красноречивую оплеуху, которая свидетельствовала только об одном – о том, что у него нет никаких шансов. По крайней мере, так думала Гапка. Но она ошибалась, потому что унылый, бесцветный субъект вдруг расплакался и стал жаловаться Гапочке, что он к ней со всем своим сердцем, а в ней нет никакого сочувствия, а его ведь и так никто никогда не жалел, потому что все считали, что не за что, а он на самом деле добрый и чувствительный и просто хотел ее, незнакомку, поцеловать, чтобы выразить свое восхищение той ласковой женственностью, которую она излучает, и что он купается в ее ауре, как в шампанском. На этот раз, понимала Гапка, он не лгал. Или, по крайней мере, лгал так проникновенно, что сам верил своим словам. И Гапка, к своему собственному удивлению, расслабилась. И даже погладила того по голове, а он принялся читать ей свои стихи, от которых Гапке сразу захотелось спать и есть, но поэт не сдавался, и до Гапки дошло, что такой галиматьи она в своей жизни не слышала. И тогда она тихо попросила, чтобы тот перестал, и поэт опять стал рыдать и жаловаться, что никто, никто в целом мире не хочет слышать и уж тем более печатать его стихи, в которых внимательному читателю или слушателю могут открыться великие тайны. Но человеческая жалость и терпение не бесконечны, тем более что нет большей пытки, думала Гапка, чем наблюдать за рождением поэтического образа в устах идиота. И она выпрыгнула из трамвая, который подошел к конечной остановке, но поэт, представившийся Стасиком, увязался за ней и продолжал что-то нудить о том, что она вот красивая, а он мелкий служащий, но он тоже имеет право на любовь.

– Но почему на любовь ко мне? – вопрошала Гапка. Найди себе мелкую служащую, доведи ее до умопомрачения стихами, и тогда она в твоей двухкомнатной квартирке с видом на мусорник создаст тебе прижизненный земной рай.

– Так тебя подослали они? – вскричал Стасик. – Как ты узнала про мусорник? Ты от них!

И слезливый стихоплет разрыдался на глазах у всей улицы. Прохожие сочувственно посматривали на Стасика и недоброжелательно – на Гапку, которая и сама догадалась, что впуталась в какую-то малопонятную историю, но было уже поздно. А Стасик вдруг перестал распускать нюни и прошептал ей в самое ухо:

– Я тебя прощу, но пойдем ко мне прямо сейчас.

– Мне нельзя, – ответила Гапка. – Я к скульптору иду. Он с меня памятник делать будет. А потом мне к тетке надо – она живет на Прорезной, так что времени у меня нет. А ты найди себе какую-нибудь школьницу и читай ей свои стихи. И тебе будет приятно, и ей. Только чтобы ее родители тебя за этим не застали, потому что могут тебя неправильно понять.

Но Стасик, упрямый, как все пииты, вдохновленные Музой, не собирался сдаваться и снова заладил про то, что ее подослали, но он ее простит, если она во всем признается, и предложит ей руку и сердце, потому что она будет вдохновлять его на замечательные стихи и он прославится на весь мир и прославит ее, как Петрарка Лауру. Но Гапка настороженно молчала и быстро шагала по тенистой, засаженной каштанами улице. Ей хотелось быстрее к скульптуру, а этот тип ей надоедал, но она не знала, как ей так от него отделаться, чтобы тот отстал от нее раз и навсегда. Кроме того, ей не хотелось знать про тех, кого Стасик подозревал в том, что они ее подослали. И она сказала ему:

– Ты сам ко мне в трамвае пристал. А потом несешь бред про то, что меня подослали. Уходи, а то я пожалуюсь милиционеру про то, что ты мне проходу не даешь и преступно нарушаешь общественный порядок.

От этих слов невзрачный Стасик как-то совсем съежился, и Гапка даже решила, что он опять начнет куксить, но тот только сказал:

– Я тебя все равно разыщу, потому что мы созданы друг для друга. И ты будешь моей.

После этого он неожиданно повернулся и, к облегчению Гапки, исчез в толпе. А Гапка с трудом разыскала мастерскую скульптора и через два часа совершенно обессиленная, но с чувством победы снова показалась на улице. Ее бронзовая фигура, символ женственности и справедливости, будет сидеть на скамеечке рядом с Головой. Правда, Гапке пришлось расстаться с тем перстнем, который всегда блестел на ее пальце, но на какие жертвы ни пойдешь для того, чтобы увековечить память о достойном человеке? Кроме того, мысль о том, что Голова при виде памятника будет всякий раз заходиться в пароксизме от избытка тех чувств, которые он к ней испытывает, вселяла в нее уверенность в том, что день был прожит не зря.

И Гапка поплелась на трамвайную остановку, потому что ехать к тетке сил у нее уже не было – ей хотелось покоя, борща и уютных Светулиных разговоров о том, как они будут монахинями. Но оказалось, что там ее поджидает Стасик, который опять пристал к ней как банный лист, вызвался проводить ее домой и стал на ухо читать свои стихи, которые окончательно вывели Гапку из себя. Впрочем, Гапку, которая прошла академию общения с мужчинами под руководством Головы, вывести из себя было совсем нетрудно. Тем более что его нехитрые мыслишки были теперь ей особенно очевидны. Он думал, что та толика вдохновения, которая присутствовала в его стишатах, вдохновит ее и она поедет к нему, приготовит на замызганной кухне обед, а потом, кто знает… «Так он уже об этом мечтает? – Гапка попыталась удивиться, но не смогла. – Но есть у мужчин стыд или нет? Он даже не знает толком, как меня зовут, а ему уже мерещится…»

Гапка при этом совершенно забыла, как сама бегала к Тоскливцу, но, как общеизвестно, замечать бревно в своем глазу – занятие довольно утомительное и к тому же бесполезное. И праведный гнев стал накапливаться в Гапкиной груди, которая от этого стала еще более выпуклой, и Стасик тоже немного надулся, как надувается павлин возле своей возлюбленной, но несчастный наш поэт даже не подозревал, что объект его внезапной страсти годится ему в матери и что в карих Гапкиных глазах золотые искорки означают совсем не порыв страсти. И продолжал читать ей свои стихи, которые, надо это честно признать, никто не мог выдержать более нескольких минут. А Гапка стихи не читала с тех пор, как закончила школу, – они ассоциировались у нее с глубоким детством, двойками, зубрежкой и неприятностями. К тому же стих, который читал Стасик, показался ей крамольным, потому что он призывал разрушать памятники. А если какой-нибудь негодяй разрушит ее памятник? На котором она так мирно кормит голубя? И она стала прислушиваться к жаркому шепоту поэта, губы которого уже почти касались круглого Гапкиного ушка. А читал Стасик вот что: