Она решительно отказалась от предложения герцога Савойского.

Королева и ее министры были раздражены, но не сильно; и эту тему временно перестали обсуждать.

Несколько недель прошли в деревне относительно спокойно, хотя от друзей Елизаветы, все еще остававшихся при дворе, приходили странные вести, которые могли привести как к триумфу, так и к катастрофе.

С протестом против испанского брака выступил Уайетт. Принцессе посылали письма с просьбами о поддержке, но она не захотела иметь ничего общего с мятежниками. Елизавета помнила: ее надежда на успех в выжидании. Куртенэй тоже был замешан в заговоре Уайетта, но она знала: как бы ни был красив этот человек, он слаб и ненадежен. Кроме того, даже если заговор окажется успешным, герцог Суффолк – один из его руководителей – наверняка постарается посадить на трон собственную дочь леди Джейн Грей, а вовсе не ее.

Нет! Мятеж не для Елизаветы.

И вскоре оказалось, что она была права, потому что Куртенэй в минуту паники стал предателем и признался Гардинеру в существовании заговора. Уайетт вынужден был начать действовать раньше времени. Мятеж провалился. Уайетт оказался под арестом. Куртенэя и Суффолка отправили в Тауэр. Был подписан приказ о безотлагательной казни леди Джейн и лорда Гилдфорда Дадли. Однако, к несчастью Елизаветы, адресованные ей письма Ноайля и Уайетта перехватили и предъявили королеве.

Когда пришло приказание явиться ко двору, принцесса поняла, что наступил самый страшный момент ее полной опасностей жизни.

Она могла сделать только одно – улечься в постель. Увы, заявила Елизавета гонцу, она слишком плохо себя чувствует, чтобы отправиться в путешествие; и в самом деле, была настолько напугана, что на этот раз ее болезнь была не совсем притворной. Елизавета не могла ни есть, ни спать и лишь лежала прислушиваясь в муках, не раздастся ли во дворе стук лошадиных копыт, возвещающих о прибытии людей королевы.

И они действительно скоро явились. Правда, не солдаты, присланные ее арестовать, а два королевских врача, доктор Венди и доктор Оуэн.

Трепещущие слуги принцессы сообщили ей об их прибытии.

– Я не могу их принять, – сказала она. – Я слишком больна, чтобы принимать посетителей.

Было десять часов вечера, но врачи решительно вошли в ее комнату. Елизавета надменно посмотрела на них.

– Неужели поспешность так велика, что вы не можете подождать до утра? – спросила она.

Они просили извинить их. Сказали, что очень огорчены видеть ее милость в таком тяжелом состоянии.

– А я совсем не рада видеть вас в такой час, – отозвалась Елизавета.

– Мы явились сюда по приказанию королевы, ваша милость.

– Вы видите меня несчастным инвалидом. Они подошли ближе к постели:

– Королева желает, чтобы вы покинули Эшридж завтра на рассвете и отправились в Лондон.

– В моем теперешнем состоянии я не могу предпринять такое путешествие.

Врачи сурово посмотрели на нее:

– Ваша милость может отдохнуть один день. Но потом мы непременно должны отправиться в Лондон, чтобы не вызвать недовольства королевы.

Елизавета смирилась. Она понимала: ее болезнь может предоставить ей отсрочку не больше чем на несколько дней.

Ее везли в карете, которую прислала за ней королева. В тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее супруг лорд Гилдфорд Дадли преодолели короткое расстояние между тюрьмой в Тауэре и эшафотом.

Некоторые из деревенских жителей вышли посмотреть, как проезжает Елизавета. И она видела их сочувственные взгляды. Вероятно, они думали о прелестной Джейн Грей, которой было всего лишь семнадцать лет и которая вовсе не стремилась стать королевой, но амбиции тех, кто ее окружал, толкнули ее к величию. Люди конечно же жалели эту юную девушку; а тут перед ними была еще одна – молодая принцесса, которая, возможно, разделит ее судьбу.

Впервые Елизавета была по-настоящему напугана. Она откладывала путешествие столько, сколько могла, надеясь, что со временем гнев Марии остынет. Каждый день отсрочки был важен. Первую ночь принцесса провела к Редберне, вторую остановку сделала в Сент-Олбанс. О, если бы она могла чуть дольше побыть в гостеприимном уюте особняка сэра Ральфа Раулетта! Но предстояло двигаться дальше – в Миммс и Хайгейт. Елизавета сделала все, чтобы задержаться в этих местах как можно дольше, так что поездка заняла десять дней – гораздо больше, чем было в действительности необходимо.

Прибыв наконец в Лондон, она увидела присмиревший Сити со множеством воздвигнутых виселиц. Люди висели на дверях собственных домов; мертвые головы выстроились на мосту. У лондонцев не хватило духу приветствовать принцессу, которая с грустью осознавала, что и ее собственная голова некрепко держится на плечах.

Однако, проезжая по улицам столицы, которая всегда была дружески настроена по отношению к ней, Елизавета постаралась сбросить с себя меланхолию. Она раздвинула занавески кареты, чтобы люди видели ее, всю в белом, в цвете, который не только подчеркивал ее роскошные волосы, но и, казалось, заявлял о ее безупречной невинности, и села, гордо выпрямившись, словно говоря: «Пусть делают с невинной девушкой все, что хотят». И если жители Лондона считали, что в такое время славить принцессу неразумно, то многие, не удержавшись, плакали и молились, чтобы ее не постигла участь леди Джейн Грей. Елизавету привезли во дворец Уайтхолл.

В пятницу, накануне Вербного воскресенья, в своих тщательно охраняемых апартаментах Елизавета услышала от слуг, что епископ Гардинер с несколькими членами Совета королевы направляется к ней с визитом.

Наконец он оказался перед ней – великий епископ Винчестерский, один из самых могущественных людей в королевстве и ее отъявленный враг.

– Ваша милость обвиняется в заговоре против королевы, – сообщил епископ. – Вы участвовали в заговоре Уайетта.

– Это ложное обвинение.

– Королева располагает письмами, которые доказывают, что вы говорите неправду. Ее величеству доставит удовольствие, если вы смените это место проживания на другое.

Елизавета не решалась далее возражать. То, чего она более всего опасалось, случилось.

– Сегодня вашу милость перевезут в Тауэр.

Принцесса пришла в ужас, но всеми силами постаралась этого не показать. Поэтому смело ответила:

– Я верю, что ее величество милостива и не станет заключать в подобное место искреннюю, невинную женщину, которая никогда не оскорбила ее ни мыслью, ни словом, ни поступком.

– Ее величество желает, чтобы вы сегодня же отправились в Тауэр.

Ей хотелось броситься на колени перед этими мужчинами, умолять их помочь ей доказать королеве ее невиновность, но вместо этого она стояла не шевелясь и надменно глядела на них.

– Прошу вас, милорды, – произнесла Елизавета, – либо представить мое дело королеве, либо попросить для меня ее милостивого разрешения увидеться с ней.

– Королева приказывает вам переехать немедленно, – повторил Гардинер.

Графа Суссекса растрогали ее молодость, мужество и отчаянная мольба. Он сказал:

– Если в моих силах окажется убедить королеву дать вам аудиенцию, я это сделаю.

После этих слов визитеры удалились, а она рухнула на стул, закрыла лицо руками и прошептала:

– Вот так и моя мать отправилась в Тауэр… Чтобы никогда не вернуться.

Всю ночь Елизавета ждала вызова от королевы. Слуги сообщили ей, что в садах, окружавших дворец, и в самом дворце полно стражников. Должно быть, опасались, что она попытается сбежать.

На следующий день приехал граф Суссекс и сообщил, что принцесса должна ехать в Тауэр немедленно, потому что баржа готова, а прилив не будет ждать. Она написала записку королеве и обратилась к Суссексу:

– Милорд, умоляю вас передать ее королеве. Граф поколебался, но не устоял перед ее мольбами.

Мария пришла в ярость. «Таковы, – кричала она, – хитрые уловки моей сестры!» Разве милорд Суссекс не понимает, что она заморочила ему голову и заставила пропустить прилив?