– Я думал, что у нас есть около тысячи иен! – сказал я невозмутимо и отвел глаза.

Это просто взбесило ее:

– Не придуривайся! На, посчитай сам! – Она швырнула мне в лицо сберегательную книжку. В молодости мы частенько спорили из-за пустяков, дело доходило даже до битья посуды. И за двадцать лет совместной жизни я понял, что, когда жена начинает хныкать как побирушка, лучше не доводить дело до ссоры. От Ивамото мы получили пять тысяч иен, от Мураты – двадцать пять тысяч, итого тридцать тысяч иен. При нынешней жизни это все равно что капля в море. Однако ссорой ничему не поможешь.

– А что, если снять деньги с книжки? – спросил я.

– Нет, ты уж займи где-нибудь до приезда Мураты!

Я вдруг неожиданно вспомнил о ломбарде. Но свяжешься с ростовщиками – значит, выкладывай пятьдесят иен в месяц, а это все равно что выброшенные деньги. Жена сразу же найдет куда их потратить, а чтобы заработать столько же, прольешь немало пота и крови. Встретиться с женой Мураты, рассказать ей о нашем бедственном положении? Может, она посочувствует. А может, даст бог, и Мурата уже вернулся… Что-то надолго он там застрял; наверное, дел по горло. Послал мне только свою визитную карточку откуда-то из Цуруми, а это далековато. Я решил, что надо рассказать все Нагаяме, и отправился в прессовочную мастерскую, где тот сейчас работал.

За моим домом была водосточная канава, от которой исходило ужасное зловоние. Через нее перекинут деревянный мосточек без перил, и стоило перейти через него, как перед глазами возникали заводские трубы. Они хорошо были видны даже в пасмурный день. Трубы стояли в ряд, словно вцепившись в землю железной арматурой. Неподалеку маячило уцелевшее при пожаре общежитие завода «F-дэнки», заводские краны, рядом прилепились и маленькие мастерские. Я заглянул в мастерскую, где работал Нагаяма. Там не было ни забора, ни конторы, да и сама мастерская напоминала заброшенный склад. И вообще она производила странное впечатление – может, оттого, что молодые ребята, работавшие у Кобаяси, вместо того чтобы работать, гоняли лодыря, болтали без умолку.

– Что, уже закрылись? – с недоумением спросил я. Тогда Кобаяси, спавший в углу мастерской, поднялся и вышел ко мне. Мы с ним были знакомы давно, и, когда бы я его ни встретил, у него всегда были не застегнуты брюки, в руках – неизменная газета с отчеркнутой красным карандашом заметкой о велогонках.

– Как там Нагаяма? – спросил я.

– Да он же должен быть у тебя. Разве не приходил? Вот дела! – удивился Кобаяси, подняв небритый распухший подбородок. И дальше я услышал такое, во что поверить было просто невозможно, но это оказалось правдой. Недавно к Кобаяси заходили ребята из Иокогамы. Они посмотрели мою работу и показали для начала свои шайбы Гровера – десять тысяч штук. Каждая штучка у них завернута в вощеную бумагу, и шайбы упакованы в коробку. Коробка плотно закрыта и залита сверху воском. И если хоть одна шайба окажется некондиционной, можно возвратить всю партию.

– Что, завидно, наверное? – спросил Кобаяси.

Я верил и не верил своим ушам. Я выбиваюсь из сил, работаю как проклятый, изготовил уже тридцать тысяч шайб – да мне все завидовать должны! Я выдавил из себя улыбочку. Но Кобаяси отвернулся от меня:

– Да. Серьезные ребята. Может, это и жестоко, но я выхожу из игры!

Я подошел к ящику из-под мандаринов, где лежала моя продукция, и положил на дрожащую ладонь шайбу. «Пусть она немного погнута, – подумал я, – все равно она стоит этих денег». Конечно, крупные заводы, оборудованные специальными автоматическими станками, электропечами, термометрами, – совсем другое дело. Но в такой крохотной мастерской, как моя, рассчитывать на качество не приходится.

– Что же делать? Не хочется сдаваться. И ведь задарма работать не заставишь…

Но Кобаяси скрестил на груди руки с равнодушным видом. Когда все шло гладко, мы с ним были даже приятелями, а теперь его точно подменили – словно совсем чужой человек. Что ж, если все это правда, лучше продать по дешевке и заготовки, и оборудование, потому что продолжать работу – все равно что самому себе рыть могилу.

– Подожди пару дней! Не снимай штампов! – крикнул мне вдогонку Кобаяси, но я уже не слушал его. Я хотел встретиться с Муратой и поговорить с ним начистоту. Интересно, когда Нагаяма приходил клянчить денег, он знал, что работа приостановлена?

Дурные предчувствия мучили меня; казалось, я лечу в бездну. Я ждал автобуса, и беспокойство не исчезало. По дороге я зашел в пивнушку, позвонил Мурате домой, но не дозвонился. Тогда я выгреб из карманов всю мелочь, заказал сивухи и выпил все до капли.

Я вышел из автобуса и прошел квартала три в сторону железнодорожного моста. Здесь во множестве теснились мелкие лавчонки, мастерские. Среди них была и мастерская Мураты – «Кёва сэйсакудзё», ее обшарпанное двухэтажное здание виднелось по правую сторону дороги. Там стояла мертвая тишина, ворота были закрыты на засов. Пройдя вдоль покосившейся ограды, я подошел к черному ходу. Двор был большой, но заваленный кучами красновато-коричневой буровой муки. Женщина с ребенком на спине развешивала пеленки, похожие на лохмотья. Я справился о Мурате. Тогда она, бросившись ко мне, прошептала:

– Мурата сейчас… Да что я… Проходите, пожалуйста!

Я даже удивился. Я вошел в здание, где сильно пахло плесенью. Там стояло штук тридцать покрытых ржавчиной револьверных станков без ремней. В помещении было настолько тесно, что невозможно и шагу шагнуть. Мурата говорил, что сдал мастерскую в аренду, а оказалось, что она не годится даже для собачьей будки. Может, хозяин заложил ее? Хмель слетел с меня, и мне стало холодно.

– Что-нибудь случилось? Мурата уехал в Осаку и до сих пор не вернулся. Я так волнуюсь, ведь и к родителям он не заходил.

По жене Мураты было видно, что она из хорошей семьи. У нее был изящный подбородок, маленький ротик, тонкие черты лица. Она достала увядшую грудь и дала ее ребенку. В комнате из домашней утвари был лишь платяной шкаф с разбитым зеркалом, из сломанной дверцы торчали какие-то лохмотья. Две девочки, вероятно не знавшие, что такое баня, прошлепали по полу грязными ножонками и уселись на сложенное одеяло.

– Я проходил мимо… – начал я, но слова застревали у меня в горле. Я закурил, и жена Мураты придвинула пепельницу, пепельница была вся в волосах.

– Тут на днях забегал братец – сказал, что сломал какой-то станок, и я дала ему денег, чтобы расплатиться, – сказала она душераздирающим голосом. Значит, Нагаяма вымогает деньги и у сестры… Я понял, что он бросил работу. Хоть жена Мураты и называла его братом, похоже, он ее сводный брат. Я почувствовал себя подлецом. Ведь я предвидел такой исход, но ничего не сделал, чтобы остановить Нагаяму. Я безразлично наблюдал, как гибнет у меня на глазах человек.

– Значит, Мурата уехал в Кансай,[7] – попытался я переменить тему.

– Недавно здесь был агент торговой фирмы.

Сказал, что хочет повидаться с ним. Теперь вы. Ну что вы молчите? Что случилось? – Ее глаза с припухшими веками были полны невыплаканных слез. Мне хотелось сказать ей хотя бы словечко в утешение, но я вспомнил разговор с Кобаяси – и промолчал. Нагаяма бесследно исчез. А дома меня ждет не дождется жена. Чувство безысходного отчаяния охватило меня.

– Простите… мы кругом должны…

Растрепавшиеся волосы лезли ей в рот, и она заправила их за уши.

– Вы не знаете, что это? – Жена Мураты робко достала из-за оби клочок желтой бумаги. Это был датированный прошедшим числом вексель на сто тысяч иен. А ведь при том, что даже первую партию товара сбыть не удалось, получение такого документа означало катастрофу. Вексель, конечно, был не погашен. Торговый агент, этот паршивый иностранец, вертел Муратой как хотел. Перед глазами всплыло смертельно-бледное, измученное лицо так и не вернувшегося из поездки Мураты. Но разве одному Мурате не повезло? И Ивамото – этому пивному бочонку, и Нагаяме, и Кобаяси, и мне самому… Я не мог больше оставаться в этом доме и вышел на улицу.