Однажды Стас спросил его:

– Кощей, я не в первый раз в прошлом. Всегда попервоначалу было мало понятного в разговоре людей старых времён. А твоя речь мне понятна – хотя, кажется, ты родился раньше царя Алексея Михайловича.

– Tempora mutantur,[92] и говор тоже, – ответил Кощей, – но кто ведает многих, ведает многое. Так же, как ты, говорил Эдик – я освоил его разговор. Те, дальние, увязавшиеся с нами, говорили на аглицком, и я стал понимать язык сей, но здесь такого нет – нигде не нашёл. Они не такие суть, как ты и аз, грешный, они ходят при помощи машины, и Господь их – другой. Сие странно мне. Ибо истинно знаю, Господь един и неизменен.

И опять ушёл от ответа, когда он реально родился. Стас уже несколько раз вопрошал об этом, но старик был скрытный. Вот и теперь:

– Меня часто пытывали об истинном времени моём дальние люди – аглицкие, и другие; шестирукие тож; но не мог я ответить им, и тебе не смогу. Раньше даже не понимал, о чём спрос. Теперь-то понимаю. Из учёных галльских схоластов из города Париса цифры времени знаю, и древнее гречество, и старинное еврейство, и новомодное латинство познал, но всё же ответить не могу.

– Но почему? Ведь это же так просто.

– А тут есть три правды. Первая – что схоласты ошибаются и доподлинно познать время невозможно. Вторая – что час истинной своей жизни следует скрывать. Бросал я многажды ходки через самовольную смерть, в истинный облик возвращаясь, лишь бы не дознались, откуда аз, ибо в неистинном облике убить тебя последней смертию нельзя, а в истинном – можно. И ещё должен ты понять третью правду: всё едино суть; мир, как и Господь Бог, целостен, а значит, таковы и время, и протяжённость Вселенной.

Стас подумал, что судьба показала ему подряд трёх стариков: Морозова, князя Юрьева и Кощея. Морозов с помощью научного метода стремится познать законы эволюции, разрушить догмы и стереотипы, и не хватает ему всего лишь возможности проверить свою историческую теорию на местности. У Кощея – интуитивное понимание законов эволюции, полная возможность проверить на местности любую теорию и абсолютное отсутствие интереса к такой работе. У князя Юрьева – одни лишь догмы и никакого желания познаний.

Особенно часто и подолгу говорили они об Эдуарде. Англичане Стаса не очень интересовали, Эдик был важнее – ведь Стас уже слышал о нём в Париже, когда устраивался в мастерскую мэтра Антуана. Потом экскурсоводша в галерее Palais-Royal тоже упомянула Эдуарда Гроха как английского лорда. И он знаком с Кощеем, он ходок, темпоральный путешественник.

Но откуда Эдик взялся?! Он не мог быть дедом Стаса, потому что его дед Эдуард был отцом его мамы, а способности ходока, как он понял, передаются только по мужской линии, да и то не каждому. Кощей же, при всей своей мудрости, не понимал его волнения, хотя сам в подробностях пересказал всё, что поведал ему о своей реальной жизни Эдик.

– Это был не ты, а другой, лишь обликом с тобой немного схожий, – убеждал он Стаса.

– Да, другой, – с сарказмом отвечал тот. – Я и сам знаю, что другой, ведь я – это я. Но только отчего-то твой Эдик мой современник и родился от моих мамы с папой, а я его даже не знаю. И кстати, у нас один и тот же крёстный, князь Юрьев, благодаря чему и он и я, собственно, и попали в места твоего постоянного проживания.

Зима была более морозной, чем зимы двадцатого века, знакомые Стасу. А уж с погодой Баварии и сравнивать нечего!.. Впрочем, во времена царя Алексея Михайловича было холоднее. И всё же только теперь Стас понял, что обычай заготавливать дрова в длинных поленьях возник не только ради ускорения самого процесса заготовки, а и чтобы зимой греться два раза: когда рубишь и когда топишь.

Обсуждали они и англичан: Хакет не понравился Кощею, потому что глуп и беспощаден, отец Мелехций – потому что умён и хитёр. А сочетание глупости с беспощадностью, как и сочетание ума и хитрости – это смеси очень опасные. Два человека, обладающие такими свойствами, собравшись вместе, способны на любое негодяйство.

Весной Кощей проговорился, что англичане интересовались историей Руси, которую им в подробностях пересказывал Эдик. И особенно они выспрашивали про жизнь императора Павла. Стас насторожил уши:

– Что ж ты раньше молчал, дед?

– А что я понимаю в вашей истории? Ведь она о том, что будет после…

– Та-ак! Может, здесь и найдём ответы? Рассказывай.

– Но я в вашем времени не жил, ничего не знаю, – удивился Кощей. – Как же я могу про это рассказывать? Вы там, а я тут.

– Да какая разница, кто и с какого конца историю рассказывает?! Ни Эдик, ни эти англичане тоже при императоре Павле не жили. Рассказывай!

И Кощей, насколько сохранил в памяти, пересказал ему, что император Павел покушение пережил, царствовал долго и праведно; ему наследовал сын Константин; за ним был Константин II Инженер, и так до императрицы Анастасии, при которой и живёт Эдик в стольном граде Петербурге, с папенькой и маменькой, собираясь поступать в университет, на исторический факультет.

– А что такое факультет, Стас? Эдик мне говорил, да я запамятовал…

Стас погнал его рассказывать по второму разу. Потом особо выспрашивал про покушение на Павла: кто, да как, и когда. Неделю его мучил. Выжал старика досуха; больше тот ничего вспомнить не мог.

Ему смутно помнился школьный курс истории, в котором покушение на Павла прошло без сучка без задоринки. И он знал эту же историю, но с неудачным вмешательством то ли солдата, то ли фельдфебеля Степана. Знал также вариант, в котором Степан был вахмистром, предводителем отряда – и тоже не достиг успеха.

Теперь ему стала известна версия удачного вмешательства Степана: Павел остался жив, но его, Стаса, подменил Эдик. Разум его соглашался на возможность исчезновения одного и появления другого; он имел уже такие примеры – одна исчезнувшая Эйфелева башня чего стоила; непонятным было одновременное существование их обоих.

– Давай думать, – предлагал он Кощею. – В моём истинном времени – тьфу, в моей реальной жизни – Эдика нет. А в его жизни, соответственно, нет меня. Но в твоей жизни, Кощей, мы оба есть. И ты сначала встретил меня – с медведем, помнишь? – потом его, а потом снова меня. А я сам в Париже едва не столкнулся с ним нос к носу. Как же это может быть?

– Не спрашивай, не понимаю. Я одному верю: всё едино суть, живи как живётся и не пытайся переделать мир.

– Но ведь кто-то – и я даже знаю кто! – вопреки твоему, старик, учению, мир изменил. Вопрос только в одном: как сосуществуют оба мира, прежний и изменённый?

Он ломал себе голову над этой проблемой всю весну. В мире номер один Степана не было. Вдруг он неизвестно откуда появился и спас императора: родился мир номер два. Из книги Букашкова следует, что некий фон Садов «предал» Степана, и тот был убит. И в это же время, в этом же городе находился другой фон Садов, геолог! Понятно, что оба Садова – ходоки, его, Стаса, потомки: один явился из мира номер один и отправил в путь Степана, а второй – из мира номер два; он своим деянием вновь вернул пусть немного изменённый, но мир номер один. И никто на свете заметить этого не может, кроме ходоков.

– А всё-таки: если исчезла реальность Эдуарда, то и видимость Эдуарда, с которым ты встречался, Кощей, должна была исчезнуть? А?

– Велми, отрок, меня удивляет, как ты толкуешь слово должен. Кто кому должен?

– Непонятно…

Два мира взаимно уничтожают друг друга. Император или жив, или нет. Родился или Эдик, или он, Стас. Никак не могут они быть здесь одновременно. И, кажется, ключевая фигура, порождающая парадокс, – Степан.

От момента, когда он, волею фон Садова, приступает к искажению первоначальной истории: садится на коня и скачет спасать императора, – и до момента, когда фон Садов его истребляет, проходит, предположим, полчаса. И в эти полчаса, пока Степан скачет, существуют оба мира! Через эту «дырку» и проник в наш мир Эдик!