Когда он подошел к кровати, она откинула уголок одеяльца.

– С ума сойти.

Он увидел маленькое розовое личико и глаза, которые на мгновение полыхнули ярко-голубым и тут же закрылись.

– Кто это? – спросил он.

– Твоя дочь. Знакомься: Александра.

– Привет, Александра, – сказал он.

– Тебе известно, как сокращенно зовут Александру?

– Как?

– Саша.

Он с величайшей осторожностью коснулся круглой щечки.

– Здравствуй, Саша, – сказал он.

Эти звуки возникли среди лета, среди тьмы.

Около трех часов ночи Белла Уинтерс села в постели и прислушалась, а потом снова легла. Через десять минут она услышала все тот же шум, доносившийся из мрака, от подножия холма.

Белла Уинтерс жила в Лос-Анджелесе, неподалеку от Эффи-стрит, на Вандомском холме, в квартире первого этажа; обитала она здесь всего ничего, несколько дней, поэтому все пока было ей в диковинку: этот старый дом, старая улочка, старая бетонная лестница, поднимавшаяся круто в гору от самого подножья – ровно сто двадцать ступеней. И как раз сейчас…

– Кто-то поднимается по лестнице, – заговорила Белла сама с собой.

– Что такое? – сонно переспросил ее муж Сэм.

– На лестнице мужские голоса, – сказала Белла. – Разговоры, крики, едва ли не до драки доходит. Я и прошлой ночью их слышала, и позапрошлой, но…

– Кого? – не понял Сэм.

– Ш-ш-ш, спи. Я сама посмотрю.

Она выбралась из постели, подошла к окну, не зажигая света, – и в самом деле увидела двух мужчин, которые переругивались, ворчали, кряхтели – то громко, то приглушенно. До ее слуха донеслись и другие звуки: глухие удары, стук, скрежет, будто в гору затаскивали какой-то громоздкий предмет.

– Неужели в такое время кто-то надумал переезжать? – спросила Белла, обращаясь к темноте, к оконному переплету и к себе самой.

– Это вряд ли, – пробурчал Сэм.

– А похоже…

– На что похоже? – Сэм только теперь окончательно проснулся.

– Как будто двое тащат…

– Господи помилуй, кто кого тащит?

– Двое тащат рояль. По лестнице.

– В три часа ночи?

– Двое мужчин и рояль. Ты только прислушайся.

Муж, заморгав, сел и насторожился.

В отдалении, где-то на середине склона, раздался протяжный стон, какой издают от резкого толчка рояльные струны.

– Убедился?

– Надо же, так и есть. Но кому придет в голову красть…

– Они не крадут, они доставляют по адресу.

– Рояль?

– Я тут ни при чем, Сэм. Выйди, поинтересуйся. Нет, погоди, я сама.

Кутаясь в халат, она выскочила за дверь и пошла по тротуару.

– Белла, – яростно прошипел Сэм ей вслед. – Куда тебя понесло?

– Женщина в пятьдесят пять лет, толстая и страшная, может смело гулять по ночам.

На это Сэм ничего не ответил.

Она бесшумно добралась до кромки склона. Где-то внизу – у нее не осталось сомнений – двое ворочали неподъемный груз. Временами он издавал протяжный стон и умолкал.

– Эти голоса… – прошептала Белла. – Почему-то они мне знакомы.

В непроглядной тьме она ступила на лестницу, которая мутной полосой уходила вниз, и услышала разносящийся эхом голос:

– Опять из-за тебя влипли.

Белла замерла. Где же, недоумевала она, я слышала этот голос, причем тысячу раз!

– Ау! – окликнула она.

Отсчитывая ступеньки, Белла двинулась вниз, но вскоре остановилась.

И никого не увидела.

Тут ее пробрал холод. Незнакомцам просто некуда было деться. Склон шел круто вниз и круто вверх, а они волокли тяжелое, громоздкое пианино, ведь так?

«С чего я взяла, что это пианино? – удивилась она. – Я ведь только слышала звук. Однако сомнений нет, это пианино. Причем в ящике!»

Она медленно развернулась и пошла наверх, преодолевая ступень за ступенью, медленно-медленно; голоса тут же зазвучали вновь, будто только и ждали, чтобы она убралась восвояси после того, как их спугнула.

– Ты что, спятил? – негодовал один.

– Да я хотел… – начал другой.

– На меня толкай! – закричал первый.

«А второй-то голос, – подумала Белла, – он ведь мне тоже знаком. И я даже знаю, что сейчас последует!»

– Эй, ты, – сказало ночное эхо далеко внизу, – не отлынивай!

– Так оно и есть!

Белла закрыла глаза, откашлялась и едва не упала, присаживаясь на ступеньку, чтобы отдышаться; перед ее мысленным взором проносились черно-белые картины. Почему-то ей привиделся 1929 год: она сама, еще девочкой, сидит в кино, в первом ряду, а высоко над головой мелькают светлые и темные кадры, она замирает, потом смеется, потом опять замирает и опять смеется.

Она открыла глаза. Где-то внизу перекликались все те же голоса, скрежетал груз, в ночи разносилось эхо, незнакомцы выходили из себя и сталкивались шляпами-котелками.

Зелда, подумала Белла Уинтерс. Надо позвонить Зелде. Она знает все. Кто, как не она, объяснит мне, что происходит. Зелда, и никто другой!

Вернувшись в дом, она набрала 3, потом Е, потом Л, Д, А и только тут сообразила, что делает не то; пришлось начать сначала. Телефон звонил очень долго, пока ей не ответил досадливый спросонья голос Зелды, жившей на полпути к центру Лос-Анджелеса.

– Зелда, это я, Белла!

– Сэм умер?

– Нет, что ты, мне прямо дурно стало…

– Ах, тебе дурно?

– Зелда, ты, наверно, решила, что я схожу с ума, но…

– Ну, сходишь с ума, а дальше что?

– Зелда, в прежние времена, когда в окрестностях Л.-А. снимали кино, натурные съемки проходили прямо здесь, в самых разных местах, так ведь? В калифорнийской Венеции, в Оушен-парке…

– Чаплин снимался именно там, и Лэнгдон, и Гарольд Ллойд27.

– А Лорел и Гарди?

– Что?

– Лорел и Гарди – у них были натурные съемки?

– А как же, в Палмсе – они частенько снимались в Палмсе, и на Мейн-стрит в Калвер-Сити, и на Эффи-стрит.

– На Эффи-стрит?

– Белла, разве можно так орать?

– Ты сказала, на Эффи-стрит?

– Ну да. Помилуй, сейчас три часа ночи!

– На самом верху Эффи-стрит?

– Совершенно верно – там, где лестница. Известное место. Там еще Гарди убегал от музыкального ящика, который в конце концов его догнал и перегнал28.

– Конечно, Зелда, конечно! Боже мой, Зелда, если бы ты это видела, если бы слышала то, что слышу я!

Даже у Зелды, на другом конце провода, сон как рукой сняло.

– Что происходит? Ты не шутишь?

– Господи, конечно нет! По лестнице – я только что слышала, и прошлой ночью тоже, и вроде бы позапрошлой, да и сейчас слышу – двое тащат в гору… это… пианино.

– Кто-то тебя разыгрывает.

– Нет-нет, они там. Я вышла – никого и ничего. Но эти ступеньки – как живые, Зелда! Чей-то голос говорит: «Опять из-за тебя влипли». Это надо слышать!

– Ты напилась и решила меня подразнить, потому что я от них без ума.

– Ничего подобного! Перестань, Зелда. Вот, слушай внимательно. Что скажешь?

Минут через тридцать Белла услышала дребезжание допотопной колымаги, притормозившей на заднем дворе. Этот драндулет Зелда купила исключительно из любви к старому кинематографу, чтобы можно было раскатывать по окрестностям, заряжаясь вдохновением для статей по истории немого кино, исключительно по истории: подъехать туда, где командовал Сесиль Демилль29, исследовать владения Гарольда Ллойда, с треском и грохотом покружить по съемочным площадкам студии «Юниверсал»30, отдать дань уважения оперным подмосткам из «Призрака оперы»31, заказать сэндвич в открытом кафе мамаши и папаши Кеттл32. Такова по натуре была Зелда, сотрудница журнала «Серебристый экран», своя в немом мире, в немом времени.