Алёна ещё только поворачивалась в их сторону, а за кустами раздались девичьи взвизги и кто-то дробно побежал в сторону села. А когда она и Витёк наконец окончательно развернулись и застыли, ничего не понимая, Стас уже дружелюбно объяснял Дорофею, что, пока тот машет руками, палкой можно успеть треснуть ему по лбу, шибануть между ног или перепоясать по спине.

– Смотри, – говорил он, – если я суну бунчук тебе под мышку, а другой конец закину за голову, то у меня выбор: вывихнуть тебе руку или переломить шею. Но я ничего такого делать не хочу, ты понял?

– С палкой-то и дурак может, – возражал Дорофей.

– Так ведь вас же было двое, – возмутился Стас, показывая на Вовика, который, сидя на земле, прикладывал к поцарапанной руке лист подорожника. – Если желаешь один на один, то можно и без палки. Ты, правда, рыхловат, но я пробью. Если же у тебя сейчас нет желания, то пойдём в «Хозмажек» за лимонадом. Я ставлю.

Такого оскорбления и без того уязвлённый всем произошедшим купецкий сын Дорофей уже не перенёс.

– Не хрен мне ставить! – завопил он. – Я сам кому хошь поставлю и вусмерть упою!

– Ладно, платим поровну, – согласился Стас.

Тут проснулся тугодум Ваховский:

– Мы же хотели разобраться с этим грязным ловеласом? – спросил он удивляясь.

– Разобрались уже, – мрачно ответил Вовик.

Прибежали проф. Жилинский и Маргарита Петровна, ведомые Сашей Ермиловой.

– Что у вас тут? – взволнованно крикнул профессор.

– Хотим устроить посиделки с лимонадом, – объяснил Стас.

– Я угощаю, – подтвердил Дорофей.

…Посиделки удались. Кажется, всем стало ясно, что Стас не злоумышлял против Алёны и не зазнался от «близости к преподавателям», что он по-прежнему «отличный парень». Шутили, смеялись – никогда ещё их группа не была столь сплочённой и дружной! Стас усмехался про себя: он и так знал, сколь быстро дети переходят от слёз к смеху. Спел им языческую песню; приковыляла старая бабка, стала подпевать. Потом Дорофей послал Вовика за какой-нибудь палкой, а когда тот принёс, все вместе упрашивали Стаса «что-нибудь показать».

В Плосково он вернулся только к полуночи.

Почти весь июль Стас жил у Матрёны. Поначалу-то поселился в прежнем своём номере в гостинице и ежевечерне прокрадывался к ней; однажды остался до утра, потом ещё раз, и как-то само получилось, что он совсем к ней переехал. В избе жил ещё, правда, её старый дед, который в силу глухоты своей им не мешал.

У неё было среднее образование, но после приговора – три года тюрьмы за антигосударственную деятельность, – заменённого потом на поселение, ей запретили занимать должности, связанные с госуправлением, и определили жительство вне городов. Она работала то там то сям. То в гостинице, то по бухгалтерской части, а теперь на ферме пропадала. Оба они были достаточно заняты, и за три недели совместного житья-бытья не было у них времени, чтобы вести какие-то разговоры, кроме самых обыденных. А разошлись из-за политики.

Стас от политики был далёк, но поскольку его отчим стал членом правительства, постольку и он сам оказался лояльным гражданином. Покойного Л.Г. Корнилова чтил, Верховного – А.И. Деникина – уважал, а уж кто был его кумиром, так это председатель Кабинета министров Борис Викторович Савинков. Какая высокая судьба! – думал он о нём. Жизнь, отданная Отечеству!

С Савинкова всё и началось. «Русские ведомости» опубликовали его речь перед иностранными корреспондентами. Соскучившийся по Москве, по бурной столичной жизни, вообще по «шуму больших городов» Стас газету внимательно проштудировал и вечером завёл с Матрёной разговор – вот-де смотри, какие у нас перспективы. Пока он с восторгом зачитывал ей мнение Предкабмина о борьбе с бедностью, об экономических достижениях, о пенсионной реформе, она всё больше мрачнела, но до поры молчала. Однако высказанная Стасом радость, что Россия вовремя расплачивается по внешним долгам, её доконала.

– «Мы целиком и полностью выполняем свои обязательства перед нашими внешними кредиторами», – прочёл Стас.

– А с какой стати?! – с гневом произнесла Матрёна. – Почему это мы ещё должны им платить?

– Мотенька, – сказал Стас улыбаясь. – Это же понятно. Если берёшь в долг, всегда надо расплачиваться. Дело чести!

– Ты у них брал? Я – брала? Может, Семён брал, Николай, Дормидонт, – перечислила она соседей, – или отец Паисий брал?

– Деньги брала Россия на своё развитие, свои нужды, – терпеливо объяснил Стас, – Россия и расплачивается. Не у тебя же берут и не у Дормидонта.

– Во-первых, и у меня, и у Дормидонта. А во-вторых, ты про какое развитие говоришь, про какие нужды? А?

– Наши, российские нужды. Надо же было поддерживать хозяйство после Сентябрьской революции и войны с националистами, после потери азиатских владений.

– За английское золото кучка негодяев развалила страну, устроила массовую бойню, предала интересы России. Хозяйство! Англичане хозяйничают здесь, как в какой-нибудь Индии, и мы ещё им должны!

– Ну как же так! – Стас искренне недоумевал. – Вот же: «Это связь России с цивилизованным миром, связь России с Европой». Мы теперь в числе цивилизованных стран, приобщились к демократии. Да ты почитай, вдумайся, что говорит Савинков.

– А ты вдумайся, что говоришь ты! Разве Россия была дикой? И разве твоё цивилизованное сообщество не занято в основном ограблением всей Азии и Африки? И разве Россия теперь не ограблена?

– Где, покажи, где и кто её ограбил?

– А бакинская нефть? Она теперь не наша.

– С точки зрения исторической справедливости…

– А пенсионная реформа! Подумать только! Семьдесят процентов жителей – крестьяне, но разве крестьянам платят пенсию? Все соки из крестьян выдавили, чтобы англичане жили хорошо да чтобы себе набить карманы. Все молодые сбежали из деревни – денег-то здесь нет, деньги в городах, да и не во всех, а в столичных! И что там делают наши парни и девчата? Пропадают в холуях у богатеев или горбатятся по двенадцать часов на заводах.

– Видишь, на заводах! При помощи англичан построены заводы, мы уже сами собираем автомобили и тракторы. А дальше будет вот что: «Консолидация всех наших интеллектуальных, властных и нравственных ресурсов позволит России достичь самых больших целей. Великих целей, достойных великого народа».

– Ой, ой! Собирают тракторы из привезённых запчастей, а выращенный с этими тракторами урожай увозят за границу, и продают там, и деньги оставляют там же. Мы живём ради их благополучия, ты понимаешь или нет? Ты хотя бы знаешь, что средняя продолжительность жизни крестьянина в полтора раза ниже, чем богатея?

– Ну, не всё сразу.

– Ты же среди нас живёшь. Неужели не видишь, как обеднели люди?

– Мотоциклы имеют!

– Дядя Митяй, что ли? Ой, ой! Трофейная железяка, она уже и не ездит. А главное, как они боятся! Ни с кем поговорить нельзя. Они от меня шарахаются все.

– Но ты не можешь отрицать, что есть достижения. Экономика растёт, а инфляции нет. Пенсии, правда, получают не все, но они повышаются. Вот написано: в два раза больше патефонов, телефонизация. Дома строят с лифтами. Уже несколько радиостанций! А ты бы знала, в каких условиях жили на Руси в семнадцатом столетии, например.

– Можно подумать, в Англии триста лет назад слушали патефоны и ездили в лифтах. А мы, сохранив нашу страну и не отдавшись англичанам, конечно, остались бы без радиостанций. Смешно!

Стас никак не ожидал, что его сладкая Мотя окажется таким страстным полемистом. Зная, что она была осуждена за политику, он никогда не интересовался подробностями. Похоже, зря; с другой стороны, он ведь был всего лишь художником. Стас отлично понимал, что его политические познания весьма поверхностны. Он вспомнил, как однажды отчим ругался, размахивая газетой «Большевик» – там, кажется, пропагандировались те же воззрения, которые сейчас высказывала Матрёна. Но в её доме вообще не было газет. Может, в тюрьме нахваталась вредных идей?