— Я не говорю, что мы вам не верим, — мягко ответил Гас. — В конце концов, я же видел потоп. Не думаю также, что твоя сестра находится под воздействием наркотиков, да и во лжи она никогда не была замечена. Но мы все-таки должны обратиться в полицию. А кроме того, мне тоже надо бы глотнуть бренди.

Приехал полицейский, обследовал амбар, который теперь представлял собой развалину с тремя стенами, и обещал поискать Элайсон при свете следующего дня. Мэгги подала на стол еду.

— Вы уверены, что все будет в порядке? — несколько раз спрашивала она. — Мы могли бы остаться с вами на ночь. Или вы можете переночевать в нашем доме.

— У нас все будет хорошо, — сказала Ферн.

— Я позабочусь о ней, — по-взрослому сказал Уилл.

Динсдэйлы оставили брата и сестру с их ужином, а сами, рука в руке, отправились домой.

— Что ты скажешь обо всем этом? — спросила Мэгги. — То ли она что-то придумывает, то ли страдает небольшим умственным расстройством?..

— Она не обманывает, — ответил Гас. — Люди, которые находятся в шоке, не врут.

— Но это же не шизофрения? Она, конечно, славная девушка, но говорят, что это чаще всего случается именно с молодыми людьми, и у нее могут

быть какие-то параноидальные фантазии.

— Нет. Все не так, — сказал Гас. — Несколько секунд по холму неслась гигантская приливная волна. Я это сам видел. — Помолчав, он добавил: — Знаешь, иногда я думаю, что человечество слишком высокомерно и самоуверенно. Мы измерили расстояние между звездами и объявили, что между ними пустота. Мы сидим в запертой комнате и утверждаем, что то, что находится в этой комнате — единственное вообще существующее в мире. И ничего вне ее. Ничего невидимого, неизвестного, непредвиденного или неизведанного. И тогда Господь приподнимает завесу и дает нам глянуть, только глянуть, на что-то иное. Будто он хочет показать, как ограничен наш кругозор, как бессмысленны путы, которыми мы сами себя опутали, Я чувствовал это, когда говорила Ферн. В какую-то минуту я осознал: это правда.

— Но ты не можешь на самом деле ей верить! — воскликнула Мэгги.

— Я верю в Бога, — ответил Гас. — Современная церковь скептически относится к его могуществу, но мы по привычке верим, что Богу все доступно. Именно теперь мне стыдно за свои колебания в вере. Если Бог может сделать все, что угодно, значит, все возможно. С настоящего момента я собираюсь как можно шире смотреть на мир.

— Они нам не поверили, — сказал Уилл.

— Конечно же, не поверили, — ответила Ферн. — Но это неважно. — Она отодвинула свой бифштекс и просто сидела, глядя в одну точку, стараясь разобраться во всем, что случилось в этот бесконечный день.

— Ты мне расскажешь обо всем? — спросил Уилл. — Подробнее, во всех деталях…

— Я как раз об этом размышляю… О Лугэрри. О Рэггинбоуне. О беспомощной жертве — Пигуиллене, смятом, как шарик из пластилина. Об Элаймонд, обманутой собственным колдовством, стоящей напротив Зорэйн в полном помрачении рассудка.

Уилл молчал, пытаясь прочесть ее мысли по выражению лица.

— Как ты догадалась о цели Элайсон? — спросил он. — Что это ты говорила о душе ее мертворожденного ребенка, откуда ты это знаешь?

— Однажды она мне приснилась, — ответила Ферн. — Только раз. Но в этом сне я была ею. Я знала, что она чувствует, как она жаждет… Она жила в

таком нервном возбуждении… — Ферн ощутила безмерную печаль. — Несчастная Элаймонд. Как, должно быть, ужасно так жить. Измученной, опустошенной, в отчаянии. И потом открыть Дверь и обнаружить, что даже ключ обманул ее… — Ферн помолчала и добавила с легким усилием: — Интересно, может быть, именно Дар лишил ее душевного равновесия. Рэггинбоун говорил, что люди Атлантиды были изуродованы внутрисемейными браками, но он не был в этом абсолютно уверен. Предположим, что сам Дар поражает человека…

— Рэггинбоун владел Даром, но он нормальный, — сказал Уилл. — Хотя, конечно, своеобразный. Я хотел сказать был…

— Он потерял Дар, — напомнила Ферн. — И похоже, когда он им владел, то натворил много странных дел.

— Он сказал, что ты тоже обладаешь Даром, — с сомнением заметил Уилл.

— Возможно.

— Ну так вот. Из всех людей, которых я знаю, ты — самая нормальная, даже скучно.

— Была нормальной, — серьезно сказала Ферн. — В это лето я ощутила много такого, чего раньше никогда не знала. Как будто мое равновесие… нарушено. Я больше себя не понимаю. Во мне растет новый человек, Ферн, с которой я совсем незнакома. Я не знаю себя, но чувствую, понимаю. Иногда я осознаю такие вещи, которые не должна была бы осознавать. Это, наверное, похоже на то, что чувствует гусеница, когда превращается в бабочку. Только я не могу с уверенностью сказать, во что я превращусь. Может быть, в какую-нибудь ядовитую моль. Как Элаймонд. Я боюсь. Я боюсь сама себя, — закончила она с удивительной откровенностью.

Раздался легкий, но четкий стук в заднюю дверь. Панель двери задрожала от этого стука. Неожиданный звук упал в последовавшую за ним тишину, как будто камешек упал в тихий пруд. Брат с сестрой, чьи нервы и так были в напряжении, окаменели.

— Кто там? — спросила Ферн.

— Можно нам войти? — сказал очень знакомый голос, который поднял их обоих на ноги. Ферн стала выпутываться из своей длинной ночной рубашки, а Уилл кинулся к двери. Снаружи у двери стоял живой и невредимый Рэггинбоун, ветер трепал его волосы и плащ с откинутым назад капюшоном. Рядом была Лугэрри. Язык ее свисал наружу, шкура была истерта, кости торчали из боков, она очень исхудала.

— Смерть уничтожила заклинания, — улыбнулся Рэггинбоун, и веселые морщинки разбежались по его лицу. — Вы об этом забыли? Думаю, что теперь можно уверенно сказать, что Элаймонд мертва. Я бы пришел раньше, но вы были очень заняты, да и мой друг только что вернулся. А теперь как насчет чая? И уж потом вы мне все, все расскажете.

Они проговорили всю ночь. Лугэрри вылакала две миски воды и прикончила все несъеденные бифштексы, после чего улеглась на свое обычное место. И хотя глаза ее были закрыты, все же уши настороженно стояли торчком. Уилл достал бутылку бренди и налил Рэггинбоуну большую порцию. Ферн рассеянно налила немножко и себе.

— Ты очень отважно вела себя, — сказал Рэггинбоун, когда она рассказала о событиях в амбаре. — Очень опасно вмешиваться даже при более слабых заклинаниях, но при колдовстве такой силы…

— Я туда не попала, — сказала Ферн, — воздух был таким плотным, что казался стеной. Это была не храбрость, а беспомощность.

— У тебя хватило смелости попытаться, — настаивал Рэггинбоун. — Быть может, именно потому ты и выжила. Волшебство может проявиться, как безумная сила, как электричество или ветер, но оно может добраться до сил, лежащих за пределами Времени, до неизвестных и непознаваемых сил, которые следят за судьбами всех миров. Ты смогла пережить то, что тебе было предназначено, вплетя свою ниточку в огромный узор, частью которого и являются все наши жизни.

— И Джейвьер говорил о предназначении, — сказала Ферн.

— Иногда мы бываем очень разными, — продолжал Рэггинбоун. — Лоудстоун приблизил человека к Древним Духам, перед ним открылась Вселенная. Вот почему Духи одновременно и ненавидят нас, и тянутся к нам. Неземные силы должны принадлежать только им. Они, должно быть, наблюдали за крушением Атлантиды с восторгом, но при этом и с трепетом. Высвободившиеся силы оказались сильнее, чем возможности Духов с этими силами справиться. Ты видела этот ураган на пленке Элайсон. Легенды гласят, что волны были выше гор и Нехиидра, Великий Морской Змей, поднялся из своего вечного сна и вышел на охоту.

— А разве в самом деле существуют морские змеи? — с явным недоверием в голосе спросил Уилл.

— Есть только один Морской Змей, — ответил Рэггинбоун, поднимая стакан с бренди. — Этот Змей — величайшее из всех живых существ. Он появился в начале времен, этот Древний Дух принял физический образ, чтобы превзойти всех чудовищ, всех созданий из плоти. Земля не смогла выдержать его, и он опустился в океан еще до того, как образовались континенты. Он заснул долгим змеиным сном и просыпался только для поглощения пищи. Но время шло, он спал и однажды, проснувшись, понял, что чудовища исчезли и мир переменился. Его убивали его же собственные размеры, осталось слишком мало огромных созданий, пригодных для того, чтобы насытить его, только великие киты. Но они пели ему колыбельные песни, что приводило его в замешательство…