Вся душа Маргарет восстала против его рассуждений. Она едва смогла поблагодарить мистера Торнтона за его доброту, когда он пообещал ей со всей деликатностью и участием любое средство для облегчения болезни миссис Хейл, какое только можно добыть, благодаря его состоянию или предусмотрительности его матери. Мысль о том, что ему известна ее тайна, и что он, может статься, в душе уже вынес свой безжалостный приговор миссис Хейл, когда она пыталась убедить себя, что все еще, может быть, обойдется, − все это действовало Маргарет на нервы, когда она смотрела на него или слушала его. Почему он был единственным человеком, кроме доктора Дональдсона и Диксон, кто знал эту страшную тайну, которую она хранила в самых темных и потаенных уголках своего сердца, не смея поверить в то, что однажды она будет громко звать свою мать и не услышит ответа из пустой и глухой темноты? Да, он все знал. Она прочла это в его сочувствующем взгляде. Она услышала это в мягком и серьезном тоне его голоса. Как примирить эти глаза, этот голос, и этот жесткий, сухой, безжалостный тон, каким он объяснял, что рабочие никого не должны винить в своих страданиях?

Все эти противоречия невыразимо раздражали ее. По большей части из-за того, что она услышала от Бесси. Николас Хиггинс был назначен в комитет Союза рабочих и уверял, что знает секреты, о которых непосвященным неизвестно. Он рассказал об этом более подробно в день накануне приема у Торнтонов, когда Маргарет зашла поговорить с Бесси, и услышала, как Хиггинс спорит с Баучером, тем самым соседом, о котором она так часто слышала. Хиггинс считал Баучера неумелым работником и сочувствовал ему и его семье, но в то же время он − сам энергичный и оптимистичный по натуре − был взбешен недостатком духа у своего соседа. Когда Маргарет вошла, было очевидно, что Хиггинс очень зол. Баучер стоял, опираясь руками о каминную полку и раскачиваясь, смотрел на огонь с видом безысходности, что раздражало Хиггинса, несмотря на все его сочувствие. Бесси покачивалась в своем кресле. По ее движениям Маргарет догадалась, что та сильно взволнована. Мэри, которая собиралась резать фланель, завязывала шляпку огромным нескладным узлом и громко рыдала, явно расстроенная ссорой отца и Баучера.

Маргарет мгновение постояла в дверях, затем, приложив палец к губам, села на кушетку рядом с Бесси. Николас увидел, что она вошла, и поприветствовал ее сердитым, но не враждебным кивком. Мэри поспешила выскользнуть из дома. И только Джон Баучер ничего не заметил.

− Это бесполезно, Хиггинс, − причитал он. − Она не может так больше жить. Она угасает, потому что не может видеть, как ее дети умирают с голоду. Да, умирают с голоду! Пять шиллингов в неделю достаточно для тебя, у тебя ведь только две дочери, да притом одна из них может заработать себе на хлеб. Но мы умираем с голоду. Я просто говорю тебе, что если она умрет до того, как мы получим эти пять процентов, я швырну эти деньги в лицо хозяину и скажу: − «Будь ты проклят! Будь проклят весь твой жестокий мир! Потому что он забрал у меня самую лучшую жену, которая когда-нибудь рожала детей мужчине!» И посмотрю на тебя, парень. Я возненавижу тебя и весь твой Союз. Да, я прокляну тебя даже на небесах, я это сделаю, парень! Я сделаю, если ты водишь меня за нос. Ты сказал, Николас, в следующую среду, а уже заканчивается вторая неделя, а хозяева так и не предложили нам вернуться к работе за нашу зарплату. Время почти вышло. А наш маленький Джек лежит в кроватке слишком слабый, чтобы плакать, — его сердце плачет без конца от голода… наш маленький Джек. Я говорю тебе, парень! Она никогда не смотрела на него так, даже когда он родился, хотя любит его больше жизни, как и он, поскольку я знаю, что он тоже меня сильно любит…наш маленький Джек. Он каждое утро будит меня, целуя мое грубое лицо, ища гладкое место для поцелуя. А теперь он умирает с голоду, − глубокие рыдания сотрясли его тело, и Хиггинс посмотрел глазами, полными слез, на Маргарет, прежде чем собрался с мужеством ответить.

− Держись, парень. Твой маленький Джек не будет голодать. Я получил деньги, и мы купим ребенку супу или молока и хлеба прямо сейчас. Что мое − то твое, будь уверен. Только не теряй духа, парень! − продолжил он, нащупывая в чайнике деньги. − Я отдам сердце и душу ради победы. Только надо потерпеть еще неделю, и ты увидишь, — хозяева согласятся и попросят нас вернуться на фабрики. А Союз, то есть я, позаботимся о тебе и твоей жене. Не будь трусом и не возвращайся к тиранам, не проси у них работы.

При этих словах Баучер поднял белое, мрачное лицо со следами слез, без всякой надежды в глазах, и, увидев это, Маргарет тоже заплакала.

− Ты намного хуже, чем те тираны-хозяева, которые говорят: «Умирайте от голода и смотрите, как они умирают от голода, прежде чем вы снова осмелитесь пойти в свой Союз». Ты хорошо это знаешь, Николас, потому что ты один из них. У тебя может быть доброе сердце, если ты один, но когда вы вместе, — у тебя не больше жалости, чем у дикого голодного волка.

Николас держал руку на засове двери. Он остановился, повернулся к Баучеру и сказал:

− Помоги мне Бог, я клянусь, я хочу сделать как лучше для тебя и для всех нас. И помоги мне Бог, если я ошибаюсь, когда думаю, что прав. Это их грех, — тех, кто оставил меня здесь в моем неведении. Я думал, пока голова не заболела. Верь мне, Джон. И я скажу снова — ничто нам не поможет, кроме веры в Союз рабочих. Они одержат победу, вот увидишь.

Ни Маргарет, ни Бесси не произнесли ни слова. Однако они думали об одном и том же. Наконец Бесси сказала:

− Я никогда не верила, что снова услышу, как отец взывает к Богу. Но вы слышали, что он сказал: «Помоги мне Бог!»

− Да! − ответила Маргарет. − Позволь, я принесу деньги, позволь, я принесу немного еды для детей этого бедняги. Пусть они думают, что это от их отца. Я принесу, но немного.

Бесси откинулась назад, ничего не сказав Маргарет. Она не плакала, она только тяжело дышала.

− Мое сердце высохло, − сказала она. − Баучер заходил в последние дни и рассказывал о своих бедах. Он − слабый человек, я знаю, но он человек. Хотя я и злилась раньше много раз на него и его жену, но знала не больше него, как с этим справиться. Все же знаете, не все люди мудры, хотя Бог позволяет им жить, любить и быть любимыми так же, как мудрому Соломону. И если горе приходит к тем, кого они любят, — они страдают так же, как и Соломон. Я не могу понять этого. Возможно, Союз создан как раз для таких, как Баучер, чтобы заботится о них. Но мне бы хотелось найти средство, чтобы заставить этот союз выслушать Баучера. Может быть, тогда они бы разрешили ему пойти к хозяину и взять заработанные деньги. Пусть даже их будет не так много, как хочет Союз.

Маргарет молчала. Как она могла успокоиться и забыть голос этого человека? Она достала кошелек. У нее было мало денег, но то, что у нее было, она вложила в руку Бесси, ничего не говоря.

− Спасибо. Многие из них зарабатывают не больше, но не нуждаются так сильно, по крайней мере, не показывают это так, как он. Но отец не позволит им бедствовать, — теперь он знает. Знаете, Баучер измучен из-за своих детей, и его жена такая слабая. А все, что они могли заложить, уже заложили за этот последний год. Не думайте, что мы позволим им умереть от голода, поскольку сами бедствуем. Если соседи не будут помогать соседям, я не знаю, кто тогда будет, − Бесси, казалось, боялась, чтобы Маргарет не подумала, что у них нет желания помочь тому, кому, по ее мнению, требовалась помощь. − Кроме того, − продолжила она, − отец уверен, что хозяева не сегодня-завтра уступят, что больше упорствовать они не смогут. Но я благодарю вас все равно. Я благодарю вас за себя, так же, как и за Баучера, потому что это согревает мне сердце все больше и больше.

Сегодня Бесси выглядела еще хуже, чем обычно. Она казалась такой слабой и усталой, что Маргарет встревожилась.

− Ничего, − сказала Бесси. − Я еще не умерла. У меня была ужасная ночь со снами или чем-то похожим на сон, поскольку я весь день сегодня в оцепенении, только тот бедняга-парень меня оживил. Нет! Это еще не смерть, но смерть не так далеко. Да! Укройте меня, я, может быть, усну, если кашель мне позволит. Спокойной ночи − доброго дня, мне следовало сказать − но день сегодня тусклый и туманный.