Все нуждаются в Утешителе, каждый в отдельности и все в совокупности. В детстве в таковой роли выступает, конечно, родная мамочка – которая, как правило, сама ищет, на чьём бы плече выплакать горькую свою судьбину; в юности и старости – по обстоятельствам. «Вот приедет барин, барин нас рассудит» – каждый полагает, что именно его, сирого, барин пожалеет. А у барина у самого проблем выше крыши. Или вот эти мышкинские граждане: «Скажите там, в Москве…» Кому сказать-то! Кому в Москве они интересны?! Там сами не знают, к чьему плечу припасть.

…Когда Стас приехал в Кремль, ему сообщили, что Марина, узнав про Мими, сначала будто оцепенела, потом заявила, что ей теперь свет не мил, и замолкла надолго. Понятно: потеря близкого человека; он такое видел не раз. Слава Богу, без истерик и визгов… Но когда к ней пришёл Стас – она была в садике, сидела там, тупо глядя на лейку, – Марина вдруг закричала, наговорила ему всякого, вроде того, что это он во всём виноват. А не прошло пяти минут, как уже тихо плакала у него на груди: «Я отправила её на смерть, хны, хны, бедная Мими».

Да, девушка, гордыня наказуема…

Утешив несчастную дочь Верховного, он дал совет Лихачёву: немедленно отправить её выспаться. Впрочем, это и без него сообразили. Потом пришлось ждать в приёмной у её папы. Потом выслушивать, что он занят и надо прийти утром… «Эх, застрял я в Москве», – думал Стас.

Антон Иванович Деникин не сразу начал разговор. Смотрел на Стаса, постукивая пальцами по столешнице. Стас сидел напротив него совершенно спокойно, рассматривал Верховного и обдумывал маршрут будущей поездки к Морозову в Борок. Останавливаться или нет в Угличе? Там вроде бы убили наследника Рюриковичей, сына Ивана Грозного Дмитрия – что привело в дальнейшем к Смуте и перемене династии; это большая тема, уделять ей два часа – просто зря потратить время. Хорошо, отложим… Тем более Верховный, кажется, дозрел до разговора.

– В первый и последний раз мы с вами виделись около месяца назад, – начал Деникин с таким выражением лица, будто его мучила зубная боль.

– Совершенно верно, Антон Иванович, – улыбнулся Стас, отметив в уме, что полсотни с лишком лет его жизни там остались за скобками.

– И вы мне тогда понравились.

– Вы мне тоже, Антон Иванович.

– Потом, как мне доложили, вы неплохо проявили себя в качестве консультанта Марины Антоновны в Париже. Казалось бы, всё в порядке, однако вне официальных дел произошли некоторые события, требующие пояснений. – И он выжидательно уставился на Стаса. Тот молчал, изображая внимание во взоре; незачем помогать человеку, если он запутался в поисках твоей вины. Пусть сам выпутывается, открывая свои карты.

Деникин встал, прошёлся до окна и обратно, снова сел:

– Вчера я отменил встречу с вами, потому что ждал визита нашего посла в Казахском султанате. Он супруг особы, которую вы знали под именем Мими. – И Верховный опять остро посмотрел на Стаса. Тому не оставалось ничего иного, как скорбно покачать головой; это было в рамках приличий и соответствовало моменту.

Деникин поджал губы, помолчал и продолжил:

– Он спросил меня, что случилось с его женой. Мне пришлось ограничиться констатацией факта; я честно ответил ему: «Она утонула». Назвав мой ответ издёвкой, он был прав. Итак, я вынужден назначить расследование причин гибели Мими. Но поскольку в деле замешана моя собственная дочь, я хочу сам получить объяснения от некоторых лиц, причастных к событию. В том числе и от вас, Станислав Фёдорович. Слушаю вас.

Стас удивился:

– Объяснения по поводу чего, Антон Иванович? В последний раз я видел Мими ещё до нашего прихода в Париж, то есть задолго до, как вы сказали, «события». А о том, что её больше нет здесь, я узнал от полковника Лихачёва на девятом дне её трагической гибели.

– Я от полковника Лихачёва тоже узнал много интересного… о вас. По свидетельствам, разумеется косвенным, ваши отношения с Мими вышли далеко за рамки просто дружеских. Вы поддерживали с ней… м-мм… к ней… чувства значительно, значительно более… м-мм… скажем, высокие. Разве это не могло послужить причиной её самоубийства?

– Простите, Антон Иванович, но сколько ни живу на свете, никогда не слышал, чтобы высокие чувства к кому-либо толкнули этого кого-либо на самоубийство. Это нелепо. Мне кажется, вы в своём расследовании направились не в ту сторону. Тем более, дополнив факт «она утонула» другим фактом – на который вы тут намекаете, – вы отнюдь не утешите горе уважаемого посла.

– Точно, – покивал Деникин. – Прав полковник. О том, как лихо вы владеете языком, он мне тоже сообщил.

– Это, Антон Иванович, тоже факт, который никакого отношения к расследованию «события» не имеет.

– Ну так помогите мне. Ведь вы были рядом с нею много дней. Что, на ваш взгляд, имеет отношение к расследованию?

– Да ничего, кроме рокового стечения обстоятельств и неустойчивости характера покойной. Расспросите Марину, когда она отоспится. Не далее как вчера она сказала мне: «Я послала Мими на смерть». Если сочтёте нужным, сообщите об этом послу, её мужу, но вообще-то я не советую. На мой взгляд, никакого расследования не надо; оставьте мёртвых мёртвым и займитесь живыми.

– Хорошо, я подумаю… А кстати, если заняться живыми, то у меня к вам ещё один вопрос. Полковник Лихачёв сообщил мне о некоторых подозрениях в отношении вас – нет-нет, не в том смысле подозрениях… Он говорил о вашем аномально быстром взрослении. Теперь я сам вижу, что он прав. Месяц назад вы стояли передо мной навытяжку и ели меня глазами, а при появлении господина Савинкова едва в обморок от восторга не хлопнулись. А сегодня? Просто другой человек! Это-то вы не откажетесь мне объяснить? Если можете.

Теперь уже Стас призадумался, как вести разговор. Вилять, прикинуться непонимающим? Но перед ним всё-таки Деникин, а не полковник Лихачёв…

– Правда в том, – медленно начал он, – что я непонятным образом приобретаю знания о прошлом. О некоторых делах давно минувших дней… так, будто я там присутствовал.

– То есть не из книг, а напрямую?

– Да.

– Посредством гипноза?

– Ой, уж этот мне полковник с его фантазиями! Нет никакого гипнотизёра. Это моё собственное, внутреннее свойство. Мими о нём не знала. Полковник ничего не понял. Да и вы, если честно, не поймёте.

– А как оно происходит?

– Да вроде сна. Внешне – как глубокий обморок. На час, полтора. Просыпаюсь, и уже знаю кое-что новенькое.

– Так-так. – Было видно, что Верховный поверил ему сразу и всерьёз; в конце концов, верил же он в спиритизм. – А вы не могли бы узнать для меня… Как много надо всего узнать, вы не представляете!.. Не могли бы узнать хотя бы о том покушении на Савинкова в 1919-м… когда, кстати, погиб ваш отец… Кто организовал его?

– Простите, но ничего не выйдет, Антон Иванович, – грустно улыбнулся Стас. – Я бы этого хотел, тем более отец… Но Божиим соизволением я получаю знания только о существенно более далёких временах – шестнадцатый – восемнадцатый века. И отнюдь не по своему выбору…

Верховный опять задумчиво постукал по столешнице пальцами. Но теперь у него было совсем другое выражение лица: светлое, мечтательное.

– Счастливый вы человек, – сказал он. – Уходите от нашего мрачного настоящего, с его неопределённостями и опасностями, туда, где всё ясно и понятно. Из-за чего всполошился полковник Лихачёв? Это, как вы назвали, ваше свойство не имеет никакого практического смысла.

– Не имеет, – согласился Стас. – За исключением того, что позволяет проследить эволюцию человечества в динамике и понять, куда мы катимся.

– То есть?

– А к примеру: многих ли вам приходилось хоронить?

– О, да. Я ведь всё-таки боевой генерал.

– И каково соотношение между убитыми в бою, умершими по возрасту или в результате эпидемий?

– Соотношение, дорогой Станислав Фёдорович, в пользу убитых. Но я не понимаю, при чём тут ваши исторические сновидения…